– Давай, – махнул я рукой. Прошка слез, и мы с ним засмолили. Кучер парень неплохой, но выпить не дурак, да и простоват. – Графиню-то нашу поставишь на ноги? – в очередной раз спросил он. – Постараюсь, – потер я подбородок. Пока так и не решился бриться: зеркало в доме есть, но перед ним никто не даст мне щетину сбривать, а смотреть в бочку с водой и махать ножом, как делает Лаврентий, опасаюсь. Да и ножик мой не для бритья, заточен он превосходно, за это время один раз подправил, но бриться будет неудобно. – Иван! – раздался крик Лаврентия с крыльца церкви. Бросив под ноги самокрутку, я побежал в сторону слуги графини, догадываясь, что случилось ужасное. – С Машей беда! Ей плохо стало! – взволнованно проговорил Лаврентий, когда я оказался рядом. – Догадался уже! Веди к ней! Девушку отнесли в коморку батюшки сразу после исповеди, когда та, получая отпущение грехов, свалилась без чувств. – И ведь грехи уже отпустил, перекрестил, – печально покачал головой батюшка, поглаживая висящий на рясе серебряный крест. Молодой тут священнослужитель, мимоходом отметил я, склоняясь над телом девушки. Дышит хрипло, лоб горяченный. Но в лесу она полна сил была, что произошло? Тряска? Длинно и грязно выругался, а потом на батюшку оглянулся: – Прости, святой отец, – нервы! – Понимаю, – степенно кивнул тот. – Грех безучастным остаться, а скверные слова не всегда оскорблением являются. «Прогрессивный он тут!» – мысленно усмехнулся я, расстегивая пуговички на блузке Марии. – Позволь узнать, что делать собрался, сын мой? – поинтересовался батюшка. – Отец, э-э-э… не знаю твоего имени, – проговорил я, сражаясь с мелкими петельками. – Николай, – подсказал Лаврентий. – Отец Николай, графиню требуется немедленно освободить от того, что ей дышать мешает, – пояснил я, распахнув блузку и узрев злосчастный корсет. Как она только в нем дорогу выдержала? Нет, ну захотела в церковь – пожалуйста! Но зачем себя самой в могилу загонять?! – Это что? – прошипел я, обращаясь к Лаврентию на затянутую грудь девушки и вытаскивая из сапога нож. – Свят-свят-свят! – быстро закрестился отец Николай и попятился к печке. – Не доглядел, – покаялся Лаврентий. – Да простит меня Бог, – произнес я и, осторожно поддев корсет, разрезал материю, высвобождая грудь Марии Александровны из сковывающего плена. Дыхание девушки улучшилось, грудь стала подниматься и опускаться, а от печи послышался стук железа. Оглянулся, а батюшка кочергу за печку ставит. Ничего себе! Решил, что я угрозу представляю, и собирался себя и прихожан защищать. – Не разобрался, – пояснил Николай свои действия и пару раз перекрестился. – Очнулась! – облегченно выдохнул Лаврентий. В тот же миг мне прилетела пощечина от девушки, правда, удар получился слишком слабым, считай, погладила. – Тихо-тихо! – прошептал и, перехватив руку, медленно ее положил. – Тебе ни в коем случае сейчас нервничать нельзя. Потом претензии предъявишь, а сейчас лежи! – и постарался блузку запахнуть. – Я сама, – прошептала графиня. – Обязательно, – кивнул я ей, – но не сейчас. У тебя модистка или портниха плохая, петли не под эти пуговицы шьет, пока их расстегнешь – семь потов сойдет. – Мода такая, – хрипло ответила девушка и облизнула губы. – Мне бы попить. Батюшка налил стакан воды и мне протянул. Почти уже к губам Маши поднес, но в последний момент руку отдернул: запах затхлый шел из стакана. – Лучше вина, не сладкого, – протянул я обратно стакан отцу Николаю. – Минуту! – открыл тот тумбочку и вытащил пару бутылок. – У меня тут и шампанское есть. – Ох, давно его не пила! – оживилась девушка, явно приходя в себя после обморока. – Но сейчас нельзя, – непреклонно ответил я ей, выбирая вино и покачав головой. – Мария Александровна, вы прислушайтесь к Ване, он добра вам желает, – вставил реплику Лаврентий. Графиня слабо улыбнулась и ничего не сказала. Полстакана вина выпила, а потом попросила нас удалиться, чтобы себя в порядок привести. Мы из коморки вышли, Лаврентий о чем-то с батюшкой переговаривался, а я решал задачку с несколькими неизвестными: как сбить температуру и перевезти девушку к знахарке без тряски по плохой дороге. С жаром ничего не могу поделать, а вот перевозить… легче всего в селе на постой к кому-нибудь встать, а самому за лекарством своим с Прошкой смотаться. Минут пятнадцать ждали, пока графиня приведет себя в порядок и выйдет. Честно говоря, уже волноваться начал. Чего так долго? Стащить с себя разрезанный корсет и блузку в юбку заправить? Ох уж эти