И фотографии. Все фотографии он сжег в печке. Остались только пустые рамки. Маленькие черные дыры, поглощавшие все, что находилось вокруг. Отец и сын пытались не обращать на них внимания, но это было трудно, и зачастую им это не удавалось. Бывало так, что, сидя за столом, они невольно устремляли взгляд на одно из таких пустых мест, каких немало имелось в комнате. Виктору удавалось с этим жить, но для отца это превратилось в наваждение. И однажды отец вошел в его комнатку, неся на плечиках девчачье платьице, желтое в красный цветочек. Без каких-либо объяснений заставил Виктора его надеть. Виктор до сих пор помнил, что испытал тогда, стоя посреди комнаты, босиком на холодном полу. Анатолий Агапов рассматривал его с серьезным выражением лица. Платье было велико размера на два, и Виктор себя чувствовал смешным. Но отец не смеялся. – Тебе нужно немного отрастить волосы, – заключил он, выйдя из своих раздумий. Потом отец купил фотоаппарат и все, что нужно для съемки. Мало-помалу стал настоящим мастером. И, покупая платья, больше не ошибался размером – научился также и этому. Так Виктор начал позировать для него, сначала думая, что это игра. Да и потом, даже почуяв какую-то странность, продолжал подчиняться воле отца. Не задавался вопросом, хорошо это или плохо, ведь детям прекрасно известно, что родители всегда правы. Впрочем, тогда он и не видел в съемках ничего дурного, к тому же не смел сказать отцу «нет»: внутренний голос говорил ему, что этого делать не стоит. Но в какой-то момент подумал: если игра страшная, может, это вовсе и не игра. Предчувствие оправдалось, когда отец однажды назвал его не Виктором, а другим именем, которое придумал для него. Назвал как ни в чем не бывало, в ходе обычного разговора: – Теперь повернись-ка в профиль, Аня! Откуда взялось это имя, которое отец произносил с такой нежностью? Сначала Виктор подумал, что отец обмолвился. Но потом странность повторилась и наконец превратилась в привычку. И когда он попытался спросить, кто такая Аня, отец ответил просто: «Аня – твоя сестра». Закончив фотографировать, Анатолий запирался в темной комнате, чтобы проявить снимки. Тогда Аня знала, что ее задача выполнена. Она могла спуститься вниз и снова стать Виктором. Но иногда Виктор надевал платья Ани и без просьбы отца. И приходил к слугам. Он заметил, что они хорошо относились к сестре. Ласково улыбались, вступали в разговор, интересовались ею. И Виктор обнаружил, что в такой одежде ему гораздо легче общаться с посторонними. Не было с их стороны враждебности и отстраненности, не было взглядов, которые он ненавидел больше всего на свете. Жалостливых взглядов. Такое выражение видел он на лице матери в тот день, когда она умерла. Мертвые глаза глядели на него, будто говоря: «Бедный Виктор». Отец, однако, не всегда был с ним строг. Иногда что-то менялось, и Виктор надеялся, что так будет всегда. Так, например, отец захотел, чтобы они вдвоем сфотографировались с помощью автоспуска. На этот раз никакой Ани, только отец и сын. И тогда Виктор даже набрался смелости и взял его за руку. И – невероятная вещь – отец не отдернул руку. Это было прекрасно. Но никакие перемены не длились долго. Все возвращалось на круги свои. Аня снова становилась любимицей. Но после той фотографии с отцом что-то в Викторе сломалось, разочарование нанесло рану, которая продолжала болеть. И он устал все время бояться. Однажды он сидел взаперти в своей комнате – день выдался дождливый, а он никогда не любил дождь. Лежал на ковре и решал уравнения – так он мог забыться, ни о чем не думать. Ему попалось квадратное уравнение общего вида: ax² + bx + c = 0. Чтобы определить неизвестное х, члены уравнения нужно свести к нулю. Уничтожить их. Его математический ум быстро принял решение. Члены уравнения – он и Аня. Чтобы свестись к нулю, они должны уничтожить друг друга. Так ему пришла в голову идея. Нуль – хорошее число. Состояние покоя, невозмутимости. Люди не постигают истинной ценности нуля. Для них нуль – это смерть, а для него нуль мог означать свободу. К тому времени Виктор уже понял: никто не придет, чтобы увести его отсюда. Надеяться бесполезно. Но может быть, математика в силах его спасти. И он пошел в комнату Ани, надел самое красивое из ее платьев и лег на ее