Поиск
×
Поиск по сайту
Часть 1 из 18 В начало
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
От редакции: Прежде чем передать слово Николаю Александровичу, мы хотим немного рассказать о нашей серии. Мы стараемся наладить регулярный выпуск новых книг в жанре классического детектива, и надеемся что на просторах интернета найдется хотя бы несколько десятков человек, которым не жалко поддержать нас финансово, получив взамен бумажные книги или возможность повлиять на выбор очередного произведения в серии. Если кто хочет поучаствовать, — загляните в наш блог http://deductionseries.blogspot.com или в нашу группу Вконтакте — vk.com/deductionseries Он приходит по пятницам Моей Софье Андреевне, читавшей эти главы по мере их появления на свет. Без ее внимания и поддержки вряд ли сей роман дождался бы своего завершения. Экспозиция Ночь. Темнота. Даже не верится, что совсем рядом одна из центральных улиц большого города. Правда, и сам проспект освещен сейчас весьма экономно. Все вывески и световые рекламы погашены, а ровно в час ночи отключается и основная масса уличных светильников. Оставшихся – приблизительно один фонарь на квартал – явно недостаточно, чтобы осветить тротуары, на которых каждая впадина в асфальте создает для идущего ловушку, полную грязной воды. Дождь только недавно перестал, и в лужах недостатка не ощущается. Поэтому те редкие прохожие, коих нужда выгнала ночью из дома, больше надеются не на ртутный свет отдаленных фонарей, а на фары проезжающих машин. Город есть город, и несмотря на поздний час, каждые две-три минуты кто-нибудь промчится по улице, на пару мгновений осветив бедному пешеходу его путь. Но всё это там – на улице, а здесь во дворе полная темнота. Небо при такой погоде обложено, нет сомнений, беспросветными тучами, не видно ни луны, ни даже самой маленькой звездочки. Всё кругом темно. И только, если внимательно приглядеться, можно с трудом заметить, что темнота над головой имеет чуть более светлый оттенок, чем черные массивы окружающих многоэтажных зданий. Конечно, кромешной тьмой это назвать трудно: кое-какой свет проникает и в этот укрытый со всех сторон угол. В расположенном на другом конце двора девятиэтажном жилом доме слабо светятся два окна. Самого дома не видно, и окна, вероятно, плотно зашторены, но два светлых прямоугольничка все же различимы – какая-то жизнь там теплится. И еще: время от времени на фоне того же невидимого в темноте дома вспыхивает кратковременное свечение, которое можно было бы принять за отдаленные зарницы, однако видно его не в небе, а напротив – на уровне земли. Это слабые отсветы автомобильных фар, проникающие во двор через имеющуюся в той стороне арку. Она расположена под длинной тянущейся почти на весь квартал девятиэтажкой и выходит на перпендикулярную проспекту улицу. И всё-таки: пусть эти световые пятна и не дают забыть, что город, люди, жизнь должны быть где-то рядом, но никакой, даже минимальной, освещенности они создать не могут. Тьма кругом непроглядная. Сколько ни смотри, ничего не увидишь. Такое впечатление мрачной заброшенности и безжизненности заметно усиливается полной тишиной, царящей в этом ночном дворе. Несколько больших домов, отгораживающих выбранный нами закуток от окружающих улиц, надежно отсекают его от шума уличного движения – сюда он не проникает вовсе. Дождь прекратился около часа назад, ветра нет, ни одна ветка – а где-то здесь есть несколько больших, невидимых во тьме тополей и кленов – не колышется, и потому ночь совершенно беззвучна. Могильная, можно сказать, тишина. Не зная, где ты находишься, даже трудно представить, что вокруг огромный город, в котором живут сотни тысяч людей и в котором именно сейчас продолжает идти какая-то невидимая тебе ночная жизнь. Но здесь всё затихло, замерло, и ничто не говорит о присутствии других живых существ. Более того, любое движение во тьме, звук шагов, любой непонятный шум вряд ли бы обрадовал оказавшегося здесь в эту минуту, скорее он вызвал бы страх и желание затаиться, ничем не выдать свое существование. Мрачное безмолвие кажется зловещим, подозрительным, но и его нарушение было бы воспринято, как не предвещающее ничего хорошего. В душе оживают всяческие страхи, и знакомый городской двор с его кленами, железными гаражами и мусорными баками кажется в такую ночь чем-то вроде девонширских