Воодушевление его прошло так же быстро, как и возникло. По указанному адресу Желябова уже давно не проживала. Хозяйка, пожилая, грузная хмуро выслушала Волченкова и сказала, как отрезала: – Жила, да. За квартиру платила исправно, ничего не скажу. Только ушла, и слава богу! Не нравилась она мне. А где живет, не знаю. Снова квартиру где-нибудь сымает. Она ведь не местная, приехала откуда-то. А вы цветочки, значит, ей приготовили? – Ну что вы! – среагировал Волченков. – Это вам! Приятно встретить приятную женщину! Спасибо! На лице женщины появилась растерянная улыбка, когда в руках у нее оказался скромный букетик, а Волченков уже мчался дальше. Визит за город становился все реальнее, и это, скорее всего, означало еще одну бессонную ночь. Таких ночей в жизни Волченкова накопилось очень много, и он подозревал, что отоспаться за них удастся уже только на кладбище. Когда он сел в машину, позвонил полковник Самойлов. После того как Ломова с Волченковым включили в его группу с особыми полномочиями, отношения между ними и Самойловым сделались натянутыми до предела. Формально во главе оперативной группы стоял Самойлов, но по ключевым вопросам генерал советовался в первую очередь не с ним. Это не могло не раздражать полковника, тем более что половину своих действий ни Волченков, ни Ломов с ним не согласовывали. Однако он на прямую конфронтацию не шел и свою неприязнь усмирял так, что Волченков даже завидовал такой выдержке. Он делился с ними любой информацией, касавшейся их дела, причем незамедлительно. Вот и теперь он делал своевременное сообщение. Тон при этом у него был сухой, официальный, но, как показалось Волченкову, с микроскопической дозой злорадства. – Уже слышал? Нет? Объявился наконец Староверов Геннадий. Как я и думал, невеста его пригревала. Пристроила у своего родича. Он у нее в котельной работает на проезде Строителей при детском садике «Светлячок». У них один оператор в запой ушел, так родич этого беглого на его место додумался поставить. И продолжалось это безобразие, пока одна наблюдательная воспитательница не обратила внимание, что в котельной подозрительный тип ошивается. Она сообщила мужу, когда тот за ней после работы заехал. А муж в нашем ведомстве работает дознавателем. Он эту рожу увидел и сразу все понял. Но сморозил глупость. Хотел взять этого придурка в одиночку. А тот по нему из ружья шарахнул. Ранение не опасное, но сам понимаешь… Детский садик, родители, то-се… А этот урод занял оборону, грозит застрелить любого, кто перешагнет порог. Короче, там сейчас все оцеплено, генерал приказал брать его живым, и вообще, чтобы больше ни одного выстрела, ни одной капли крови, ни взрывов, вообще чтобы полное благолепие. Чтобы не травмировать детишек. Вот там сейчас наши с ОМОНом нервно курят. Мне кажется, тебе стоит туда съездить. Ты ведь у нас на переговорах собаку съел. Ломову я звонил, но тот даже слушать не захотел. Что-то у него суперважное. – Я съезжу, – согласился Волченков. – Этого человека действительно хотелось бы взять тихо. Я попробую с ним договориться. Волченков и в самом деле умел договариваться вот с такими, перешагнувшими черту. Правда, эффект это давало процентах в сорока случаев, но эти сорок запоминались. Поэтому Волченков постепенно и сам поверил, что обладает особенным даром убеждения. К тому же ему было совестно не принять участие в судьбе человека, именем которого они воспользовались для своих целей. Пусть этот человек был преступником, но какого-то снисхождения заслуживал и он. Возле садика действительно сосредоточилась небольшая толпа. Поодаль стояли машины полиции и мрачный автобус ОМОНа. С тыльной стороны здания детского сада за забором торчала