постель. Еще раньше он стащил у отца старый охотничий нож. Сначала просто приложил к коже, чтобы попробовать. Холодный. Потом закрыл глаза и стиснул зубы, не слушая голоса сестры, которая внутри его умоляла этого не делать. Наоборот: занес клинок и опустил его на левое запястье, потом полоснул. Ощутил, как сталь вонзается в тело. Вспыхнула невыносимая боль. Теплая, липкая жидкость потекла по пальцам. И он постепенно лишился чувств. Нет больше Виктора. Нет Ани. Нуль. Когда он снова открыл глаза, отец держал его на руках, пытаясь полотенцем остановить кровь. Баюкал его и рыдал от отчаяния. Потом с губ его слетели слова, смысла которых Виктор в первый момент не уловил: – Моей Анечки больше нет. – И потом: – Что ты наделал, Виктор? Что ты наделал? Только позже Виктор понял, что небольшой шрам на запястье стал несовершенством, вида которого Анатолий Николаевич Агапов вынести не мог. Такого не могло быть на белоснежной коже его куколки. И с того дня он перестал фотографировать ее. В тот день Аня умерла. Но только она одна. Это было великим сюрпризом, невероятной новостью. Невзирая на боль, Виктор был счастлив, как никогда. Зато отец плакал, не стесняясь слуг. Те тоже были расстроены. Потом отец отправил их всех прочь. Прочь – навсегда. Новая жизнь без страха продлилась всего один месяц. Время достаточное, чтобы отправить гроб в Москву и дать затянуться ране. Однажды вечером, когда Виктор уже почти заснул, дверь в его комнату открылась и свет из коридора протянулся по полу, словно серебряный клинок. На пороге возник силуэт отца. Лицо было в тени, и Виктор не мог видеть его выражения. На какой-то момент ему показалось, будто отец улыбается. Он не двинулся с места. Только сказал безразличным ледяным тоном: – Ты больше не должен находиться здесь. В эту минуту сердце Виктора разбилось. – Есть место, где должны находиться такие плохие дети, как ты. Там ты и будешь жить с завтрашнего дня, там будет твой новый дом. Сюда ты больше не вернешься. 10 «…Думаю, в детстве Виктор как-то изувечил себя, возможно вскрыл себе вены…» От последней фразы Маркуса у Сандры перехватило дыхание. – Боже мой, она здесь. – Что ты такое говоришь? Она с трудом сглотнула. – Это она, проститутка – это Аня. Вызывай полицию. – Она сразу сбросила звонок: времени в обрез. Припомнила, где пистолет. В спальне. Слишком далеко, забрать не успеет. Но надо попробовать. Сандра вышла в коридор и замерла на месте. Девушка стояла к ней спиной. Она переоделась. В мужскую одежду. Темные брюки, белая рубашка. Виктор обернулся, у него в руках был «рефлекс» Сандры. – Знаешь, я тоже люблю фотографировать. Сандра не двинулась с места, но заметила, что он аккуратно разложил на диване фотоаппарат и старый охотничий нож. Виктор проследил за ее взглядом. – О да, – сказал он. – Револьвер больше не нужен, я его использовал ночью. Сандра попятилась, вжалась в стену. – Я слышал, как ты говорила по телефону, – бросил Виктор, откладывая «рефлекс». – Думаешь, я это не предусмотрел? Все рассчитано: я силен в математике. Любое слово, сказанное психопату, может вызвать непредсказуемую реакцию. Поэтому Сандра решила молчать. – Почему ты со мной не разговариваешь? Обиделась? – спросил тот, нахмурившись. – Ночью в Сабаудии я не совершил ошибки, просто разделил части уравнения. Что он такое говорит? О чем это он? – Члены уравнения уничтожаются. Результат – нуль. Сандра задрожала от ужаса. – Макс, – вырвалось у нее. Виктор кивнул. Сандра почувствовала, как в глазах закипают слезы. – Почему мы? – Я видел позавчера по телевизору, как ты крестилась наоборот, пока тот полицейский болтал. Что значит этот жест? Я видел: так делали в институте, где меня держали ребенком, но никогда не понимал, какой в этом смысл. Сандра молчала. Виктор пожал плечами: мол, это, в конце концов, не важно. – Я всегда слежу за тем, что говорят обо мне в печати и на телевидении. Когда я тебя увидел, меня еще поразило то, что ты грузила в фургон фотоаппаратуру. А я, как тебе уже известно, люблю фотографировать. Ты великолепно подходишь для моей игры. – Виктор помрачнел. – Так мой отец всегда говорил Ане, когда уговаривал ее позировать: «Не бойся, кукла, это просто игра». Сандра встала, упираясь пятками в плинтус. Потихоньку, по стеночке, стала сдвигаться вправо.