болот – тем самым местом, где силы зла властвуют безраздельно. По всей видимости, мрачные ощущения, подталкивающие к тому, чтобы ожидать внезапного появления из беспросветной тьмы чего-то ужасного, усугубляются отвратительной погодой. Вполне возможно, что теплой летней ночью та же самая молчаливая тьма ощущалась бы, как расслабляющая и умиротворяющая, и побуждала бы к мечтам об интересных встречах и увлекательных приключениях. Но сейчас о подобных мечтаниях не может быть и речи. На дворе поздняя сибирская осень во всей ее красе. Поздняя осень… Трудно сказать, что там с грачами – наверное, они и в самом деле давно уже улетели, но остальные прелести этой поры налицо. Промозглая сырость, пронизывающий холод, слабый запах преющих листьев, грустные думы и так далее. Хотя еще только начало октября, но зима уже чувствуется, и погода такая, какой она обычно бывает перед ноябрьскими праздниками. Что-то в воздухе такое, что не сомневаешься: вот-вот повалит мокрый снег, а из-за мусорного бака вылезет кто-то, давно затаившийся там, и направится в твою сторону, сверкая светящимися во тьме глазами. Однако все эти лезущие в душу страсти – лишь иррациональные бредни, вызванные непривычной для городского уха, а потому и зловещей тишиной. На самом же деле, даже в этом беспробудно спящем и лишенном всякой жизни мрачном дворе есть свои потаенные оазисы, в которых продолжается некая человеческая деятельность. Если тщательно присмотреться, то всего лишь в нескольких шагах можно обнаружить слабое, еле заметное и расплывчатое светящееся пятно. Продолжая исследование этого странного феномена и подойдя к нему поближе, видишь, что чуть видимый свет проникает на улицу через верхнюю застекленную часть большой двустворчатой двери, выходящей в уже известный нам двор. Ясно, что это вход в какое-то учреждение, о чем говорит и висящая на стене рядом с дверью массивная доска. Даже не пытаясь разобрать, с какой целью она здесь повешена и о чем она сообщает – исходящий из двери свет настолько слаб, что все равно ничего не увидишь, – можно с большой степенью уверенности утверждать, что это массивная черная плита, на которой золотистыми буквами написано что-нибудь вроде «КБ ДСП АБЫРВАЛГ при Совете Министров СССР». Все учрежденческие вывески сделаны по такому образцу, и никаких других в природе просто быть не может – они вымерли еще в доисторическую эпоху. Притиснув нос к стеклянной части двери, можно разглядеть темный коридор (или обширный холл, стены которого теряются в темноте), ведущий вглубь здания. В конце его – метрах в десяти-пятнадцати от двери – видна какая-то выгороженная из коридора клетушечка, верхняя часть которой застеклена и в которой находится источник видимого нам света. Лампочка там слабенькая, но все же света достаточно, чтобы осветить прилегающую часть коридора и несколько ступенек широкой лестницы, ведущей куда-то влево и большей частью невидимой – ее верхняя часть заслонена стеной коридора. В клетушке кто-то шевелится – мелькает неясная тень, частично заслоняющая тусклый свет лампочки. Вот тебе и свет, и движение, и противостоящее первобытному мраку живое существо. Конечно, это вахтерская и шевелящийся в ней ночной вахтер. По всей стране десятки тысяч таких вахтеров сидят сейчас в подобных клетушках, смиренно перенося тяготы своей ответственной службы – мы спим, они сидят (ну, лежат или обходят вверенные им объекты, какая разница), а служба идет. Неплохая, кстати сказать, работёнка. Делать, фактически, ничего не надо: заступил на вахту, запер за последними уходящими входные двери, и занимайся, чем хочешь, – времени до утра много, а все дела уже – в основном – сделаны. Ешь, пей (чай, разумеется, или кефир – я надеюсь, вы меня правильно поняли), смотри телевизор или слушай по радио «Программу для полуночников», читай (хочешь – продолжение романа «Хмель» в Роман-газете, а хочешь – так и «Пролегомены ко всякой будущей метафизике»), вяжи, занимайся гимнастикой цигун, разгадывай кроссворды – здесь широкий простор для творческой личности. Можно, в конце концов, и вздремнуть часок-другой – если, конечно, не увлекаться этим и быть настороже: тебе позвонят (в дверь или по телефону), а ты тут как тут – сна ни в одном глазу. По инструкции, надо в течение ночи сделать несколько обходов вверенных тебе помещений – проверить всё ли