Нина смотрела на мужчину, сидящего напротив нее, который, казалось, чувствовал некоторое облегчение. Как будто огромная ноша внезапно свалилась с его плеч. Черт возьми! Внезапно все это обрело смысл. — Вы думаете, Роджер взял лекарства со склада? — Надеюсь, вы мне верите. Да, я имею это в виду. И знаю, что это звучит совершенно безумно, если он действительно мертв. Нина встала. — Мне нужно сделать пару телефонных звонков. Я могу поговорить где-нибудь наедине? — Весь этаж пуст. В конце коридора есть конференц-зал. Нина набрала номер Эрна и пошла к двери в конце коридора. Никого не было видно, но почти в каждой комнате горел свет. Эрн ответил сухим голосом: — Нина? — У меня есть кое-что важное, Эрн. Что-то совершенно невероятное, — сказала она, закрывая за собой дверь. — Ну и что? — Я разговаривала с генеральным директором «Лучшее Завтра». Это клиника, где были украдены лекарства, которые использовались для усмирения и анестезирования жертв… Нина обернулась и потеряла ход своих мыслей, когда заметила картину, висящую во главе длинного стола для совещаний. То, что она там увидела, заставило ее на мгновение забыть, что Эрн еще на линии. Она ругнулась, правда, совсем тихо, но он ее услышал. — Алло? Нина? Она убрала телефон от уха и неуверенно пошла вдоль стола к картине. Из трубки донесся требовательный голос Эрна, и Нина зашептала в ответ что-то успокаивающее. Большая картина — около метра в ширину и полутора в высоту — висела в позолоченной декоративной раме. На ней была изображена красивая женщина в черном платье, сидящая за кофейным столиком, с густыми, черными как смоль волосами. — Будь я проклята! С таким же успехом это могли быть портреты Марии Копонен, Леа Блумквист, Лоры Хелминен или Джессики Ниеми. Но лицо не принадлежало ни одной из них. Это было лицо красивой тридцатилетней женщины. Сильные, ярко выраженные черты лица. — Эрн… происходит что-то действительно чертовски странное. — Нина заметила, что ее голос дрожит. Она осмотрела медную пластинку, привинченную к нижнему краю тяжелой рамы. Камилла Адлеркройц, 1969 год, Председатель фонда «Лучшее Завтра». 92 Струны затихли. Последовала минута молчания, во время которой и исполнители, и зрители, кажется, затаили дыхание. Затем раздались робкие аплодисменты, которые в конце концов распространились по залу, как лесной пожар. Музыканты откланялись. Коломбано получил свои аплодисменты: он высоко поднял руку, держащую смычок, затем оглянулся на оркестр, стоящий позади него, как группа верных солдат, приказывая им поклониться взмахом руки. Коломбано был подобен Богу, чье прикосновение не может быть распознано глазом, но который управляет музыкантами, как марионетками. Люди свистели, восторгались, кричали «Браво» «Брависсимо», хотя мероприятие было всего лишь обычным концертом для туристов. Коломбано, кажется, наслаждался всеобщим вниманием. Гордость и самодовольство, которые проступали на его лице во время аплодисментов, были настолько ощутимы, что их невозможно было просто изобразить. Джессика не сводила глаз с Коломбано. Посмотри на меня, любовь моя. Она сидела в центре зала, вероятно, единственная, кто не присоединился к бурным аплодисментам. Я знаю, что ты меня видишь. Коломбано повел своих солдат во втором театральном поклоне, затем переложил смычок в руку, держащую скрипку, и прижал свободные пальцы к груди. Посмотри на меня, любовь моя. И в конце концов это произошло: взгляд Коломбано скользил по морю лиц, затем останавился, словно пронзенный копьем. Теперь ты видишь меня. Коломбано выглядел испуганным, как будто узрел привидение. Его ухмылка медленно исчезла, как будто что-то мешало ему полностью понять, что происходит, узнать лицо, которое он видит. Затем он заставил себя отвести взгляд от Джессики и снова улыбнулся. На этот раз уголки его рта были насильно подтянуты к ушам, как у грустного клоуна. Коломбано быстрыми шагами спустился с помоста, подошел к двери в дальнем конце зала и, проходя мимо среднего ряда, еще раз бросил взгляд на Джессику. Я буду ждать тебя. Люди потоком покидали концертный зал, восторгаясь услашанным. Светловолосый мужчина