труба котельной. Котельная сейчас представляла собой не что иное, как ловушку для укрывшегося в ней преступника. Единственная дверь, толстенные забранные ребристым зеленоватым стеклом окна, массивные каменные стены – положение Староверова было абсолютно безвыходным. Волченков задрал голову – дыма из трубы не было видно. – Летом они только слегка подтапливают, – объяснил подошедший откуда-то опер Люченский. – Детишек помыть, посуду… А сейчас, наверное, только поддерживают уровень… Не знаю, молчат, не высовываются. Ну, а нам строго-настрого приказано – без шума и пыли… А как? Этот, по-моему, совсем сбрендил. Вы с ним поговорите? – А что остается? – пожал плечами Волченков. – Найди мне мегафон, что ли… Мегафон нашелся. С мегафоном в руке Волченков двинулся ко входу в котельную. Дюжие омоновцы смотрели на него с любопытством. Коллеги из УВД даже любопытства не проявляли. Они невозмутимо покуривали в сторонке, ожидая, чтобы кто-нибудь все за них уладил. Приказ не устраивать шума они восприняли именно так. Самойлов еще не подъехал. Около Волченкова крутился один Люченский. – Вы там поосторожнее! – подал он ценный совет. – Кто-нибудь уже пытался войти в котельную? – спросил Волченков. – После того ковбоя никто, – ответил Люченский. – В принципе его взять – как два пальца… Но непонятно, что там с заложником, и опять же греметь не велено… Тут мамаши уже истерику закатывали – еле успокоили. Главное, из-за этих мамаш никто не хочет лезть на рожон. Начальство пригрозило вплоть до увольнения из органов – чтобы все было благопристойно. – Ну, это у вас получается, – заметил Волченков. – Вам только костерок еще разложить, и натуральный пикничок с шашлычками будет… Ладно, подстрахуешь меня, если что. Остальные пусть остаются на месте. Шума они испугались!.. Что у него за ружье – в курсе? – Да хрен его знает, охотничье, – махнул рукой Люченский. – Из того дознавателя, говорят, пригоршню дроби достали. Вроде больше ничего. Хотя и это ружье непонятно откуда. Вроде бы оператор охотой не баловался. – Все у вас вроде, да хрен его знает! – поморщился Волченков. – Там внутри, может, и живых уже нет… Волченков, больше не обращая внимания на Люченского, приблизился к двери, которая была наполовину приоткрыта, и попытался заглянуть внутрь. В полумраке котельной тревожно гудели котлы, и больше никаких звуков оттуда не доносилось. Однако Волченков испытывать судьбу не стал. Он просунул внутрь раструб мегафона и ровным голосом сказал: – Геннадий Староверов! К тебе обращается полковник Волченков, уголовный розыск. Предлагаю тебе не пугать детишек и не усугублять собственную вину. Ты и так уже нахватал больше, чем сможешь проглотить. Еще один фокус, и пути назад точно не будет. Третье нападение на представителя власти – это уже на терроризм тянет. Сядешь на всю жизнь. Тебе это надо? Ответом ему было молчание. Только гул котлов, и ни единого шороха больше. – Староверов! Я к тебе обращаюсь! – крикнул Волченков. – Ты бы хоть о матери подумал. Она одного сына лишилась, муж в тюрьме, второй сын ума лишился. Давай, приходи в себя! И снова никакого ответа. Волченков обернулся, озабоченно посмотрел на Люченского. Тот почесал в затылке и развел руками. Волченков заметил в окнах бледные застывшие лица – работники детского садика, не отрываясь, наблюдали за происходящим. – Ну, вот что, я думаю, ты все-таки разумный человек, – объявил Волченков в мегафон. – Клади оружие и сдавайся. Я иду к тебе. Спокойно. Он шагнул через порог, и тут откуда-то из-за котлов шарахнул выстрел. Заряд дроби выбил из рук Волченкова мегафон, и тот, издав скрежещущий звук, полетел на каменный пол. – Менты, суки! Ненавижу! – завопил надсаженный