в порядке, нет ли запаха дыма, не хлещет ли вода, не слышны ли какие-то посторонние звуки. В этом и заключается твоя служба: неустанно бдить за порядком, и в случае его нарушения, принимать неотложные меры и вызывать соответствующее подкрепление, то есть милицию, пожарных или кого-то еще. Ну что ж, если ты такой службист и педант, сделай ты эти обходы (каждый из них займет у тебя несколько минут), убедись, что ничего не произошло, и продолжай заниматься, чем тебе захочется – в инструкции на этот счет ничего не сказано. Главное, не напивайся на рабочем месте и не забывай потушить сигарету, когда укладываешься на свой диванчик. А утречком: дождался дневного сменщика, передал ему ключи от помещений – вот они, все на своих гвоздиках, и отдельно ключ от бухгалтерии в специальном патрончике – печать нетронута – и всё. Работа выполнена, и начинается твой законный – настоящий – отдых. Гуляй себе до следующей смены: ешь, пей, спи, занимайся гимнастикой цигун и так далее. Не надо, разумеется, забывать, что у этой привлекательной службы есть и крупные недостатки, и главный, ясное дело, зарплата. Для пенсионера или инвалида – самое то, в качестве приработка – терпимо (правда, тогда встает проблема со сном), но в качестве основного заработка – никак не годится. Даже если ты одинокий, не обремененный семьей индивид и аскет по натуре, долго ты на такой зарплате не протянешь. А второе (тесно связанное с первым) – низкий социальный статус. Опять же понятно, что работу вахтером окружающие легко простят инвалиду и пенсионеру – для них это не укор, и никак не влияет на общую оценку их личности. Это естественно. Но если на месте ночного вахтера появится некто трудоспособного возраста, да к тому же мужского пола (вместо привычной глазу старушенции), то окружающие дружно его осудят. Либо зачислят его в ряды совершенно никчемных бездельников, сидящих на чьей-то шее, либо – что гораздо вероятнее – заподозрят в таком «вахтере» темную личность, эдакого жучка-пройдоху, имеющего какие-то свои не декларируемые и тщательно скрываемые источники доходов. То ли он спекулирует джинсами и польской косметикой, то ли распространяет наркотики, то ли занимается еще чем-нибудь из этого разряда, а работа вахтером для него – только способ маскировки, позволяющий ему изображать из себя примерного члена профсоюза. Так что такой «мужчина в расцвете лет» (для женщин этого разряда могут быть всякие извиняющие обстоятельства и послабления в оценках) вряд ли даже сможет устроиться на вахтерскую должность – вахтерское начальство, имея в виду вышеописанные подозрения, не захочет связываться с темной личностью, от которой можно ожидать разнообразных неприятностей. Так что, скорее всего тот, кто шевелится в вахтерской, должен представлять из себя бабушку-пенсионерку, однорукого субъекта, замученного язвенной болезнью, либо – в крайнем случае – тощего студента с красными от недосыпа глазами. Другие представители вахтерского племени встречаются редко. Но… Внимание. Пока мы, заинтересовавшись источником тусклого света, рассматривали внутренности неизвестной нам конторы и рассуждали о знакомых нам лишь понаслышке достоинствах и недостатках работы ночным вахтером (да простят нам эти рассуждения те, кто знает эту работу изнутри), дверь вахтерской отворилась, и на слабо освещенную площадку перед лестницей выплыла какая-то фигура. Кто это разглядеть не удается, но, по всей вероятности, фигура женская. Тут мы не ошиблись: вахтер – как и подавляющее большинство ее товарок – женщина. Вот она переместилась к дальней от нас стене и включила свет: загорелись лампы, освещающие лестничную клетку. Старательная… На обход отправилась! – это, по-видимому, единственный вывод, который возможен в данной ситуации. Несколько шагов вверх по лестнице, и вахтерша пропала из поля зрения, скрывшись за углом стены, закрывающей нам обзор. Всё. Обрыв только что начавшегося фильма. Смотреть больше не на что. Однако, если воспользоваться возможностями автора романа, занимающего всевидящую позицию и способного сле­дить за своими персонажами во всех обстоятельствах, оставаясь при этом за кулисами действия и никак в него не вмешиваясь, мы можем последовать за вышедшей на сцену героиней повествования и стать свидетелями интересных событий, последовавших за столь банальным и ничем не примечательным