Так мы прожили вместе три года. Я хотела брака, но никогда об этом не просила. Мне понадобилось некоторое время, чтобы привыкнуть к американскому подходу к женщинам – что это не просто собственность, что у них тоже есть права. Стала нажимать на него, только когда захотела детей. Стюарта эта идея несильно вдохновила, но он не стал противиться. Мы поженились. Я старалась забеременеть, но так и не смогла. Ходила по врачам – в университете, Стэнфорде, Майо. Все они сказали, что внутри слишком много рубцов. Я так болела в Корее, что это меня не удивило, но я все равно не сумела с этим смириться. С нынешней позиции я понимаю, что это только к лучшему, что мы не завели малышей. А в то время на этой почве у меня началась депрессия. Я совсем ушла в себя, ничего не ела. Со временем Стюарт уже не мог просто не обращать на это внимания. Он предложил мне пойти учиться. Сказал, что если я люблю детей, то можно работать с ними – стать учительницей или воспитательницей. У него могли быть и собственные мотивы, но Стюарт вроде искренне заботился обо мне – когда я болела или была расстроена, он всегда делал все возможное, чтобы меня утешить. Я закончила сначала двухгодичный курс, а потом полный курс колледжа – и в конце концов выучилась. Я была хорошей студенткой. – Припомнив эти времена, она улыбнулась. – Очень целеустремленной. Впервые я оказалась один на один с окружающим миром, с другими людьми – до сих пор я была лишь маленькой гейшей Стюарта. Теперь я сама научилась за себя думать. В то же самое время он стал отдаляться от меня. В этом не было ни злобы, ни возмущения, ни обид – по крайней мере, на словах. Он просто стал проводить больше времени со своим фотоаппаратом и своими книгами про птиц – очень любил книги и журналы про природу, хотя никогда не ходил в походы и даже просто гулять-то не любил. Диванный любитель птиц. Диванный человек. Мы превратились в двух дальних родственников, живущих в одном доме. Никого из нас это не заботило – оба были при деле. Я каждую свободную секунду продолжала учиться и к тому моменту уже знала, что на степени бакалавра не остановлюсь, что хочу получить аттестат на работу с малолетними детьми. Мы оба шли каждый своей дорогой. Порой неделями не виделись. Не было никакого общения, никакого брака. Но и развода тоже – с какой это стати? Мы ведь не ссорились. Существовали по принципу «живи и давай жить другим». Мои новые друзья, друзья по колледжу, твердили мне, что такая эмансипированная женщина, как я, должна быть только счастлива иметь мужа, который меня не дергает. Если мне становилось одиноко, я еще глубже уходила в учебу. Когда я сдала на аттестат, мне дали направления на работу – в различные дошкольные учреждения. Мне понравилось работать с малышами, но я сразу подумала, что могу устроить детсад получше, чем уже видела. Сказала об этом Стюарту, а он ответил: ну конечно, все, чтобы ты только была рада, дорогая, – в своем обычном стиле. Мы купили большой дом в Брентвуде – у него всегда находились деньги на все, что угодно, – и я открыла «Уголок Ким». Это было чудесное место, чудесное время. Я наконец-то перестала оплакивать, что у меня нет собственных детей. А он… Она остановилась, закрыла лицо руками и стала раскачиваться взад и вперед. Я встал и положил ей руку на плечо. – Пожалуйста, не надо. Это неправильно. Я натравила на вас Отто, хотела вас убить! – Она подняла ко мне сухое гладкое лицо. – Это-то вы понимаете? Я хотела, чтобы он вас убил. А теперь вы вдруг такой добрый и понимающий… И от этого мне только еще хуже. Я убрал руку и опять уселся на ящик. – Зачем вам понадобился Отто, откуда такой страх? – Я думала, вас послали те, кто убил Стюарта. – Официально утверждается, что он покончил с