пьяный голос. – Батю загубили, брата, не прощу! Мне все одно подыхать, так и вам вложу… Волченков больше не стал ждать. Он нырнул вниз, упал, перевернулся на полу и пружиной вскочил на ноги. Его обдало ветром от второго выстрела. Волченков выскочил из-за котла и попал прямо на Староверова, который непослушными руками вставлял патроны в переломленное пополам ружье. Увидев перед собой опера, он по-бабьи завизжал и вдруг швырнул в него ружье. Волченков увернулся и саданул Староверова в солнечное сплетение, вложив в удар все свои девяносто килограммов. Парень, точно ружье, переломился пополам и рухнул к ногам Волченкова. Полковник несколько секунд разглядывал его. Староверов был грязен, небрит, и от него за версту разило самогоном. Закатив глаза под лоб, он страшно хрипел и сучил ногами. Из-за котлов с виноватым видом вышел тщедушный мужичок в синей рубашке, застегнутой по самое горло, и сказал: – А чего я мог сделать? Почти родня, что тут скажешь? – Не знаю, какая родня, – покачал головой Волченков. – Тут любая невеста на пенсию выйдет, пока этот дурак лес валить будет. Выкинь ты его из головы, дядя! Все начистоту следователю расскажи и выкинь. – Это да, – печально сказал «дядя». – Только следователь, он слушать вряд ли будет. Сразу закроет, а в котельной работать некому. Лето, жара, а детей как купать? В холодной воде и свинья купаться не станет… От него тоже исходил явственный запах алкоголя. Волченков махнул рукой и поднял с пола ружье. Староверов так и не успел его зарядить. Другой рукой Волченков подцепил за шиворот Геннадия и поволок его к выходу. Парень оказался совсем не тяжелым, должно быть, оголодал за время скитаний. «Вот еще одна сенсация, – печально размышлял Волченков. – Рождение легенды, если можно так выразиться. Будет теперь в камере заливать, что мочил ментов направо и налево». На выходе Волченков испытал что-то вроде кратковременного разочарования. Люченского, который должен был его страховать, видно не было. Люди Самойлова не слишком усердствовали в присутствии Ломова и Волченкова, прекрасно улавливая настроение начальника. По большому счету Волченкову было на это наплевать, но он терпеть не мог беспорядка на работе. Если бы Староверов оказался немного проворнее, все могло обернуться совсем не так гладко. И кто бы тогда его подстраховывал? Однако высказать свои претензии Волченкову не удалось. Подбежали еще оперы, едва держащегося на ногах Староверова скрутили, надели на него наручники. Парень уже отдышался, но в окружающем пространстве ориентировался слабо. Когда его уводили, он бессмысленно вертел головой и смотрел по сторонам безумным взглядом. Могучие омоновцы наблюдали, как преступника сажают в машину, и обменивались впечатлениями. Визжа тормозами, к садику подкатил белый автомобиль. Из него с решительным видом выскочил Самойлов и быстро прошел в ворота. – Ну вот, гора в очередной раз родила мышь! – вздохнул Волченков. Внезапно непонятно откуда из-за угла котельной высыпала группа бойких молодых людей с фотоаппаратами, диктофонами и какими-то сумками через плечо. А из-за другого угла выдвигались еще четверо. Один лохматый, в футболке и джинсах, с громоздкой видеокамерой на хилом плече ловил Волченкова в объектив видоискателя, а другой, здоровенный, похожий на вышедшего в тираж борца классического стиля, без проблем оттеснил плечом мелюзгу с диктофонами и навис над Волченковым, сунув ему под нос микрофон. – Городское телевидение! – грозно сообщил он. – Для вечерних новостей. Расскажите нам, как вы обезвредили опасного преступника! Было очень опасно? И тут же, отвернувшись, он заорал в микрофон: – Было очень опасно! Подонок заперся в котельной с целым