началом действия. Следуя за ушедшей наверх вахтершей, заглянем по пути в ее оставленную открытой каморку. Действительно, вполне домашний уют: прикрытая занавеской лежанка, столик с телефоном и какими-то бумажками, рядом недавний номер «Науки и жизни» и затрепанное «Второе нашествие марсиан» Стругацких (не Кант, конечно, но тем не менее), около столика табуретка с электроплиткой и стоящим на ней зеленым эмалированным чайником. Небольшая (ватт на сорок), но вполне достаточная для освещения стола лампа с абажурчиком, которую можно направить, куда тебе нужно. Тепло, хотя и не скажешь, что жарко. Короче, все удобства налицо, и контраст с мрачной жутью только что покинутого нами ночного двора просто разительный. Нет, всё же участь вахтера не вызывает особых соболезнований – жить можно. Правда, выйдя на лестницу и догоняя уже свернувшую на второй ее пролет вахтершу, этот благостный вывод приходится подвергнуть определенной коррекции. Да, жить здесь ночами, несомненно, можно, но… Невольно возникает неприятное, тягостное тревожное ожидание. Чего? Сформулировать трудно, но ясно, что речь идет о некой скрытой и пока что неощутимой опасности. Ощущение неощутимого. Как ни парадоксальна эта формулировка, но так оно и воспринимается. То есть опасность еще не видима и не слышима, ты еще не можешь определить, что, собственно, тебе угрожает, но угроза налицо, ты ощущаешь ее каким-то внутренним – «шестым» – чувством. Здравый смысл твердит, что всё это ерунда, твои же собственные выдумки, и ты с этим согласен – нет никаких разумных оснований чего-то бояться. Но шаг твой становится осторожным, а взгляд пугливым. Всё дело, конечно, в пустоте здания и царящей в нем глубокой тишине. Если не считать легкого жужжания и потрескивания в дросселях ламп дневного света, создающего почти не воспринимаемый фон, и слабого шарканья подошв поднимающейся по лестнице вахтерши, ни единый звук не нарушает эту окутывающую тебя тишину. Здание большое, построенное еще до войны, широкие лестницы, высоченные пятиметровые потолки, широкие коридоры… и нигде ни звука… Кашляни, и гулкое эхо разнесется по всему этому пространству. Затаись неподвижно, и опять полная тишина. Ясно, что это безмолвие неестественно и что долгим оно быть не может. Вот, вот, сейчас что-то случится и взорвет эту мучительную тишину, скрывающую истинную изнанку ситуации. Разумное рассуждение говорит, что тревожная реакция на описываемые обстоятельства вполне предсказуема, и объясняется она непривычностью ощущений – новую для себя ситуацию человек оценивает по своим обычным меркам, потому она и кажется ему угрожающей. Поработав некоторое время вахтером, человек привыкает к неприятной поначалу тишине, и она перестает его страшить. Всё это так. Спускаются же люди каждый день в шахты, лазят там по каким-то штольням и штрекам, чувствуя над собой многометровую толщу земли, исследуют всякие жуткие пещеры, дежурят по ночам в морге… Ко всему можно привыкнуть. Но думаю, что привычка всё же затрагивает только поверхностную, «разумную» («дневную») часть нашего «я», а там, в глубине, где таятся детские страхи и источники кошмарных снов, всё остается по-прежнему. Вероятно, привыкая к тревожащей нас обстановке, мы не столько добиваемся отсутствия реакции на нее, сколько приучаемся подавлять такую зарождающуюся где-то там «в нутре» реакцию и не допускать ее в сознание. Достаточно представить себе, как вы сидите в своей уютной вахтерке, попивая чаек (хороший чай, из пачки «со слоном»), наслаждаясь мрачными фантазиями братьев Стругацких и зная, что утро – а значит и конец дежурства – уже недалеки, и вдруг слышите шаркающие шаги в коридоре… Скрипи нога, скрипи липовая… Бр-р-р! Нет, ну их к богу, легкие вахтерские копейки – нервы надо беречь, от них, как известно, все болезни. Однако поспешим за отправившейся на очередной обход тетенькой – она уже дотепала до площадки второго этажа и свернула в длинный, тянущийся вдоль всего здания коридор. Здесь ее можно более детально разглядеть и как-то охарактеризовать. Неказистое одеяние, вероятно, типично для находящихся на рабочем месте лиц этой профессии: теплое, недорогое и безо всяких претензий на элегантность и женскую привлекательность. Голова замотана шалью (деталь одежды, которую в наши дни уже и не увидишь, разве что на продавщице, стоящей зимой за