— То есть, — Игорь медленно поводил пальцами, — ты хочешь сказать, что, возвращаясь к нашему разговору, что невозможно точно сказать, когда именно человек-киборг переходит в робота. Если последовательно менять в нем все части, то и будет себя считать человеком, даже если заменить все. Мозг? Ну, вон, я думаю, скоро и его заменят. Душа? Ну, мы оперируем материальными терминами, а душу и прочую метафизику оставим священникам, если они где-то еще есть. — То есть, нет четкой границы? — Нет. Вон Семен. Что у него рука металлическая делает его менее человечным? Да он врач, но во стократ более чувствующий, чем все мы. Или наш Аркадий. Человек — это тот, кто считает себя человеком. Конечно, есть отличия. Но если у тебя есть набор каких-то установок общечеловеческих, то почему нет? — С моральной точки рения, ты хочешь сказать, что если робот, если он будет создан, неважно, биологический или механический, будет себя считать человеком, то будет им? — Без сомнения. Ну, к этому все идут, сам подумай. Сначала людьми считали, утрировано, только жителей одного селения. Все чужаки — это, скорее всего, какие-то демоны и их надо убить. Потом, с развитием цивилизации, люди пришли к тому, что их королевство — люди, а все остальные — полуживотные или не полу. Затем, немного погодя, открыли все материки, и договорились, что белые — это люди, азиаты — практически люди, а негры приравниваются к домашним животным. Затем, что все люди — люди. Потом даже женщин признали ровней! Кое-кто улыбнулся. — Замечаете тенденцию? Толкование «человек» расширяется? Скоро и роботов, если они все-таки будут созданы, признают людьми. Да и какая разница, как он именно создан? — Это вопрос… Вот Юнга — не человек. И Лада — не человек. Они очень умные, слишком умные, но все-таки машины. — Представьте, будет, если человечество окончательно не уничтожит себя, такое время, что везде будут роботы. Ну, роботы, которые себя считают людьми. Тогда же мы точно проиграем, я имею в виду биологических людей, людей в старом смысле. Они и быстрее, и сильнее, и вообще могут больше, чем мы. Тогда люди станут не нужны? — Ты теперь напоминаешь луддитов. — Ты хоть говори кто это, а то я, когда слышу незнакомое слово, думаю, что меня как-то забористо кроют матом. — Нет, ничего такого. Это было течение в Англии в начале промышленной эры. Ну, когда стали внедрять паровые машины, паровозы и подобное. Производительность повысилась, а людей, не нужных в прежних количествах, просто увольняли. Появился спрос на квалифицированных рабочих, на инженеров, а не тысячи мужиков, умеющих копать или дробить уголь. Ну, все уволенные собрались, начали врываться на заводы и уничтожать станки и машины. А те, помним, стоили большущих денег. Владельцы разорялись или были вынуждены снова принимать толпы бедняков на работу. — Ну, правильно. — Ага. И тогда была большая дискуссия, что важнее. Предоставить работу всем, пусть на очень низкой эффективности люди работают, но получают зарплату. Или же, предоставить полную свободу прогрессу, но тогда подавляющее большинство просто не сможет вписаться в новые условия, и, скорее всего, или вымрет, или пойдет на какой-то криминал и так или иначе их социальный рост будет уничтожен. — Судя по тому, что мы видим сейчас, — Игорь обвел глазами кают-компанию, — победил второй подход. — Сначала да. Был, как мы помним, дикий капитализм. Вернее, даже не дикий, потому, что даже в природе звери придерживаются каких-то базисных норм, например, насчет детенышей. А тут совсем никаких не было установок. И да, первый век или около того было очень туго. А потом бахнула у нас Революция, и пролетариат добился реванша. Это был первый шаг, робкий, но эта искра зажгла огонь, запустила тот маховик, который привел мы помним к чему. К ситуации, которая взяла самые отвратительные черты у коммунизма. А именно, социальные гарантии стали настолько надежными и твердыми, что пропала совершенно мотивация для личностного развития. Если тебе гарантируются базовые права и содержание, то зачем куда-то расти? — Правильно. Зачем напрягаться, прикладывать усилия, если после долгих лет стремлений ты будешь получать на порядок больше, однако, давление общества и бюрократической машины окажется сильнее на два порядка? Лучше прожить не шикуя, но в достатке и спокойствии, чем к сорока годам с тремя инфарктами и четырьмя нервными срывами. — Верно. Надо очень аккуратно держать эту грань между двумя крайностями. — Но ее никто и никогда не держал, а цивилизация болталась между полюсами. Это такая синусоида. — И это так. Но