– Вам нужно немного выпить, – доверительно сообщил он Дымову. Но едва официант убежал выполнять заказ, Ломов с неудовольствием вспомнил, что все деньги ухнул на столик для Локоткова. Он даже застонал от досады и был вынужден признаться собеседнику в своей промашке. Как ни странно, это обстоятельство обрадовало Дымова. – Я расплачусь, – сказал он. – У меня есть немного денег. Наверное, это давало ему призрачное ощущение, будто он до некоторой степени владеет ситуацией. Однако в глаза Ломову он всячески избегал смотреть, и с лица его не сходила маска панического ужаса. Ломов терпеливо дождался, пока принесут водку, и щедро налил Дымову. Тот выпил покорно, но с видимым отвращением. Кажется, он не искал утешения в бутылке, и это понравилось Ломову. Через некоторое время алкоголь сделал свое дело, и Дымов заметно расслабился. Однако он по-прежнему боялся смотреть Ломову в глаза, зато то и дело с тоской косился на дверь. – Послушай, я не собираюсь тебя закрывать, – начал втолковывать Ломов. – Мне нужна от тебя информация. Опер ОБЭПа Ледников был одним из тех, кто прессовал вас, чтобы захватить бизнес. Этот факт меня сейчас не интересует. В конце концов, бизнес твой, ты о нем и заботься. Меня интересует убийство. Я знаю, что часть твоих сотрудников благополучно работает с новыми хозяевами, но твои компаньоны, те, кто имел долю, разбежались как тараканы. Я подозреваю, что кто-то из них мог быть причастен к смерти Ледникова. Отомстил, так сказать. У меня нет времени копаться в бумагах, восстанавливать хронику событий, тем более что многие бумаги, скорее всего, уничтожены. Поэтому скажи мне как на духу, кто из твоих соратников мог решиться на месть? Ну, может быть, не сам, а нанять киллера. Кто? Дымов хотел налить себе водки, но у него так дрожали руки, что он сразу же оставил эти попытки. Ломов не пришел ему на помощь, потому что боялся, как бы Дымова не развезло с непривычки. – Вопрос задан, – напомнил он. – Тебе абсолютно ничего не грозит. Я не собираюсь ничего протоколировать. Все останется между нами. Но если ты ничего мне не скажешь, я сделаю все возможное, чтобы ты опять отправился на нары. По-моему, твой опыт свидетельствует, что это более чем просто сделать. Выполнять свою угрозу Ломов не собирался ни в коем случае. Да и чем бы это ему помогло? Но Дымов об этом не знал, и угроза прозвучала для него как зловещее предупреждение судьбы. Он побледнел уже смертельно и схватился за край стола побелевшими пальцами. Видимо, ему стало дурно. – Не отправляйте меня туда! – прошептал он. – Мне нельзя в тюрьму. У меня осталась квартира. Однокомнатная, правда, без ремонта… Я могу продать, если хотите… – Не неси чепухи! – рявкнул на него Ломов, хватая за отворот пиджака. – Слышишь, ты! Или ты думаешь, что все менты – продажные твари? – Нет, что вы! – прошептал Дымов, глядя на него глазами загнанного зверя. Ломову стало тошно. Он отпустил собеседника и с некоторым смущением сказал: – Хотя кое-какие основания для этого у тебя имеются, признаю… Но я занят расследованием, и бабки меня не интересуют. Да, за водку придется платить тебе, но просто так сложились обстоятельства… В общем, колись, если хочешь, чтобы этот неудачный день закончился для тебя благополучно! Кто мог быть причастен к убийству? – Сразу говорю, я не имел к этому ни малейшего отношения! – заговорил с жаром Дымов. – Я вообще ничего не хочу знать, ничего не хочу вспоминать, я порвал с прошлым. Я работаю консультантом в одной тихой фирме, получаю кое-какие деньги, и мне больше ничего не надо. Мне и в голову не могло прийти кого-то убивать. Это… Это… Он вдруг начал задыхаться. Хмель давно выветрился из его головы, и Ломов понял, что нужно идти на выручку. Он почти силой заставил Дымова выпить рюмку и хорошенько встряхнул. – Ну что «это»? – грубо спросил он. – О чем ты? Сказал «а», так уж и «б» говори. Или предпочитаешь обратно на зону? Дымов изо всех сил замотал головой и обмяк на стуле. – Это Четвертаков, – пробормотал он. – Нас было трое