средних лет в бежевом блейзере и джинсах оглянулся через плечо на Джессику, прежде чем исчезнуть в дверном проеме. Он показался каким-то знакомым, но Джессика прогнала эту мысль. Мгновение спустя в комнате воцарилась тишина. Женщина с острыми скулами собирала программки, бутылки с водой и прочий мусор, разбросанный по стульям. Этот момент — будто повторение вечера несколько месяцев назад, когда Джессика впервые сидела в зрительном зале, слушая игру неотразимо великолепного мужчины. Как и тогда, аудитория сначала заполнилась, а затем опустела. Как и тогда, Коломбано исчез в задней комнате и наступила тишина. Как и тогда, все, что Джессика могла слышать, — это ее собственный пульс и шаги бесцеремонной женщины, эхом отдающиеся в пустом концертном зале. — Вы уже были здесь раньше, — неожиданно заметила женщина по-итальянски. Она остановилась позади Джессики. Джессика ответила, не оборачиваясь: — Была. — Она уже давно ни с кем не разговаривала, и в горле у нее пересохло. — Так и было… ты была с Коломбано, — продолжила женщина, постепенно входя в поле зрения Джессики. — Была, — согласилась Джессика. Она не знала, что делать с этой женщиной, с ее вопросами, с пустой аудиторией, со всем. Но на этот раз она не собиралась отступать, как раненое животное, спотыкаясь на булыжной мостовой и спасаясь от Коломбано. Джессика чувствовала, что у нее есть преимущество: она знала, что сегодня вечером она в правильном месте. Впервые за несколько месяцев она чувствовала себя живой. Женщина убрала прядь волос со своего сильного лба, беспокойно взглянула на закрытые двери в задней части зала и опустила большой мусорный мешок к своим ногам. Она с опаской посмотрела на Джессику. — Тебе лучше уйти, — наконец попросила она. В ее голосе не было грубости, слова звучали почти как дружеский совет. — Я знаю, — снова согласилась Джессика, не сводя глаз с женщины. — Я не думаю, что вы… — Я ухожу. Прочь. Окончательно. Я пришла попрощаться с ним. — Джессика на мгновение спрятала нос между сжатыми ладонями. Время уходит. Если тебе есть что сказать, говори. — Послушайте, — наконец проговорила женщина и подошла ближе. Ее голос упал до шепота. — Я вас понимаю. — Что вы имеете в виду? В ее глазах теперь была печаль, даже жалость. Джессика знала, что выглядит ужасно: даже красивое черное вечернее платье не могло скрыть того факта, что в последнее время у нее не было сил заботиться о своей внешности. Женщина достаточно повидала в жизни, чтобы понять, что все это из-за Коломбано. Джессика не первая. И не единственная. — Это не мое дело, — начала женщина, все еще глядя в сторону двери, и села через несколько стульев, — но вы явно не очень хорошо справляетесь… — Вы совершенно правы. Это не ваше дело. Все казалось нереальным, как будто она наблюдала за этим разговором издалека. Женщина вздохнула, но не отступила. — Коломбано… вот что он делает. Я имею в виду…он все разрушает. — Неужели? — безразлично отозвалась Джессика. Она почувствовала боль в колене, но не позволила себе нарушить концентрацию. Конечно, он так и делает. Ты думаешь, я идиотка? Теперь женщина выглядела грустной. Она знала, что сказала слишком много, раскрывая то, чего не должна, но просто не могла остановиться: — И ты здесь, потому что ты… ты хочешь понять. Забыть об этом. Нельзя понять Коломбано. С ним что-то не так. Очень, очень не так. С минуту они сидели молча. Джессика неотрывно смотрела на женщину, которая, опустив глаза в пол, подыскивала нужные слова. — Что? Научились этому на собственном горьком опыте? — спросила Джессика без тени эмоций. Она провела все утро, глядя на себя в зеркало. Пытаясь почувствовать сострадание, страх, жалость, надежду. Но не смогла поймать ни одной эмоции. Женщина прикусила губу, словно пытаясь унять дрожь. — Нет. Но я знаю его очень давно. — Значит, его чары на вас не подействовали? Женщина короткими отрывистыми движениями покачала головой: — Вы меня не поняли. Коломбано — мой младший брат. В этот момент дверь открылась и эхо тяжелых шагов разнеслось по всему помещению. Женщина встала и поспешно убежала, как собака, застигнутая за чем-то неприличным.