в наших условиях… Не знаю… Не могу сказать, закончилась ли линия развития человечества или просто приостановилась. Все очень зыбко и неопределенно. — Я думаю, что в итоге все будет хорошо. Первое время после… ну, вы поняли, тоже все были уверены, что человек погиб, какие-то проповедники и юродивые повылазили, какие-то секты Апокалипсиса повылазили. Собеседники мрачно кивнули. — А потом все более-менее наладилось. Конечно, не до отправной точки, но, хотя бы, прекратили падение. Вон, создали даже прорывы в новых областях, которые уже меняют кардинально нашу жизнь. Я даже больше думаю: если бы не все эти катастрофы, вряд ли бы мы совершили эти открытия. — Я тоже недавно об этом думал. Если бы не это все… Так бы и жили на сжигании угля, нефти и газа, сидели бы на топорных и дико опасных ядерных реакторах, которые чуть что — делают непригодной для проживания целые области. — То есть что, нет худа без добра? — В природе нет понятий добро и зло. Просто, сейчас для человечества изменились условия жизни. Мы все… ладно, почти все, проживаем под землей. Другая пища, другой воздух, радиация повсюду, да и вся жизнь кардинально поменялась. И теперь никто не скажет «нет худа без добра». Теперь мы или выживем или не выживем. Как говорит нам синтетическая теория эволюции, человеческий род или приспособится или нет. Третьего не дано. — Но мы ведь уже приспособились. Разве нет? — Нет пока. Обстоятельства, наша среда полностью изменились, а мы пока не особо отличаемся от наших родителей. Это процесс долгий, и изменения будут заметны через десятки поколений. — Не думал, что это так долго. — Слушай, но динозавры тоже вымерли не за один день. Не было такого — вот они сегодня дерутся, жрут или спариваются, а завтра уже все померли, неважно от какой причины, и только мелкие млекопитающие юрко бегают по деревьям, изумленно не понимая, куда делась опасность. Нет. Это все растянулось довольно на длительный промежуток, сотни тысяч лет, может, миллионы. Никто не понимал, что их история окончена. И фигурально, естественно, они же тупые животные. Так вот, никто не понимал. Они жили, развивались, даже новые виды появлялись. Но их история была окончена, и планета звала других хозяев. — И неужели никто не выжил? — Ну почему же. Некоторые ухитрились уцелеть, например, крокодилы, акулы и другие. Никто не знает, почему одни выжили, а другие нет. Наверняка, у них были какие-то особые черты, какие-то гены, которые помогли пережить кризис. Так и у нас будет. Кто-то выживет, а кто-то нет. И мы не знаем, сидим, ждем и пытаемся приспособиться. — Неужели все так плохо… Вот до чего мы довели планету… Сами уничтожили жизнь. — Не скажи. Мы сделали ужасное преступление, но ничего особенного. В истории были такие прецеденты. — Неужели? Какие-то древние люди изобрели волшебную палку-копалку и поубивали друг друга? — Нет. Не слышали, наверное, про пермское вымирание? — Не-а. — Так вот. Было примерно двести пятьдесят миллионов лет назад. Случилось какое-то событие, в результате которого погибли почти все морские виды и три четверти сухопутных. — Динозавры? — Как раз, нет. Динозавры пришли следом. Была целая экосистема своя, еще до динозавров. А когда почти все погибли, ящеры завоевали планету. А потом, еще через двести и они погибли. — Погоди, а что случилось-то? — Этого никто не знает. И раньше-то не особо стремились разбираться, а сейчас-то и подавно. Есть основная версия, две альтернативных, довольно экзотических и какие-то совсем слабые. Игорь посмотрел на часы. — Давай тогда, рассказывай. Все равно еще куча времени. — Основная версия — вулканическая. — Меня от слова «вулкан» немного передернуло. — Нее, ты что. То, где ты работал — это единичный пункт. Все думают, что самое опасное, однако это не так. Самое опасное даже не супервулканы, которые, по сути, от обычных отличаются только размерами. Наиболее опасное — это траппы. Молчания. — Я знаю, что это, — подал голос Игорь. Но ты расскажи остальным. — В общем, это особый вид магматизма, когда лавой заливаем гигантские территории, чуть ли полматерика. У нас, к примеру, траппы — это вся Западная и Восточная Сибирь. — Ты хочешь сказать, что когда-то это все были территории, залитые магмой? И не при образовании планеты, а довольно недавно. — Именно. И считают, что когда все залило — особых проблем не было. Но потом стали выходить вулканические газы, которые резко подстегнули парниковый эффект и моря просто закисли. И усе. — Опять парниковый эффект. — Угу. И сильнейший. Наша атмосфера и магнитосфера — наша благодать и защита, и