Ей мешали наручники и дверца машины, но она не сдавалась. – Вы увлекаетесь, гражданка Желябова! – строго заметил Волченков. – Советую сменить лексикон и успокоиться. Здесь не театр и даже не автомобильные гонки. Здесь все гораздо серьезнее. Поэтому следите за своими телодвижениями. Он навскидку проверил содержимое телефона. Контактов было много. Если что, разбираться придется не один день. Видя, что Волченков копается в ее телефоне, Желябова неожиданно присмирела. Некоторое время она молчала, угрюмо глядя на тоненькую полоску нарождающейся луны, а потом спросила, стараясь говорить бесстрастно: – Что вы собираетесь мне предъявить? У вас на меня что-то конкретное, или вы действуете наобум – может, попадется какая-нибудь рыбка в мутной воде? – Вы удивительно точно обрисовали мой метод, – серьезно сказал Волченков. – Именно наобум и именно в мутной воде. В очень мутной, я должен заметить. Но по тому, как вы удирали, выходит, что за вами и в самом деле имеется что-то очень конкретное. Вы согласны? – Ничего за мной нет. Мы давно гоняем на тачках по городу, но до сих пор ни у кого претензий по этому поводу не было, – хмуро произнесла актриса. – Возможно, были у нас терки с ГИБДД, потому и ушли подальше, но мы ведь никому вреда не делали. – А вообще что за странное увлечение для молодой женщины, актрисы? – спросил Волченков. – Как на это смотрит ваш муж? – А ваши ищейки разве не разнюхали, что я не замужем? – фыркнула актриса. – И вообще, я не из тех, кто оглядывается на жалкое существо, часами продавливающее диван, посасывающее пиво и пялящееся в экран телевизора. Спасибо, наелась. Вы-то наверняка из таких же! – Во всяком случае, если бы мне предложили выбирать – давить диван или педаль газа в погоне за вами, я бы точно выбрал диван, – почти добродушно сказал Волченков. – А сейчас у меня вопрос – вы не вспомните, что делали шестнадцатого июня в первой половине дня? Не припоминаете, часом, «Форд» желтого цвета, номерной знак… Он назвал номер машины, на которой уехал убийца капитана Кирпичникова. Даже в темноте было отчетливо видно, как напряглась Желябова, как струной вытянулась ее спина. Да и молчание после вопроса длилось чересчур долго. Но, видимо, мастерство актрисы все-таки взяло верх. Через некоторое время Желябова сказала довольно естественным тоном, что не помнит ни желтого «Форда», ни шестнадцатого июня. – И вообще, – устало добавила она, – мы долго будем торчать в этой степи? Везите меня уже куда-нибудь! – Сейчас отвезу, только позвоню товарищу, – сказал Волченков, набирая номер Ломова. Ломова, кажется, нисколько не удивило сообщение напарника. – Ладно, это потом, – с превосходством сказал он. – Мне сейчас некогда. Мне тут дали наколку на человека, который имел реальный мотив прикончить Ледникова. Я беру с собой троих ребят – Смолина, Тимошенко, Люченского – и еду брать этого типа. Короче, некогда. Созвонимся. Глава 22 Четвертаков никак не мог уснуть. В одних трусах он бродил по пустой неухоженной квартире, курил, таращился в темное окно и думал о том, что жизнь – отвратительная штука, и если бы ему заранее это объяснили, то он постарался не вернуться из того боя, когда их накрыли в ущелье, и все насквозь простреливалось, и выйти из этого мешка можно было только чудом, а он вышел, да еще и раненого Витьку Паршина вытащил. Правда, Витьке это совсем не помогло, потому что он так и умер – на руках у Четвертакова, но это уже печальные детали, ставшие воспоминаниями. А как было бы славно, если бы он тогда подставил свой лоб под свинцовую кувалду и навсегда остался в тех благодатных краях, кормить червей в плодородной земле. Что его привязывает к жизни сейчас? Ненависть, которая почти истощилась? Старые обязательства? Ангелина, которую он полюбил случайно, странной любовью и так и не сумел понять ее до конца. Что их свело вместе? Пожалуй, неприкаянность, отсутствие корней и перспектив. Они вдвоем, как сцепившаяся вместе пара опавших листьев, летят неведомо куда. Причем все идет к тому, что скоро жизнь разведет их, и дальше они продолжат свой путь поодиночке, уже безо