– А как передать, кто спрашивает? – Доктор Делавэр. – Минутку. В трубке воцарилась тишина. Очевидно, до того, что по телефону можно проигрывать фоновую музыку, в ПМГСМ еще не додумались. – Алекс! Как ты? – Отлично, Оливия, а ты? – Чудесно, просто чудесно. А я думала, ты где-нибудь на Гималаях… – С чего это вдруг? – А разве не туда отправляются люди, когда хотят найти себя, – где жутко холодно и совсем нет кислорода? Где на вершине горы сидит маленький старик с длинной бородой, пожевывая травинку и почитывая журнал «Пипл»? – Это было в шестидесятые, Оливия. В восьмидесятые ты остаешься дома и отмокаешь в горячей воде. – Ха! – Как Эл? – В своем репертуаре. Все такой же экстраверт. Когда я сегодня уходила, он горбился над доской, что-то бормоча про пакистанскую защиту или еще какой-то наришкайт[52]. Ее супруг, Альберт Д. Брикерман, работал редактором шахматной колонки в «Таймс». За пять лет, что мы с ним знакомы, я не слышал от него и десятка слов подряд. Трудно было представить, что у него могло быть общего с Оливией, настоящей «Мисс Общительность» с тридцатых годов по нынешние восьмидесятые. Но они были женаты уже тридцать семь лет, вырастили четверых детей и вроде как жили душа в душу. – Так ты в итоге ушла из собеса? – Да, можешь поверить? Даже таких неподъемных людей, как я, можно снять с насиженного места. – И что же тебя сподвигло к такому неожиданному решению? – Знаешь, Алекс, вообще-то я бы спокойно и дальше там оставалась. Да, система прогнила – но какая система сейчас не прогнила? Я уже к этому привыкла. Как к бородавке на роже. Мне хочется думать, что я все равно была там на своем месте – хотя должна тебе сказать, что чем дальше, тем все там становилось печальней и печальней. Полная тоска. Как урезали финансирование, работать вообще стало некому, а народец словно с цепи сорвался. Уже и за социальных работников взялись. У нас одну девушку прямо в центральном офисе зарезали. Теперь в каждом отделении вооруженная охрана. Но какого черта, я ведь выросла в Нью-Йорке! А тут как раз мой племянник, сынишка моей сестры, Стив, закончил медицинский и решил стать психиатром – можешь поверить, еще один спец по душевному здоровью в семье? Это, наверное, такая безопасная форма протеста – папаня-то у него хирург… Короче, мы с ним всегда были близки, и он всегда шутил, что когда начнет работать, то спасет тетю Ливви из этого задрипаного собеса и возьмет к себе. И, не поверишь, все-таки взял. Написал мне письмо, сообщил, что переезжает в Калифорнию, поступает в эту группу и что им нужен социальный работник на постоянку – типа как я на это посмотрю? И вот я здесь, с окнами на пляж, работаю под началом маленького Стиви – естественно, я не называю его так при остальных. – Просто классно, Оливия. Чувствуется, что ты довольна. – Еще как довольна! В обеденный перерыв можно на пляж сходить с книжечкой, позагорать… После двадцати двух лет я действительно почувствовала, что живу в Калифорнии! Может, научиться кататься на роликах, как думаешь? Представив себе, как Оливия, с ее комплекцией примерно как у Альфреда Хичкока, рассекает на роликовых коньках, я невольно расхохотался. – А-а, насмехаешься! Ну погоди мне! – Она хохотнула. – Ну ладно, хватит автобиографий. Тебе ведь что-то надо? – Мне нужна кое-какая информация о месте под названием Ла-Каса-де-лос-Ниньос, в Малибу. – Детском доме Маккафри? Хочешь кого-то туда отправить? – Нет. Долго рассказывать. – Послушай, если это действительно такая долгая история, то, может, дашь мне покопаться в документах? Приходи вечерком к нам домой, и я лично тебе все передам. Буду возиться с выпечкой, а Альберт – медитировать над доской. Сто лет тебя уже не видела. – А что собираешься печь? – Штрудель и шоколадные бисквитики на скорую руку. – Обязательно буду. Во сколько? – Подгребай где-нибудь в районе восьми. Помнишь адрес? – Не так-то много времени прошло, Оливия. – Скажешь