самое грозное оружие против жизни. — А остальные версии? В кают-компанию тихо прошел Юнга, мягко перебирая своими четырьмя конечностями, остановился в углу, и направил свои офсетные глаза на сидевших. — Так вот, траппы — основная теория, большинство ученых ее придерживались, и я, честно говоря. Первая альтернативная. Это метеорит. Огромный, гигантский просто. Который ударил в землю, сместил центровку-балансировку нашего шарика, потом цунами, парниковый эффект и ядерная зима. Это эффективно, конечно, но вряд ли надежно. Однако, я не палеогеолог, и даже не просто геолог, судить не могу. Скажу только, что мне кажется это маловероятным. Но тебе лучше знать, как геологу. — А вторая? — А вторую очень любили, да и любят астрономы. Гамма-всплески. — Аааа, я знаю про эти штуки. Это что-то такое, одно из самых грандиозных событие во Вселенной. — Ну да, в принципе, это так. Правда, споры до сих пор идут, что же их вызывает. Хардкорщики уверены, что это одно из побочных явлений взрыва сверхновых звезд, когда они коллапсируют. Это узконаправленный луч от полюсов, направленный точно в нашу сторону. Другие, романтики, доказывают, что это свидетельство слияния нейтроных звезд. — Что-то, оба объяснения неубедительные. Если сверхновая — то за тысячи и миллионы световых лет узкий луч был строго направлен на Землю. Серьезно? Это то же самое, что за километр стоящий человек попал из рогатки с монетку на голове второго человека. А нейтронные звезды. Неужели, так много в космосе нейтронных звезд, что они постоянно сталкивались, да так, чтобы мы, в нашем захолустье могли регулярно регистрировать? — Оставим это специалистам. Если они еще живут на Земле. В общем, утверждают, что именно гамма-всплеск, расположенный относительно недалеко, сжег атмосферу нашей планеты и почти всю жизнь. Вот три основные теории, есть и другие, но они уже явно высосаны из пальца. На каждую из этих теорий есть и подтверждения, и опровержения. Дело ясное, что дело темное. — То есть, — Игорь немного повернулся и посмотрел внимательно на Юнгу, — есть вероятность, что мы все помрем, а роботы выживут? — Я недоговорил по поводу пермского вымирания. Одна из основных загадок этой истории, что в отличие от подобных случаев, в этот раз почти вся жизнь погибла довольно быстро, за несколько тысяч лет. Что-то произошло настолько быстро, что эволюционные методы защиты не смогли так быстро изменить организмы, чтобы те приспособились. Видимо, так действительно удивительные события происходили. А насчет вероятности выживания роботов… И даже больше, чем ты можешь себе представить. Можем рассмотреть эволюцию на простом примере. Взять нашу подлодку. Еще одно попадание в заднюю часть корпуса или что, и реактор окончательно накроется одним женским органом, и тут все зальет радиацией. Мы все погибнем от лучевой болезни. Или, выйдет из строя система внутренней атмосферы, и углекислый газ начнет быстро накапливаться. Или, случится пожар и кислород выгорит. Во всех этих случаях мы погибнем, а Юнга выживет. Вот и доказательство эволюции. Он более приспособлен и он выживет. — Так он же не живое существо. Как он может участвовать в таком соревновании? — Какая разница? Есть какой-то закон, что роботам запрещено участвовать в эволюции? А они в ней участвуют, сам посуди. Посмотри первых роботов двадцатого века и нынешних. Если это не эволюция, то что? Он может, если весь экипаж выйти из строя, он с Ладой, довести подлодку назад на Камчатку. Да я и уверен, они вдвоем смогут эффективнее руководить всеми системами, чем мы. — Ты меня пугаешь, — Игорь внимательно смотрел на Юнгу, который перешел в режим сна. — Нет, здесь пугаться не надо. Но опасения старых фантастов и философов постепенно начинают подтверждаться. Как мы знаем, робототехника активно развивается, пока не понятно, но очень многообещающе звучит вся эта история с метом. Если мы и погибнем, то это растянется на сотни лет, как минимум. Мы пока не знаем, как на самом деле Земля будет реагировать на все, что человечество натворило, но пока мы нормально живем. Но приспособимся ли за это время к новому миру… Ведь, мы не сможем всю жизнь провести, как сейчас… Не знаю… Будем посмотреть. Поскольку до окончания режима тишины оставалось еще несколько часов, то все разбрелись в разные стороны. Кто-то отправился в лазарет, чтобы проверить состояние раненых. Кто-то отправился в каюты немного поспать, а Игорь подозвал к себе Юнгу, и долго впритык смотрел ему в металлические глаза, пытаясь понять, какие мысли рождаются и исчезают в его металлических мозгах.