базарным прилавком), обвислая затрапезная старушечья кофта, широкая, непонятно какого цвета, юбка и на ногах коротенькие обрезанные валенки. Лицо видно только вполоборота, но в нем и нет ничего примечательного: ни следов былой красоты, ни явно выраженного безобразия – всё как у всех. Это женщина неопределенных лет, можно назвать ее старухой, можно выразиться как-то помягче, но на звание «молодки» (каковым в наше время могут обозначаться женщины лет до пятидесяти) она уже никак не тянет. Может быть, ей пятьдесят пять, а может, и все семьдесят пять. Она рослая, как говорят, «ширококостная», с резкими размашистыми движениями. Идеальный, можно сказать, тип вахтера. Чувствуется, что здесь она на своем месте. Назвать ее «божьим одуванчиком» – дунь и рассыплется – никому не придет в голову. И всё же чувствуется в ней некоторая слабость (надломленность, если можно так выразиться), нервность, повышенная эмоциональность. Наверное, ей пришлось долго привыкать к таким одиночным дежурствам. Хотя, конечно, это всего лишь наше мимолетное впечатление, и, может быть, ее сегодняшняя нервность и встревоженность объясняется какой-нибудь обыденной сиюминутной причиной (предположим, что ее гложет мысль, хватит ли у нее денег заплатить приглашенному на завтра водопроводчику, – да мало ли какие заботы и тревоги могут омрачать душу пожилой малообеспеченной женщины). И всё-таки в том, как она вступает в полутемный коридор, видна некая неуверенность и настороженность. Свет в коридоре выключен, и только те его части – ведущие вправо и влево, – которые прилежат к лестничной клетке, более или менее освещены, дальше очертания его стен и выходящих в него дверей теряются в постепенно сгущающейся мгле. Вахтерша делает несколько шагов по направлению к невидимому в темноте концу коридора, на несколько мгновений приостанавливается, как бы приглядываясь (прислушиваясь?) к чему-то невидимому нам, и затем из ее уст вырывается негромкий, но ранящий слух, нечленораздельный вскрик: «Ыи-игр-ых!» Она резко поворачивается – лицо ее искажено ужасом – и делает рывок в сторону лестницы. Что бы она там ни увидела, ясно, что речь идет о чем-то экстраординарном и жутком, способном лишить человека разума и воли. Никакие признаки пожара, затопления или взлома учрежденческой кассы не могли бы дать такого эффекта. Похоже, вурдулак прятался вовсе не за мусорными баками.
Но буквально через мгновение картинка существенно меняется. Не сделав и двух шагов, женщина сдерживает свой порыв к бегству и, явно стараясь идти осторожно, медленно спускается по лестнице, выключает свет на лестничной клетке, запирает за собой дверь в вахтерскую (слышно как брякает какая-то щеколда), и через секунду внутри гаснет лампочка. В здании воцаряется беспроглядная темнота и мертвая тишина. Глава первая. Детективные страсти Принимаясь теперь за непосредственное изложение событий, составляющих сюжет этой книги, я должен немного рассказать о предыстории взятого читателем в руки романа. Сочиняя свой предыдущий детектив – «Пророчица», – я нимало не сомневался, что первый мой опыт в художественной литературе, станет одновременно и последним. Никаких излишних иллюзий относительно своего творческого потенциала у меня не было. Неуемный зуд писательства и стремление к самовыражению меня не мучили (а точнее сказать, легко удовлетворялись трепотней с приятелями), и я прекрасно понимал, что осчастливить читающее человечество чем-то, на что способен только я и никто иной, у меня нет ни малейших шансов. Я был уверен (и сейчас в этом не сомневаюсь), что русская литература достаточно богата, чтобы удовлетворить любые читательские потребности, и если мое литературное наследие сведется к одному-единственному детективу, никакого заметного ущерба русской прозе это нанести не может. Поэтому, обещая читателям «Пророчицы» закончить свою писательскую карьеру точкой в конце длинного романа, я делал это абсолютно искренне, ни о чем ином и не помышляя. Однако судьба, вовсе не интересуясь моими планами на будущее, уготовала мне иную стезю. При этом мои поспешные обеты были дезавуированы и высмеяны всевидящей судьбой довольно ехидным, можно сказать, способом. В конце концов, получилось так, что к опровержению своих слов и к решению взяться за еще один роман я пришел не только вследствие своего пагубного пристрастия к