компаньонов. Гришка, тот сразу рванул в Латвию, как только меня посадили в СИЗО. Продал все, что смог, и сбежал. У него нюх на опасность – ого-го!.. Всегда умел извернуться. А Игорь остался, но бороться не стал, подписал все нужные бумаги, и его больше не трогали. В тину ушел. Хотя, наверное, все это время его терзала совесть. Он так-то вообще мужик отчаянный, в боевых действиях принимал участие, у него награды есть, и вообще, он человек по жизни жесткий. Просто в тот момент он дал слабину, потому что не ожидал, что люди в погонах могут вот так… – Ладно, психологию пропустим! – перебил Ломов. – И что твой Игорь? – Мы встретились несколько месяцев назад. Совершенно случайно, впервые после всех этих событий. Ясно, что встреча была в тягость обоим. Поговорили пять минут и с облегчением расстались. А что мы могли сказать друг другу? Но его, по-моему, терзала вина за то, что он тогда так легко сдался, за то, что бросил меня на растерзание… В общем, он как-то так мельком намекнул мне, что у них есть теперь организация, которая дает ментам перцу, ну и вроде Ледникова тоже они наказали… Честно говоря, я ему совсем не поверил, решил, что он просто старается выгородить себя в моих глазах. А зачем? Мне было уже все равно. И разговаривал я с ним уже как с чужим. Все в прошлом. Все в прошлом. Вот я вам рассказал про него и никакой вины не испытываю. Странно, правда? У меня в душе все сгорело. Мне больше никого не жаль, понимаете? – Понимаю, – сказал Ломов. – И правильно. Себя пожалеть надо. Как фамилия Игоря? Где работает? Адрес? – Где работает, не сказал. Да я и не интересовался. Адреса нынешнего не знаю. Он мне свой телефон дал, да я его выбросил. Я после заключения телефона себе не завел. Не хочу. И звонить я ему не собирался. Вот так. А фамилия его Четвертаков. Игорь Тимофеевич Четвертаков. Дай бог, чтобы он все это выдумал. Я ему зла не желаю. Но я обратно в тюрьму не хочу, понимаете? – Допивайте и забудьте обо всем, – сказал Ломов, поднимаясь. – Считайте, что все это просто дурной сон. Больше вас никто тревожить не будет. Глава 21 На площадке возле какого-то продолговатого одноэтажного склада, обнесенного со всех сторон высокой бетонной стеной с пущенной поверху полосой колючей проволоки, стояло несколько машин, разукрашенных причудливыми стикерами. Кажется, тут было с пяток «Лад» и одна-единственная иномарка – серебристый «Опель». Все тачки были нацелены в сторону исчезающей в темноте трассы. По правую руку тянулись темные корпуса какого-то завода. Горел единственный фонарь – как раз на том месте, где кучковались стритрейсеры. По мнению Волченкова, эта категория сумасшедших должна была безостановочно носиться по асфальту, сшибая столбы и ограждения, переворачиваясь и сжигая покрышки. Однако то, что он увидел, в корне отличалось от таких представлений. Просто несколько человек стояли возле своих разукрашенных тачек, дымя сигаретами и попивая из жестяных банок какое-то пойло. Определить издали, есть ли среди них женщина, было непросто, потому что одежда на всех была мужская. Приближающиеся со стороны города огни стритрейсеры восприняли с любопытством, видимо, полагая, что едет кто-то из их компании, но появление чужого автомобиля заметно их напрягло. Большинство, подобно улиткам, тут же юркнуло в свои домики и затаилось. Остались стоять двое. Это были парень лет двадцати пяти, высокий, нескладный, с дешевым перстнем на указательном пальце, и мужчина постарше, лет сорока, явно молодящийся, но уже обзаведшийся солидным брюшком. Остальные выглядывали из-за тонированных стекол, оставаясь для Волченкова невидимыми. Он остановился рядом с «Опелем» и, не глуша мотор, вышел. – Привет, ребята! – радушно сказал он, входя в круг света, чтобы всем было ясно – он явился сюда с добрыми намерениями. – Привет, – без выражения произнес высокий парень и оглянулся на своего старшего коллегу. Тот кашлянул и, вглядываясь в лицо Волченкова, спросил: – Заблудились или что? – Думаю, что не заблудился, – с улыбкой ответил Волченков. – Земля