женщины, во все времена одинаковы! – Нет, мы возвращаемся к Пелагее, – непреклонно заявила графиня на мое предложение найти тут того, кто жильцов на постой возьмет. Убедить ее не смог – аргумент, что она плохо перенесет дорогу, не подействовал: если в одну сторону добрались, то и в обратную доедем. Еще задержались на час – перекусили в сельском трактире. Оказалось, тут такой стоит и пользуется спросом, но в определенное время года, когда через село тянутся караваны в город со своей продукцией. Сейчас же выбор блюд мал, но картошкой с соленой рыбой нас накормили. Жар у Марии спал – наверное, температура подскочила из-за затруднения дыхания. Тем не менее Прошке, уже подвыпившему (когда и где успел?!), велели ехать осторожно и сильно не трясти экипаж. – Я-то с удовольствием-с, – потер тот затылок. – Но вы же-с дорогу-то видали-с, кочка на кочке-с. – Так ты не гони, – пожал плечами Лаврентий. – Застревать-с чаще будем-с, – предупредил тот. Действительно, застревали раз десять, но довезли графиню до знахарки живой и невредимой. Дело уже к вечеру, и решил я в этот день лекарства не давать – не захотел на ночь глядя судьбу испытывать. Скорее из-за того, что ответственные дела привык утром делать: ведь если что-то пойдет не так, то тут никто не поможет и «скорая» не приедет. Спал опять на сеновале, в шалаше не вышло – там после дождя сыро еще. Утром поймал себя на мысли, что нервничаю. Странно, за свою жизнь, правда, не в этом мире и относительно короткую, повидал много крови и «грязи», считал – ко всему привык. Однако на деле оказалось совсем не так. Изнуряющую тренировку провел, а потом в погреб пошел. Плесень отменная, настойка… ну, будем считать – готова. Графиня вместе с Лаврентием и Пелагеей дожидались на кухне. – Всем доброго здоровья, – поприветствовал я их. Мне хором ответили – в голосе знахарки любопытство, у Лаврентия нетерпение и надежда, а вот графиня произнесла слова тускло и обреченно. Естественно, настрой Марии Александровны мне не понравился. – Что за уныние?! – стараясь добавить в голос веселья, спросил я у девушки. – Надеюсь, не завтракала? – Нет, как ты велел, вечером перекусила – и все, – шмыгнула та носом. Мля, да у нее сопли! Когда простыть-то успела? Теперь ни один лекарь городской ни за что ее лечить не возьмется. Я сделал вид, что не заметил, и поставил на стол тарелку, накрытую полотенцем, а рядом бутылку с настойкой. – Значит, так! То, что в тарелке, – съесть, запить пятьюдесятью граммами зелья, не закусывать до тех пор, пока сил хватит, от этого зависит быстрота выздоровления. Позывы рвоты необходимо сдержать, – дал вводный инструктаж и стал дожидаться ответа, но графиня медлила. На девушку мы смотрели все, и та наконец-то задумчиво спросила: – Под полотенцем что? – Лекарство, – не моргнув, ответил. – Подтверди, что в точности исполнишь, или мы в тебя это все силой запихаем. – Не посмеете! – поджала она губы. – Ваня, в таких делах я не помощница, – перекрестилась на икону Пелагея и руки на груди сложила. – Э-э-э, в случае крайней необходимости… – проблеял Лаврентий, но непонятно чью сторону занял, надеюсь – мою. Я молча стащил с тарелки полотенце и предъявил хлеб, поросший густой зеленой плесенью. – Это отрава! – ткнула девушка пальцем в мое «лекарство». Знахарка бочком прошла к двери и, крестясь, вышла из кухни. Лаврентий молчал, но на лице гамма чувств, лоб слуга хмурил и головой качал отрицательно. О чем думал? Да мне без разницы! – Мария Александровна, Маша, тебе необходимо попытаться. Пересиль себя и съешь хлеб, потом запьешь… – Чем? Что в бутылке? Какой-нибудь настоянный навоз?! – перебила меня девушка. – Нет, там спирт на пчелином клею, если хочешь, могу сам выпить рюмку, – предложил я. – Хорошо, – неожиданно согласилась графиня. – Сперва съешь кусочек хлебушка, – подвинула она ко мне тарелку, – а потом своим зельем запьешь! Честно скажу – плесени не ел никогда, даже в детстве неразумном. По-своему Машка (часто так ее про себя называю) права, поэтому спорить не стал. Достал с полки две стопки, на глаз разлил настойку (граммов по пятьдесят там точно есть), взял в руки кусок хлеба плесневелого и без эмоций (отрешился от всего!) принялся медленно жевать и глотать. Позывы рвотные испытал, но сдержался, а потом и рюмку настойки опрокинул в себя. Отлично! Спирт смыл эффект, правда, крепкий он, как бы девушка выдержала и не закашлялась. – Ладно, свое слово и я привыкла держать, – осторожно взяв в руки плесневелый кусок хлеба, сказала графиня.