всякой надежды и цели. Иногда Четвертакову начинало казаться, что Ангелина никогда его по-настоящему не любила и он был для нее всего лишь источником дополнительного адреналина, чем-то вроде этих ее дурацких гонок, которыми она глушит свое одиночество и отчаяние. Последнее время он почти не сомневался в этом, потому что в тоске по нормальной жизни он предложил Ангелине соединить их судьбы по-настоящему, создать семью, очаг… Ангелина ответила отказом и ответила с таким равнодушием, что он даже не расстроился. Какой интерес строить семью с безумной женщиной, у которой отсутствуют самые важные женские инстинкты? Или дело все-таки в нем? Такое направление мыслей окончательно выбило из Четвертакова желание спать. Это становилось в последнее время тенденцией. Он заболевал бессонницей. Он мучился по ночам, и в голову лезло черт знает что. Иногда приходила Ангелина. Иногда помогала водка. Но в результате становилось все хуже и хуже. Он работал охранником в большом магазине через двое суток в ночь, и странным образом именно тогда, когда он должен был работать, его морил сон. Руководство сон на рабочем месте не приветствовало, всячески следило и контролировало, и вздремнуть не было никакой возможности. Но когда Четвертаков возвращался в одинокую квартиру, туда заявлялась и бессонница. Он совсем уже собирался прибегнуть к последнему средству и полез в холодильник, где у него наготове стояло пол-литра водки, как вдруг зазвонил телефон. На экране высветилось два «П» – Павел Петрович. – Вальтер, беда! – быстро сказал он, не здороваясь. – Наш мент сообщил, что сейчас к тебе нагрянут. Не знаю, что им известно, но советую тебе немедленно прибрать все лишнее и двигать ко мне на дачу. Прямо сейчас. Это не обсуждается. Нужно разобраться, что происходит. Я тоже сейчас выезжаю. Давай двигай! Он отключился. Четвертаков постоял несколько секунд, бессмысленно почесывая голый живот. Почему-то ни страха, ни отчаяния он не ощущал. И ехать ему никуда не хотелось. Он все-таки вытащил из холодильника бутылку водки и налил себе полный стакан. Со стаканом в руке сел на кровать и медленно выпил, точно лекарство в себя вливал. Скоро слегка зашумело в голове, и стало легко и приятно. Четвертаков резко встал, поиграл мускулатурой. Он все еще в форме. Война продолжается. Необходимость что-то делать и хмель постепенно вытесняли из головы меланхолию. Четвертаков быстро оделся, сунул за пояс под пиджак заряженный пистолет, разложил по карманам запасные обоймы. Прибавил бумажник и телефон. Больше ничего такого, что могло бы его выдать, в квартире не было. Он хотел позвонить Ангелине, но потом подумал, что в сложившейся ситуации звонок может повредить ей, и не стал этого делать. Несмотря на поздний час, такси удалось поймать довольно быстро. Ехать нужно было в дачный поселок, но водила попался отчаянный и ехать согласился, но за двойную цену. С деньгами у Четвертакова было туго, однако пришлось заплатить. Павел Петрович зря звонить не станет. В такси с Четвертаковым случилась странная вещь. Водка ли подействовала, накопившаяся усталость или ровный гул мотора – неизвестно, но он проспал всю дорогу, привалившись виском к боковому стеклу. Водитель растолкал его, получил деньги и тут же уехал. Четвертаков нашел среди спящих дачных участков домик Павла Петровича и направился туда. На участке росло с десяток молодых яблонь, две грядки помидоров, кусты малины. Хозяин не слишком рьяно возделывал свою ниву. Она существовала, скорее, для отвода глаз. Иногда они проводили здесь свои сходки. Помногу не собирались – два-три человека. Вели себя тихо и расходились быстро. Ночью Четвертаков вообще тут не бывал. Сейчас здесь было просто здорово. Прохладный ветерок едва пошевеливал тяжелые ветви яблонь, нес запах плодов, прелой травы, догорающего костра. Над садами царила благостная тишина. Черное, совсем не городское небо было усыпано звездами. Поблизости никаких машин не было, но в дачном домике Павла Петровича тускло светилось окошко. Четвертаков поднялся на крыльцо и постучал условленным стуком. Тут же дверь приоткрылась