Теперь, когда тебя нет, продолжать писать тяжело. Но именно поэтому так важно продолжать это делать. Остальные наши истории продолжаются, а твоя теперь живет внутри их. Спасибо, Эрн. И счастливого пути. — Я потерял дар речи, — сказал Эрн, когда Джессика положила листок бумаги на стол. Они оба вытирали глаза. Речь Эрна была затруднена, и очевидно, что каждое высказывание требовало невероятных усилий. Джессика сморкнулась и улыбнулась худощавому мужчине, чьи тонкие, как палки, руки мирно покоились на подлокотниках инвалидного кресла. — Ты действительно умеешь писать, Джессика. Джессика невольно рассмеялась, сдувая волосы с глаз, и сказала, что это не делает ее счастливой. По крайней мере, не сейчас. — Если ты чувствуешь себя как-то… — Джессика трогательно взяла Эрна за руку, — как-то, важно, чтобы у тебя был шанс услышать это. Иногда это полезно многим. Так что ты ничего не пропустишь. Особенно потому, что речь идет о тебе. Эрн улыбнулся между хриплым кашлем и пренебрежительно махнул рукой. — Ладно, посмотрим, появится ли кто-нибудь. — Конечно, придут. Не будь идиотом. — Джессика похлопала Эрна по руке. В чайнике булькала вода. Из динамиков гостиной доносилась композиция Фрэнка Синатры «Fly Me to the Moon» — любимая песня Эрна. — Хочешь чаю? — Нет, спасибо, я, пожалуй, пойду отдохну. — Ты уверен? Может, бутерброд? — спросила Джессика, поймав панические нотки в своем голосе. Она не хотела, чтобы этот момент заканчивался. Эрн казался таким пугающе-спокойным и уверенным. Готов. Он, кажется, находился в согласии с окружающим миром, сумел принять свою собственную незначительность и микроскопическую роль в континууме миллионов лет. — Мне нужно прилечь. — Конечно… — Джессика… — позвал Эрн, нежно взял ее за запястье и мягко усадил… Какое-то время они просто сидели, Эрн пристально смотрел Джессике в глаза. — Спасибо, Джессика. Голос Джессики задрожал: — Тебе нужно немного отдохнуть. Твои ребята будут здесь завтра. Эрн устало улыбнулся. — Значит, теперь они идут попрощаться… Я не видел их целую вечность. Эрн опустил взгляд на свои руки. Воробьи весело щебетали в парке напротив, где на верхушках деревьев только что появилась зелень. Весна сейчас была в самой прекрасной своей фазе. — Спасибо, что позволила мне остаться с тобой на эти несколько недель, — наконец сказал он и улыбнулся. Он позволил своему спокойному взгляду блуждать по большой кухне, затем закрыл глаза. Закрытые веки казались слишком тяжелыми. Складывалось впечатление, что придется приложить много усилий, чтобы открыть их снова. Джессика сглотнула и бросила взгляд на памятную речь, лежащую на столе. В следующий раз Эрна не будет рядом, он не сможет услышать ее. — Тебе нравится этот парень? — вдруг спросил Эрн. — Кто? Фубу? Думаю, да. Он забавный, незамысловатый. — Забавный — это хорошо. — Но этого недостаточно. Эрн улыбнулся и покачал головой. — Обещай мне одну вещь, Джесси. — Что? — Никогда не оглядывайся назад. Только вперед… — …потому что жизнь идет впереди. — Именно. Раздался краткий звуковой сигнал, и Эрн с трудом вытащил термометр из подмышки. — У тебя жар? На лице Эрна появилась радостная улыбка. — Тридцать шесть и пять. — Фантастика. Ну же, сир Давос. Я помогу тебе лечь в постель, — сказала Джессика, щипая Эрна за щеку. — Завтра будет новый день. 108 Джессика. Джессика открыла глаза. В гостиной было темно, таймер позволил выключить телевизор. Часы показывали 3:30 утра. Снаружи завывал ветер, скрипели стекла. Кто-то снова позвал Джессику. Это был голос Эрна. Здорового Эрна, а не того хрупкого человека, которого сломила мучительная, быстро прогрессирующая болезнь. На чью могилу она положила букет одуванчиков. Джессика. Теперь Джессика уже не была уверена, чей это голос — мужской или женский. Внезапно она оказалась на ногах. Полотенце, которым она обернулась после вечернего душа, соскользнуло на пол. Джессика сделала шаг вперед. А потом еще один. Ее ноги были такими легкими, ничего не болело. Как будто она скользила над деревянным полом. Левитирующая, без какого-либо трения между подошвами ног и полом, без контакта с материалом. Иди сюда, милая. Голос мог принадлежать и мужчине, и женщине. Это могли быть и Эрн, Нина, Юсуф, Тина, папа и мама вместе. Джессика подошла к длинному обеденному столу, за которым сидели люди с прямыми спинами. Красивое черное вечернее платье было разложено в центре стола, выглаженное и чистое. Пятое платье. Рядом с ним — пара туфель на высоких каблуках, блестящих и изысканных. Это, должно быть, самая красивая обувь в мире. Джессика прекратила свое движение в невесомости и повернулась лицом к зеркалу. Что-то здесь было не так. Казалось, что отражение, смотрящее на нее, повторяет ее движения с небольшим запозданием. Как будто вместо того, чтобы быть точной копией, оно спонтанно реагирует на реальность, которую представляет Джессика. Respice in speculo resplendent… Это я. Конечно, дорогая. Краем глаза Джессика увидела женщину в черном вечернем платье, сидящую во главе стола и читающую толстую книгу. Я тоже читаю ее, мама. Женщина медленно встала. Ее движения были скованными и почти механическими. Она походила на марионетку в руках неумелого кукольника, который запутался в нитях. Джессика закрыла глаза, а когда через мгновение открыла их, то увидела, что за ее спиной появилась мать. Мамино лицо совсем не сияло красотой. Она была искорежена, почти неузнаваема, кровь стекала с размозженного черепа на один глаз и подбородок. Джессика чувствовала, как на глаза наворачиваются слезы. — Почему ты плачешь, милая? — Я знаю, что ты сделала, мама. — Я никак не хотела заставить тебя плакать, дорогая. Холодная рука матери легла ей на плечо. — Нет. Я плачу не потому, что ты это сделала. — А почему? — Потому что я понимаю.