арсеналом, угрожая жизни детей и захватив заложников! Нельзя было терять ни минуты. И тогда полковник Волченков решил действовать…Что вы чувствовали в этот момент, полковник? Волченков растерянно оглянулся. Его со всех сторон атаковали представители прессы. Лохматый оператор с упоением снимал его крупным планом. – Я почувствовал, что просто сгораю от желания расколоть вашу камеру, – честно признался Волченков. – И еще хочется узнать, какой идиот вас сюда пустил? – Стоп! – сердито крикнул здоровяк оператору и опять повернулся к оперу: – Ну вот зачем вы так? У вас работа и у нас работа. Мы должны донести до телезрителя положительный образ сотрудника правоохранительных органов, его готовность к подвигу и все такое… Вы против, что ли? Вам больше нравится, когда на вас охотятся с оружием в руках? – Кто сообщил вам о происходящем? Откуда вы знаете мое имя? Кто допустил вас на территорию садика? Волченков начинал злиться по-настоящему. И этот бесцеремонный наглец еще смеет напоминать ему про «охотников»! Волченков едва удерживался, чтобы не двинуть телевизионщику по физиономии. Ломов бы наверняка уже двинул. К счастью, подошел Самойлов и корректно, но внушительно попросил прессу удалиться. – Не будем обострять. У вас работа и у нас работа. Мы благодарны прессе за внимание к нашим проблемам, но давайте все-таки держаться в рамках, – и так как телевизионщики попытались вступить в дискуссию, зловеще добавил: – В противном случае неприятности я вам обещаю большие. Журналисты с видимой неохотой ретировались. – Ладно, смонтируем, что снято, текст наложим, – буркнул здоровый телевизионщик своему тощему собрату. – Добавим нарезку из архива… Он повернулся к Самойлову и с обидой заметил: – Между прочим, сила американской полиции в ее открытости. Там прессу уважают, не то что в нашем колхозе. Когда они убрались, появился Люченский. – Персонал успокаивал, – сообщил он. – Заведующая просто из кожи лезет. Когда все это закончится? Не понимают люди! – Кто вызвал прессу? – сухо поинтересовался Самойлов. Люченский пожал плечами. – Они же как мухи, – сказал он. – На запах дерьма сами летят. – На запах ладно, – сказал Волченков. – Фамилию-то они откуда мою знают? – Столько лет в полиции. Странно было бы, если бы они ее не знали, – весело сказал Люченский. Волченкову показалось, что сквозь веселость пробивается какая-то напряженная нотка, но решил не обращать на это внимание. Он слышал, что некоторые из сотрудников сливали прессе служебную информацию за определенную мзду, но сам с подобным явлением пока не сталкивался. «Может быть, показалось, – подумал он, садясь в машину. – Люченский не похож на такую скотину. Но про фамилию он соврал. С журналистами я дел не имел никогда. Инстинктивно сторонился. Фамилию кто-то из наших слил». Но больше всего огорчало его то, что при падении в котельной он умудрился порвать брюки. Костюм на нем был новый, Волченков еще не успел к нему привыкнуть, и было очень обидно. «Да черт с ним! За город все равно что попроще надеть надо. Желябова вон носит комбинезон и ничего. Возьмем пример», – решил он. Глава 20 Опер Локотков хотя и был пенсионером, но выглядел, пожалуй, все-таки старовато для своих лет – грузный, седой, страдающий одышкой. Ходил он вперевалочку с палкой, видимо, беспокоили суставы. Ломов невольно смотрел на него, как школьник на патриарха. Смысла в этом, конечно, не было, потому что Локотков в свое время большим авторитетом не пользовался, а в последние годы вообще относился к своим обязанностям спустя рукава. У него были какие-то неполадки со здоровьем, так что понять его было можно. Начальство смотрело на все сквозь пальцы, но на пенсию отправило без сожалений.