собой. Ким покачала головой: – Нет. Он не совершал самоубийства. Они сказали, что он был подавлен. Это была ложь. Естественно, поначалу, когда его арестовали, он упал духом. Был унижен и страдал от чувства вины. Но он это преодолел. Это вообще было характерно для Стюарта. Он мог заблокировать реальность так же легко, как засветить рулончик фотопленки. Пуф! – и картинка пропала. За день до того, как ему официально предъявили обвинение, мы разговаривали по телефону. Он был в приподнятом настроении. Его послушать, так арест был лучшим событием, когда-либо случавшимся в его жизни – в нашей жизни. Он был болен, а теперь получит помощь. Мы начнем все заново, как только он выйдет из больницы. Я смогу даже открыть другой детсадик, в другом городе. Он предложил Сиэтл и говорил, что мы можем использовать фамильное поместье – так у меня и возникла мысль приехать сюда. Я знала, что этого никогда не произойдет. К тому времени я уже решила оставить Стюарта. Но не стала разубеждать его, разрушать его фантазии: да, дорогой, как скажешь. Позже мы еще несколько раз беседовали, и каждый раз на все ту же тему – что наша жизнь станет лучше не бывает. Он не говорил как человек, который собирается вышибить себе мозги. – Все не так просто. Люди частенько убивают себя сразу после подъема настроения. Сезон самоубийств – весна, чтоб вы знали. – Возможно. Но я знаю Стюарта, и знаю, что он себя не убивал. Он был слишком поверхностной личностью, чтобы такие вещи, как арест, беспокоили его более или менее долго. Он умел на все закрыть глаза, мог что угодно подвергнуть отрицанию. Он отрицал меня все эти годы, отрицал наш брак – вот потому-то и сумел заниматься всеми этими вещами так, что я про это не знала. Мы были чужими. – Но вы достаточно хорошо его знаете, чтобы уверенно утверждать, что он не совершал самоубийства. – Да, – твердо ответила она. – Эта история про липовый телефонный звонок вам, вскрытые замки… Такой замысловатый образ действий не характерен… не был характерен для Стюарта. При всей своей извращенности, он был очень наивным, почти простаком. Он был не из тех, кто разрабатывает планы. – Чтобы заманить детей в подвал, тоже требовалось планирование. – Вам необязательно мне верить. Мне все равно. Он причинил зло. Теперь он мертв. А сама я сижу в своем собственном подвале. Она улыбнулась, но печально и как-то жалобно. Лампа зашипела, плюясь. Женщина встала, чтобы поправить фитиль и подлить керосину. Когда она опять уселась на место, я спросил ее: – Кто его убил и почему? – Остальные. Его так называемые друзья. Чтобы он их не раскрыл. А Стюарт мог. Во время наших последних встреч он делал кое-какие намеки. Говорил что-то вроде: «Я не один такой больной, Кимми» или «У этих джентльменов все далеко не так хорошо, как все думают». Я понимала, что он хочет, чтобы я спросила у него, помогла ему это высказать. Но я не стала. Я была все еще в шоке из-за потери садика, сама сгорала от стыда. Я не хотела ничего слышать про других извращенцев. Обрывала его, меняла тему. Но после того, как его не стало, это пришло ко мне, и я все сложила воедино. – Не упоминал ли он имена этих других «больных»? – Нет. Но что еще он мог иметь в виду? Они приезжали его забрать, оставляли свои большие шикарные машины на подъездной дорожке, одетые в одинаковые спортивные куртки с логотипом Ла-Каса. Когда он уезжал с ними, то был в восторге. У него просто руки дрожали. Возвращался обратно под утро совершенно измотанный. Или на следующий день. Разве не ясно, чем они там занимались? – Вы никому не рассказывали о своих подозрениях? – А кто бы мне поверил? Это сплошь могущественные люди – доктора, адвокаты, бизнесмены, этот мерзкий маленький судья Хейден… У меня не было и