слухами полнится. У вас тут своя тусовка, я знаю, но вот взял на себя смелость вторгнуться… Понимаете, я вашу замечательную женщину ищу, артистку Желябову. Могу я ее увидеть? – А зачем она вам? – спросил мужчина, и по его тону было заметно, что в нем начинает просыпаться ревность. – Ну-у, как бы это сказать… – продолжая улыбаться, объяснил Волченков. – Это личное. Я просто увидел ее портрет в газете, прочел статью… – А вы кто вообще такой? – перебил его стритрейсер. – Да это не имеет значения, – сказал Волченков. – Сейчас я выступаю просто как частное лицо. Мне очень хотелось бы познакомиться со столь замечательной девушкой… – О! А я вас узнал! – вдруг громогласно объявил длинный парень, глупо ухмыляясь. – Вас вечером в новостях показывали. Вы полицейский, который террориста в детском саду взял! Точно! Вас еще крупным планом показали, а вы на них матом ругнулись! Точно вы! Я только фамилию забыл. Волченков не помнил, чтобы он ругался на телевизионщиков матом, но сейчас он бы с удовольствием обложил этого любознательного идиота, потому что в тот момент, когда парень закончил свой восторженный спич, одна из машин, серая «десятка» пулей сорвалась с места и, треща глушителем, понеслась в ночь. – О! Чего это она? – изумленно воскликнул парень, уставившись на удаляющиеся рубиновые огоньки, а потом, обернувшись к Волченкову, сочувственно заметил: – Ее теперь хрен догонишь! Но Волченков уже бежал к машине. Он прыгнул на сиденье и с места врубил по газам. Дверца захлопнулась сама со звуком пистолетного выстрела. За ним никто из стритрейсеров не последовал. Зато серая «Лада» неслась во весь опор, и треск глушителя тянулся вслед за ней, точно веревка с нанизанными консервными банками. Трудно было сказать, действительно ли вокруг Желябовой собирались такие уж отчаянные гонщики и так ли уж высоко она сама держала марку, но Волченкову показалось, что он втянут в довольно заурядную погоню, которая в ночное время суток являлась одновременно и подспорьем, и помехой. Его не слишком новая модель «Шевроле» легко держала дистанцию и не позволяла «Ладе» оторваться. Встречное движение, которого вовсе здесь не было, не мешало разгоняться, однако темные задворки, по которым мчался Волченков, были ему не настолько хорошо известны, чтобы действовать автоматически. Волченков опасался какого-нибудь непредвиденного бугра посреди дороги или ямы, в которой можно оставить колеса. Он все-таки надеялся, что стритрейсеры не идиоты и выбрали для своих развлечений не самое гиблое место. Что по-настоящему сейчас волновало его – это собственная оплошность в момент старта. Понадеявшись на собственную сноровку, Волченков попытался рулить и звонить одновременно. Но этот номер не прошел. Автомобиль предательски вильнул в сторону, Волченков вцепился в руль, мобильник полетел на дно салона и затерялся там. Несколько секунд он издевательски помаргивал снизу голубым огоньком, а потом растворился в темноте. Волченков обложил его самыми последними словами, потому что положение складывалось хуже некуда. Паническое бегство артистки недвусмысленно указывало на то, что ей совсем не улыбается встреча с полицейским. Какая подоплека скрывалась за этим – причастность к банде «охотников», угон автомобиля, какое-то другое преступление – сейчас было не так важно. Просто так молодая красивая женщина от мужчины не побежит, нужны веские причины. Проклятый стритрейсер! И дернул его черт включить вечером городские новости! Наверное, он же тянул его здесь за язык. Волченков не подозревал за собой особой кровожадности, но сейчас он с удовольствием бы вырвал этот язык и подарил черту. Ведь, скорее всего, дамочка так рванула, чтобы предупредить сообщников. Возможно, она даже успела это сделать. Ход мыслей Волченкова был правильный, но Желябова не успела никого предупредить. У нее также вышла незадача с телефоном. Сегодня она надела не свой обычный комбинезон, а обтягивающие джинсы. Телефон лежал в заднем правом кармане, и достать его оттуда у Желябовой никак