и появилось озабоченное лицо Павла Петровича. – Ага, явился? Проходи! Хромой уже здесь. Он впустил Четвертакова в дом и тщательно запер дверь. В малюсенькой комнатке, где помещались только стол и холодильник, их встретил Хромой, насупленный и неразговорчивый. Он молча кивнул Четвертакову и принялся ожесточенно грызть ногти. – Вы тоже на такси? – спросил Четвертаков. – На его, – кивнул хозяин в сторону Хромого. – За следующим поворотом поставили, чтобы не привлекать внимания. А ты чего не на машине? Таксист наверняка тебя запомнил. – Ангелина опять укатила на свой шабаш, – признался он. – Да неважно, что он меня запомнил. Говори, что случилось! – Мент звонил. Поздно вечером уже. Как всегда, был немногословен и категоричен, – объяснил Павел Петрович. – Сказал, что полиция вышла на тебя, Вальтер. И тебя собираются навестить прямо сегодня. – Какого черта! – буркнул Четвертаков, оглядываясь на Хромого. – Они вышли на меня? Что это значит? – Мы у тебя хотели спросить! – прорычал Хромой, стукнув кулаком по столу. – Спокойнее, Петр! – остановил его хозяин. – Не стоит собачиться. Мы тут все свои. От случайного элемента избавились, слава богу. Так что нужно все как следует обмозговать, прежде чем делать какие-то выводы. – Что обмозговать? – сердито спросил Четвертаков. – Что ты предлагаешь обмозговать? Ты хочешь знать, как они вышли на меня? Почему на меня? Так об этом лучше спросить у мента. Мне известно не больше, чем тебе. – Мент должен подъехать, – сказал Павел Петрович. – Пока у него нет такой возможности. Но положение серьезное, раз он велел собрать всех. Ангелину твою тревожить я не стал, сразу понял – бесполезно… Четвертаков услышал в этих словах плохо завуалированное осуждение. – Мою? – враждебно спросил он. – Не думаю, что она когда-нибудь будет моей. Ты ее знаешь не первый день. Вряд ли эта женщина может кому-то принадлежать. Она как кошка – сама по себе. Иногда мне хочется просто свернуть ей шею. – Солдат ребенка не обидит, Вальтер! – покачал головой Павел Петрович. – Ты забыл эту формулу? Я тебя понимаю, кстати. Но, ты знаешь, может быть, Ангелина права. На ее месте я тоже не стал бы связывать свою судьбу – не только с тобой. Ни с кем из нас. Мы же в любую минуту можем… – Давайте к делу! – прорычал со своего места Хромой. – Мне неинтересно слушать про эти сопли. Менты у нас на хвосте, а вы тут разыгрываете страдания юного Вертера! Пусть Вальтер лучше скажет, где накосячил! Какого черта? Нечего делать невинные глаза! Почему-то речь идет не обо мне, не о нем, а о тебе, Вальтер! – Заткнись, борода! – огрызнулся Четвертаков. – И не смотри на меня как прокурор! Я тебе ничего не должен. И рассказывать ничего не собираюсь. Нечего мне рассказывать. Я сам не понимаю, что могло случиться. Я надеялся, что вы мне расскажете. А если кому-то не терпится получить по роже… – Тихо-тихо! – прикрикнул Павел Петрович. – Прекратите свару! И ты, Хромой, успокойся! Раз Вальтер говорит, что ничего не было, значит, ничего и не было. Думаю, ложная тревога. После того как покончили с этими барыгами, мы вели себя тихо. Дождемся информатора. Объяснит в чем дело – будем разрабатывать стратегию поведения. А пока давайте решим, под каким соусом ты, Вальтер, сейчас отсутствуешь. Самое лучшее – ты у Ангелины… – Подожди! – поднял руку Четвертаков. – Ты сказал – дождемся информатора. Ты так это сказал, будто у тебя за спиной – дивизия. Это – мент! Он – враг! – Я помню, – спокойно сказал Павел Петрович. – Но этот враг любит деньги. Если он нас сдаст, он лишится неплохого дохода и, что еще хуже, он тут же превратится в нашего подельника. Я думаю, этому врагу выгоднее быть нам другом, а? – Он, между прочим, не всесилен! – сердито сказал Хромой. – Подумаешь, капитанишка! Допустим, кое-какой информацией он располагает, но возможностей у него ноль. Ему могут подсунуть дезу, его могут раскусить, заставить плясать под их дудку… – Я не понял, – сказал Павел Петрович, обводя строгим взглядом своих товарищей. – Мы что, собрались обсуждать личность информатора? Это глупо. Чего ее обсуждать? Лучшего-то нам