тоже!.. Послушай, не хочу изображать кумушку, но если у тебя нет подружки, то к нам только что одна молодая дама устроилась, тоже психолог. Очень милая. У вас могут получиться чудесные детки. – Спасибо, но у меня уже кое-кто есть. – Обалдеть. Приводи, покажешь! * * * Брикерманы жили на Хейворт-авеню, почти на границе Фэрфакс-дистрикт[53], в маленьком, покрытом бежевой штукатуркой домике с испанской черепичной крышей. На подъездной дорожке стоял громоздкий «Крайслер» Оливии. – А мне-то тут что делать, Алекс? – спросила Робин, когда мы подошли ко входной двери. – Любишь шахматы? – Не знаю даже, как ходят фигуры. – Насчет этого не беспокойся. Это из тех домов, где можно не придумывать, что бы такого сказать. Если тебе вообще выпадет шанс поговорить – считай, повезло. Ешь бисквиты. Наслаждайся жизнью. Я поцеловал ее в щеку и нажал на кнопку звонка. Дверь открыла Оливия. Практически не изменилась, разве что прибавила несколько фунтов – крашенная хной завивка, розовощекое открытое лицо… Облачена она была в бесформенный балахон с гавайским рисунком, который от ее смеха радостно заколыхался. Раскинув руки, прижала меня к груди, размером и консистенцией напоминающей небольшой диван. – Алекс! – Отпустив, отодвинула меня на вытянутые руки. – И уже без бороды! Тогда ты был вылитый Лоуренс[54]. А теперь ну чисто студент! Оливия повернулась и улыбнулась Робин. Я их представил. – Рада познакомиться. Вам так повезло, он просто замечательный мальчик! Робин покраснела. – Заходите! Дом наполняли сладкие ароматы сдобы. Эл Брикерман, со своими абсолютно белыми волосами и бородой похожий на какого-то библейского пророка, сидел в гостиной, сгорбившись над дорогущей – клен и черное дерево – шахматной доской. Вокруг царил обычный кавардак – книги в шкафах и на полу, старинные безделушки, фотографии детей и внуков, семисвечники, сувениры, всякие мягкие пуфики… Пророк был в старом халате и шлепанцах. – Эл, пришел Алекс со своей приятельницей. – Хм, – буркнул он и занес руку над доской, не отводя глаз от фигур. – Сто лет, сто зим, Эл. – Хм. – Он реальный шизоид, – сообщила Оливия, обращаясь к Робин, – но просто динамит в постели! Она потащила нас в кухню. За сорок лет с момента постройки дома там практически ничего не изменилось: желтая кафельная плитка с красно-коричневыми бордюрчиками, узенькая фаянсовая раковина, подоконники заставлены цветами в горшках… Холодильники и плита были еще более винтажными. Над дверью, выходящей на заднее хозяйственное крыльцо, висела керамическая тарелка с надписью по кругу: «Как ты можешь парить, как орел, когда кругом одни индейки?» Оливия заметила, что я на нее смотрю. – Выходной подарок из собеса. От меня – себе любимой. Она принесла тарелку шоколадных бисквитов, все еще теплых. – Хватайте, пока я сама все не слопала. Ужас какой – пухну, как на дрожжах! – Похлопала себя по заду. – Хорошего человека должно быть много, – заметил я, и Оливия ущипнула меня за щеку. – М-м! Классно! – сказала Робин. – Сразу видать даму со вкусом… Ну давайте, садитесь же! Мы выдвинули стулья и расселись вокруг кухонного стола, поставив перед собой тарелки. Оливия проверила духовку и присоединилась к нам. – Минут через десять и штрудель подоспеет. Яблоки, изюм и инжир. Последнее – импровизация для Альберта. – Она ткнула большим пальцем в сторону гостиной. – Система засоряется время от времени. Итак, ты хочешь узнать про Каса-де-лос-Ниньос. Конечно, не мое собачье дело, но не скажешь ли зачем? – Это имеет отношение к кое-какой работе, которую я выполняю для департамента полиции. – Полиции? Ты?! Я рассказал ей о недавних событиях, опустив кровавые подробности. Они с Майло уже встречались – и на удивление быстро нашли общий язык, но Оливия не знала, до каких пределов простирается наша дружба. – Он славный мальчик. Ты должен найти ему славную женщину, как нашел себе. – Она улыбнулась Робин и положила ей добавки.