не получалось. Она выжимала из машины все, что могла, та реагировала на каждый ухаб, и артистка боялась даже на мгновение выпустить рулевое колесо из рук. Как и Волченков, она крыла последними словами и мобильник, и собственную непредусмотрительность. Как Волченков же, она прикидывала в уме, чем вызван интерес к ней полиции. Душа ее разрывалась надвое. Надвигалась беда, но ее размер был пока неведом. Желябовой страшно не хотелось сжигать за собой мосты. Ее бы сейчас вполне удовлетворило, если бы она могла предупредить всех об опасности. Других подвигов она совершать не собиралась, но предупредить не получалось и приходилось бежать. Автомобиль полицейского неумолимо приближался, и нужно было что-то делать. Впереди кроме тьмы ничего не было, и это казалось Желябовой очень символичным. Впервые в жизни она испытала настоящий страх, заполоняющий мозг и душу, леденящий, смертельный. Она поняла, что все, что она прежде принимала за страх, было всего лишь имитацией, будоражащей игрой, вроде тех чувств, что проявлялись у нее на сцене. Сейчас ей хотелось одного – избавиться от надвигающихся сзади огней, улететь от них куда-нибудь на недоступную вершину. Вот только ее «Лада» никак не хотела взлетать. Хуже того, впереди ее ждал перекресток, и нужно было сбрасывать скорость. Желябова с тоской посмотрела в зеркало заднего вида. Ей показалось, что огни «Шевроле» пылают в двух сантиметрах от ее багажника. Желябова застонала и резко повернула рулевое колесо. «Лада» свернула на боковую дорогу, ухабистую и пыльную. Желябова не стала выбирать шоссе, хотя там-то уж гонки могли получиться отменные. Но на шоссе ее могли взять в тиски, перекрыть дорогу – наверняка этот чертов полицейский уже сообщил куда нужно. На проселочной дороге нет постов ГИБДД, зато есть шанс, что иномарка влетит в какую-нибудь колдобину. Вариант, что она сама может влететь, Желябовой не рассматривался, потому что он не был позитивным. С вызывающим грохотом ее «Лада» пошла петлять среди полей, засаженных чахлым подсолнечником. Желябова не знала, куда ее выведет эта негодная дорога, но сердце ее наполнилось ликованием, когда она увидела, что огни преследующей ее машины начинают уменьшаться. Может быть, ей все-таки удастся выиграть пару минут, чтобы позвонить. Пока удобного случая не представлялось, но он был близок. Желябова уже ощущала почти физически, как она сбрасывает со своих плеч груз ответственности, повисший на них с того момента, как появился этот чертов полицейский. Откуда, откуда он взялся, что привело его на стартовую площадку, где по ночам собирались одни стритрейсеры? Да, у них уже были некоторые трения с полицией, когда они гоняли прямо по городским улицам, но она первая подговорила ребят не обострять отношения и перебраться на окраину. Ей ни в коем случае нельзя было светиться. А тут еще проклятый газетчик и эта неукротимая тяга к пиару. Что бы ни говорили, а желание увидеть свою фамилию в газете, свою фотографию на обложке – оно неистребимо, оно ослепляет, особенно людей творческой профессии. Ей тоже хотелось, чтобы о ней говорили, писали в газетах, чтобы на нее показывали пальцами. В театре ей перепадало не слишком много славы – мешали другие, – а славы хотелось. Это желание кидало ее из одной крайности в другую, а тех, кто мешали, не становилось меньше, наоборот, их становилось больше. И вот она опять бежит, а конца этой дороги не видно, темнота кругом. «Шевроле» меж тем еще немного отстал – видимо, хозяин хотел поберечь свою тачку. Желябова подумала, что на следующем повороте можно будет притормозить и наконец воспользоваться телефоном. Но на повороте она въехала в огромную лужу, оставшуюся от последнего дождя. Колеса завизжали, захлюпали, перемалывая жидкую студенистую грязь, машина пошла юзом, потеряла управление и вылетела задом на край небольшого овражка. Здесь она замерла на мгновение, а потом осела на багажник и стала медленно съезжать в овраг. Мотор заглох. Желябова принялась лихорадочно работать рулем, опасаясь, как бы