детективам вообще, но и благодаря тому, что сам уже однажды согрешил и поддался соблазну написать детектив. Как говорится, коготок увяз… Читатель, я надеюсь, поймет, что мои слова о пагубности детективов и грешности их создания не вполне серьезны – это я посмеиваюсь над самим собой и своими собратьями по страстной приверженности к детективному жанру. Но на деле я большого греха в такой страсти не вижу. Конечно, вклад детектива (а я имею в виду только настоящие, хорошие детективы) в выполнение главной функции художественной литературы (и искусства вообще) – очеловечивание читателей, – вероятно, весьма скромен. И, не прочитав за свою жизнь ни одного детектива, можно быть тонким ценителем и знатоком литературы, а главное, пользоваться даваемой ею возможностью подниматься по тем ступенькам, по которым совершалось восхождение человечества от вчерашней недоразвитой обезьяны к цивилизованному представителю Homo sapiens. Всё это очевидно. Но у литературы есть и другая важная функция – развлекательная. Как правило, читатель берет в руки художественную книжку не с целью самосовершенствования, а ради того, чтобы развлечься, чтобы пережить отсутствующие в его обыденной жизни эмоции, испытать новые ощущения, стать если не героем, то хотя бы непосредственным свидетелем потрясающих событий или увлекательных приключений. Только те книги, которые способны захватить читателя и отвлечь его на время от забот вялотекущей жизни, имеют право называться художественной литературой, и только они в состоянии повлиять на душу читающего и вызвать появление в ней новых, ранее не испытанных человеческих чувств и мыслей. Здесь не место разбираться в сложных проблемах превращения исходной развлекательности в душевное преображение читающего – для этого потребовался бы целый трактат, – но уже сказанного вполне достаточно для полной реабилитации детектива. В смысле развлекательности он нисколько не уступает всем прочим жанрам, и только от качества читаемого детективного романа или рассказа зависит его эстетическая оценка и возможность его отнесения к истинно художественным творениям. Исходя из таких (как мне кажется, здравых) воззрений на предмет, я вовсе не стесняюсь своего пристрастия к детективам (благо, сейчас появилось много возможностей для удовлетворения этой страсти) и не считаю грехом написанный когда-то роман – ну, написал и написал – дело житейское. Вы можете считать его никудышним – ваше право, но то, что он – детектив, в вину мне поставлено быть не может. Однако пора уже вернуться к описанию того, как зарождался этот второй мой роман – с «ходячим трупом», – и вывести на сцену одного из главных его героев. С этим персонажем начатого мною романа (ну, конечно, с его прототипом) я познакомился в библиотеке. В этом нет ничего удивительного – всю свою жизнь, сколько себя помню, я усердно посещаю библиотеки, и среди моих более или менее близких знакомых вряд ли можно найти кого-нибудь, кто никогда бы не пользовался гостеприимством этих учреждений культуры. Ясно, что с любым из известных мне лиц я вполне мог столкнуться у книжных стеллажей. Менее обыденно то, что поводом для завязавшегося разговора и последующего достаточно близкого знакомства с тем, кого я буду в дальнейшем называть просто Мишей, была наша общая любовь к детективному жанру. Дело было в середине восьмидесятых, и никто еще не мог и вообразить того книжного изобилия, которое излилось на нас всего лишь через несколько лет. Напротив, времена были самые скудные во всех отношениях, и раздобыть что-нибудь приемлемое из телесной или духовной пищи было совсем непросто. В части же снабжения читателей художественной литературой дело обстояло катастрофически плохо. Даже по сравнению с предыдущими десятилетиями, тоже не баловавшими отечественных любителей литературы, книжный голод стал на порядок более выраженным и достиг, можно сказать, своей максимальной отметки – рядовому читателю, не вхожему в какие-то запретные закрома и распределители, практически полностью перекрыли кислород. Читать стало нечего. Издательская политика, с шестьдесят восьмого года озабоченная лишь тем, чтобы в печать не просочилось чего-нибудь «лишнего» и «опасного», усугублялась ответной реакцией на такой цензурный зажим, в результате чего были наглухо законопачены все щели, через которые к читающей публике