никто не предложит. То, что всегда существует доля риска, – это аксиома. Ну и что теперь? По-моему, мы с вами с самого начала шли на риск. – Это верно, – согласился Четвертаков, который до этого о чем-то напряженно думал. – Риска я не боюсь. Не думаю, что среди нас есть трусы. Только… Меня смущает вся эта история. Почему вышли на меня? Из-за чего? Непонятно! Почему он нас тут собрал? Не нравится мне это. Не подстава ли? Прикиньте, если этот капитан узнал что-то серьезное, какая мысль прежде всего придет ему в голову? Вот то-то и оно… В комнате повисла тягостная пауза. Приятели молча смотрели друг на друга, и лица их все больше мрачнели. Наконец Павел Петрович произнес будничным тоном: – Ладно, такой вариант тоже будем держать в голове. Ствол при тебе, Вальтер? Вместо ответа Четвертаков вытащил из-за пояса пистолет и передернул затвор. Павел Петрович кивнул, на секунду вышел в соседнюю комнатку, крохотную спаленку, и вернулся оттуда с пистолетом Стечкина и автоматом с укороченным стволом. Стечкина он передал Хромому, а сам проверил автомат и пояснил: – Стрелять только по моему сигналу, а то вам черт знает что может померещиться. Сначала все нужно как следует выяснить. Возможно, придется прижать капитана, чтобы он разговорился. Будьте к этому готовы. Если окажется, что мы спалились, его кончаем и сразу к Козицкому – пускай обеспечивает наш отход, как договаривались. Исчезнем из города, заляжем на дно года на два… – Ты уверен, что Козицкий станет тратить на нас такие деньги? – мрачно спросил Хромой. – И потом, разумно ли убивать нужного человека? Живой – он у нас на крючке, а мертвый… Что толку от мертвого. Лишний грех. – Снявши голову, по волосам не плачут, – криво усмехнувшись, сказал Павел Петрович. – А вообще-то я отвечал на вопрос Вальтера. Вальтер прав. И ты прав. Он на крючке и первым делом будет пытаться с крючка соскочить. Что придет ему в голову, можно только гадать. Но если придет в голову худшее, самым разумным будет от него избавиться. Полагаться мы можем только друг на друга, верно? – Само собой, – кивнул Четвертаков и неопределенно повел рукой. – Вот где он сейчас? Мы уже все здесь, а его нет. Мне это не нравится. – Ты думаешь, мне это нравится? – спросил Павел Петрович и вдруг, резко повернув голову, замер. – Тихо! Все замолчали и стали прислушиваться. За стенами домика царила полная тишина, только нежно верещали сверчки. И вдруг в этой тишине отчетливо и грубо раздался звон разбиваемого стекла. В соседней комнатке что-то звучно шлепнулось на пол, и тут же оттуда с гулом вылетающего из тоннеля поезда выметнулось пламя. – Твою мать! – завопил Хромой, вскакивая из-за стола. Он инстинктивно кинулся в угол и, вжавшись в стену, нацелил на окно пистолет. Хозяин хотел было сунуться в спальню, но оттуда пахнуло жаром, как из доменной печи. Там уже вовсю пылали стены, и желтое пламя плясало на полу, с хрустом пожирая сухое дерево. Занялись огнем косяки. – Вот сука! – с тоскливой ненавистью воскликнул Павел Петрович. – Вот гадина! Раздавлю! Четвертаков сделал самое элементарное – он ударил рукояткой пистолета по лампочке, висевшей под низким потолком, и крикнул: – Уходим! В отблесках ревущего огня они бросились к выходу. Пока Хромой возился с замком, Четвертаков передумал и решил выскочить в окно. Он бросился назад, высадил плечом хлипкую раму и перебросил свое мощное тело через подоконник. Короткая автоматная очередь ударила из ближайших кустов и отбросила его назад. Четвертаков на мгновение будто ослеп и повалился назад, ударившись затылком о доски пола. Пистолет выпал из его руки. Он попытался встать, но во всем теле вдруг появилась такая слабость, что он не смог пошевелить ни рукой, ни ногой. В глазах темнело, хотя огонь гудел совсем рядом, и багрово-желтые всполохи плясали уже по всему дому. Четвертаков застонал, каким-то нечеловеческим усилием заставив сжаться немеющие мышцы, и приподнялся на локте. И тут через выбитое окно в комнату влетела бутылка с горящим фитилем и лопнула, обдав Четвертакова облаком вспыхнувшего бензина. Он заорал от невыносимой боли.