шанса – у жены извращенца. Для публики я была столь же виновна, как и Стюарт. И не было никаких доказательств – посмотрите, что они сделали с ним, чтобы его заткнуть. Мне пришлось бежать. – Стюарт когда-нибудь упоминал, что знаком с Маккафри еще по Вашингтону? – Нет. А это так? – Да. А что насчет мальчика, которого звали Гэри Немет? Его имя не всплывало? – Нет. – А Илены Гутиэрес? А Мортона Хэндлера – доктора Мортона Хэндлера? – Нет. – Мориса Бруно? Она помотала головой. – Нет. Кто все эти люди? – Жертвы. – Тоже жертвы насилия? – Еще какого насилия. Они мертвы. Убиты. – О господи! Ким прижала руки к лицу. От собственного рассказа ее бросило в пот. Пряди черных волос прилипли ко лбу. – Так что все продолжается, – горько произнесла она. – Вот потому-то я и здесь. Чтобы положить этому конец. Что еще вы можете рассказать полезного? – Ничего, я уже все вам рассказала. Это они его убили. Это очень злые люди, которые прячут свои грязные секреты под покровом респектабельности. Я сбежала как раз от них. Я оглядел убогую комнату. – И сколько еще вы намерены жить такой жизнью? – Сколько угодно, если никто меня не отыщет. Остров уединенный, участок скрыт от посторонних глаз. Когда мне надо на материк за покупками, я одеваюсь как уборщица. Никто не обращает на меня внимания. Затариваюсь сразу с запасом, чтобы часто не ездить. Последний раз выбиралась месяц назад. Я живу просто. Цветы – моя единственная слабость. Я вырастила их из семян и луковиц. Они занимают все мое время – поливка, подкормка, подрезка, пересадка… Дни летят незаметно. – Но насколько тут безопасно? У Тоула и Хейдена здесь тоже есть корни. – Я знаю. Но их семьи уже не живут тут поколениями. Я проверяла. Я даже ходила к их старым домам. Там сплошь новые лица, новые имена. У них нет причины искать меня здесь. Только если вы меня не выдадите. – Не выдам. – В следующую поездку куплю себе пистолет. Подготовлюсь к их появлению. Или опять сбегу и уеду куда-нибудь еще. Я уже к этому привыкла. Воспоминания о Сеуле возвращаются в мои сны. Помогают мне держаться настороже. Мне очень горько слышать про другие убийства, но я не хочу ничего про них знать. Все равно я ничего не могу поделать. Я встал, и Ким помогла мне надеть куртку. – Самое забавное, – сказала она, – заключается в том, что это место наверняка принадлежит мне. Как и участок в Брентвуде, и вообще все, что осталось от состояния Хикла. Я – единственная наследница Стюарта, мы написали завещания несколько лет назад. Он никогда не обсуждал со мной финансовые вопросы, так что я не знаю, сколько он оставил, но это должна быть очень существенная сумма. Есть еще облигации на предъявителя, кое-какая недвижимость на побережье по обе стороны от города… Теоретически я богачка. И я на нее похожа? – А нельзя ли как-нибудь связаться с поверенным по завещанию? – Поверенный – партнер юридической фирмы Эдвина Хейдена. Насколько мне известно, он тоже из этих. Я могу обойтись и без богатства, если оно означает не более чем роскошные похороны. Встав на стул, Ким вылезла из окна. Я последовал за ней. Мы пошли в сторону огромного черного дома. – Вы работали с детишками из моего садика. Как они сейчас? – Очень даже неплохо. Прогнозы благоприятные. Детский мозг достаточно эластичен. – Это хорошо. Через несколько шагов: – А родители – наверное, они меня ненавидят? – Некоторые – да. Другие на удивление лояльны и защищают вас. Это даже вызвало раскол в группе. Они с ним справились. – Я рада. Я часто про них думаю. Она проводила меня к краю болота, которое прикрывало усадьбу спереди. – Дальше вы уж сами. Как рука? – Лучше не шевелить, но вроде ничего серьезного. Жить буду. Я протянул ей руку, и Ким пожала ее. – Удачи! – сказала она. – Вам тоже.