проникал свежий воздух. Дефицит интересных книг закономерно привел к тому, что они стали обладать не только потребительной, но и меновой ценностью, а следовательно, основная их масса попадала в руки не тех, кто их читал, а тех, кто имел возможность их приобрести. Шкафы, на полках которых красовались нетронутыми «собрания сочинений», «литпамятники» и синенькие томики «большой серии библиотеки поэта», стали восприниматься как столь же наглядное свидетельство зажиточности и жизненного успеха хозяев, что и рядом стоявшие «стенки», заполненные хрустальными вазами, ковры на стенах и пузатый цветной телевизор. Волна престижного потребления, сделавшая книги – наряду с мохеровой пряжей и гречневой крупой (не говоря уже о сотнях других дефицитных благ) – одним из платежных средств бурно идущего подпольного товарообмена, а книжный шкаф – домашней сберкассой, смела с прилавков книжных магазинов всё, что пользовалось хотя бы минимальным спросом. Рядовому покупателю был оставлен выбор между политиздатовскими брошюрами о происках неоколонизаторов и невзрачными изданиями местных поэтов. Немногим лучше обстояло дело и в библиотеках: длинные ряды полок были заполнены всяческой макулатурой, слегка разбавленной отдельными книжками давно прочитанных классиков. Если ты не готов был часами сидеть в читальном зале – где все же кое-что из желаемого тобой могло оказаться в наличии, – то и большая городская библиотека не давала решения твоих проблем. Надо было как-то выкручиваться и находить нестандартные пути книгоснабжения. Я пошел самым простым для меня путем, переориентировавшись на чтение, главным образом, книжек, издаваемых в братских социалистических странах и в каких-то количествах проникающих в наши магазины. В областной библиотеке был неплохой иностранный отдел, на полках которого за долгие предшествующие годы скопилось несколько тысяч таких изданий – в основном немецких и польских, – не пользующихся чрезмерным спросом со стороны читателей. Основная масса посетителей этого отдела была заинтересована в учебной литературе и в тех немногочисленных книгах на английском, которые здесь были, оставляя прочие мало кому нужные «книжные сокровища» таким, как я, любопытствующим бездельникам, разыскивающим чего-нибудь почитать перед сном. Чтобы читать серьезную прозу на немецком или польском, моего уровня знания этих языков было маловато – понять кое-что удается, но удовольствия не получаешь, – а вот чтение детективов никаких проблем не создавало. Посему, посещая этот отдел, я обычно покидал его с несколькими детективчиками в руках. К счастью, этот жанр был представлен на полках в достаточном количестве – ряды польских небольших книжечек из серии «Серебряный ключ» заполняли чуть ли не целый стеллаж, и то же самое можно сказать про гэдээровские карманного формата однотипные томики, в которых печатались разнообразные романчики, идущие у немцев под общим названием «krimi». Сами немцы детективов никогда не писали и не пишут, но среди этой «криминальной литературы» было не так уж и мало переводных детективных романов. Так что для меня возможность пользоваться этими книжками была настоящей отдушиной в пору почти тотального отсутствия новых интересных книг. С Мишей я повстречался в этом самом иностранном отделе, когда сидящая за стойкой библиотекарша записывала в мой формуляр книжечку Агаты Кристи, – мне в тот раз повезло, и я углядел этот ярко – не по-нашему – оформленный покетбук в стопке книжек, только что сданных читателями. С английским у меня дела обстоят намного хуже, нежели с немецким, который я как-никак учил в школе и в институте в течение многих лет, или с польским, который я, правда, освоил самостоятельно, почти не пользуясь никакими учебниками, но который зато достаточно близок к русскому и не требует таких усилий для понимания. Английского, я, можно сказать, практически не знаю, но чего не сделаешь ради удовольствия почитать Агату Кристи. К тому времени лишь немногие ее вещи были переведены на русский, но их было достаточно, чтобы произвести на любителей детективов неизгладимое впечатление. Побуждаемый сильным желанием познакомиться еще с одной хитроумной загадкой, над которой ломают голову герои Кристи, я очертя голову бросился в пучину с большим трудом – по складам – разбираемого английского языка, и, надо сказать, не утонул в