машина не перевернулась. Это было очень даже возможно, но все-таки под шуршанье сыплющихся камней и треск ломаемых кустов «десятка» скатилась на дно оврага и остановилась, несколько накренившись на левый бок. Желябова, чертыхаясь, попыталась открыть левую дверцу, но та уперлась то ли в пенек, то ли в камень и не поддавалась. Тогда артистка вспомнила про телефон. Изогнувшись по-змеиному, она вытащила мобильник из тугого заднего кармана и набрала номер. «Номер, который вы вызываете, временно недоступен, – сообщил любезный женский голос. – Попробуйте позже». – Твою мать! – крикнула Желябова. Ей хотелось запустить телефоном в ветровое стекло, но она делать этого не стала и, перебравшись к правой дверце, стала вылезать из машины. Наверху рыкнул и смолк мотор подъехавшего «Шевроле». Хлопнула дверца. На краю оврага возникла тень мужчины. – Эй, вы там живы? – крикнул Волченков, всматриваясь в полумрак оврага. – Ага, живы! Очень хорошо. Оставайтесь там – я помогу вам подняться. Он спустился по осыпающемуся склону. Актриса, замерев в неловкой позе, дожидалась, когда он приблизится, но едва Волченков протянул к ней руку, что есть силы ударила его ногой в пах. Волченков невольно вскрикнул и скорчился от боли. «А удар у сучки поставлен! – подумал он не без юмора. – И места знает. Придется заканчивать политес, а то, пожалуй, я и домой не вернусь». Кое-как отдышавшись, он пустился вслед за убегающей женщиной. Желябова уже была наверху и, не оглядываясь, бросилась к машине Волченкова. Она уже торжествовала победу, с разгона бросившись на водительское сиденье, но тут же ее словно окатили из ведра ледяной водой – ключей в замке зажигания не было! В сердцах шарахнув кулаком по приборной доске, Желябова выскочила из машины и побежала в поле. Тут же ее нога попала в кротовую нору, она споткнулась и что есть силы шлепнулась на мокрую от росы землю. Бейсболка слетела с головы и пропала где-то в подсолнухах. Тут ее и нагнал Волченков. Он уже не разговаривал, а первым делом завернул беспомощной актрисе руки и надел на запястья наручники. Она сразу даже не поняла, что случилось. Однако самообладания она до конца не потеряла. – Что это значит, черт! – прошипела она, сидя на земле и безуспешно пытаясь подняться на ноги. – Кто вы такой и что вам надо? – С некоторых пор я ваш поклонник, – мрачно пошутил Волченков и довольно грубо поставил артистку на ноги. – Вот хотел автограф у вас взять, а вы – бежать. Что случилось-то? Может, дома утюг включенный оставили? Желябова посмотрела на него с ненавистью. Этот человек в один миг разрушил все ее хрупкое благополучие, ее карточный домик, который она возводила не один год взамен неудавшейся жизни. Это было ее убежище, а он пришел и разметал все. – Шутит он! – прохрипела артистка, и лицо ее передернулось от отвращения. – Скотина! Не моя, между прочим, машина! Как я теперь доставать ее буду? Волченков заметил, что на левой щеке у нее наливается кровью порядочная ссадина. Должно быть, Желябова поранилась во время падения. Наверняка будет валить на произвол при задержании, подумал он. – Я, между прочим, при исполнении, – сказал Волченков. – В вашем активе уже нападение на представителя власти имеется, плюс словесные оскорбления… – На тебе не написано, что ты представитель, – отрезала Желябова. – И вообще, я требую адвоката! – Помилуйте, откуда здесь адвокат? – развел руками Волченков. – И не надейтесь. Он приковал Желябову наручниками к дверце своей машины и обыскал ее, а потом, спустившись в овраг, обшарил и «Ладу». В машине, кроме документов, ничего не оказалось, а при Желябовой был телефон, по поводу которого она закатила такую истерику – с пеной на губах, с закатыванием глаз, с безостановочной руганью, – что Волченков даже опешил. – Понимаю, что телефон вам дорог, – поспешил объясниться он, – но вы обязательно получите его обратно. Мы только проверим ваши контакты. – Какое право ты имеешь проверять мои контакты, подонок?! – завопила Желябова, пытаясь еще раз пнуть Волченкова ногой.