ней на первых же страницах, а мало-помалу научился понимать несложный детективный текст в достаточной степени, чтобы следить за сюжетом и не путаться в тех уликах, что удается обнаружить Пуаро или мисс Марпл. Прочитав пару английских книжек, я почувствовал себя вполне готовым к чтению литературы подобного рода. Главное, на первый план вышли не сложности конструкции английских фраз, а хитросплетения изобретенных Кристи загадок, и следовательно, удовольствия, получаемые в процессе чтения. Имевшиеся в библиотеке два-три десятка напечатанных за рубежом английских детективов шли, естественно, нарасхват, и я был очень доволен тем, что мне выпала такая удача – еще не читанная книжка Кристи (если не ошибаюсь, это была The moving finger) попала наконец в мои руки. И вот тут-то и нарисовался Миша: – О! Кристи! Повезло вам. Я такой еще не видел, – прокомментировал он мой трофей несколько завистливым тоном. Надо сказать, что мы с моим будущим героем были к тому времени уже отчасти знакомы, хотя и не обменялись до того ни единым словом. Дело в том, что мы с женой купили тогда годовой абонемент на камерные концерты и старательно – раз в месяц – посещали филармонию. А как же – для того и абонемент, чтобы не было соблазна отложить поход на концерт на какой-нибудь «другой раз». Нет уж – деньги уже заранее заплочены – нечего отлынивать, собирайся и иди. Публики на таких концертах относительно немного, и через два-три раза большинство присутствующих начинаешь узнавать в лицо. Вот одним из таких любителей музыки и был Миша, появлявшийся в зале в сопровождении двух дам приблизительно его же возраста. По-видимому, он так же запомнил мое лицо и обратился ко мне по-свойски, как к кому-то более или менее знакомому. На выходе из библиотеки мы в нескольких фразах обсудили общую любовь к детективам, и к Агате Кристи, в частности, формально представились друг другу, обменялись номерами телефонов, а главное, договорились, что, когда я соберусь сдавать ухваченную мною Кристи, я предварительно сообщу ему об этом, и он постарается прибыть к назначенному сроку в библиотеку, чтобы сразу же взять сдаваемую книжку, покуда ее не успел перехватить кто-нибудь из других читателей. С этого и началось наше – возникшее на детективной почве – знакомство, продлившееся несколько лет и окончательно угасшее лишь в «перестроечные» времена, когда всё стало быстро и необратимо меняться. Встречались мы с Мишей не слишком часто, но и не забывали друг про друга, перезванивались, и время от времени он – чаще к концу рабочего дня – забегал ко мне в издательство поболтать, обсудить какие-нибудь новости, занести обещанную книжку. Хотя за эти годы было и несколько встреч в домашних условиях – даже с участием жен – семейные визиты, так сказать, – да и на концертах мы продолжали видеться, но всё же главным образом наше общение происходило в моей издательской комнатушке. Иной раз и подолгу засиживались. Разговоры про то, про сё, шуточки, споры, чай, сигареты, бывало и по стопочке пропускали. Иногда заглядывал кто-то из моих коллег по издательству и тоже включался в наш треп – в общем, обычное интеллигентское времяпровождение тех лет. Темы наших разговоров были самыми разнообразными. Миша был человек начитанный, живо всем интересующийся, и обсуждать с ним можно было что угодно, однако детективы и связанные с ними вопросы, увлекательные для нас обоих, всплывали в наших разговорах достаточно часто. И здесь я могу уже непосредственно перейти к предыстории начатого романа. Приблизительно за год или за полтора до нашей встречи в библиотеке я закончил свой первый детективный роман и еще не утратил ощущения удачно завершенного дела: вот, сделал же, и совсем неплохо получилось, прям как у настоящего писателя. С Агатой Кристи я себя, конечно, не равнял, но некоторую авторскую гордость испытывал, не без оснований полагая, что на фоне практически еще не существующего русского детектива мой роман смотрится совсем неплохо. (Сравнивать его я мог только с повестями Шестакова и Смирнова – Словина я еще тогда не знал, а если что-то из его книжек мне и попадалось, я еще не выделил его из общего потока отечественных «романов про милицию»). Опубликовать свое творение в одном из журналов, не брезгующих криминальными сюжетами, я даже не пытался, хорошо понимая, что на этом пути мне ничего не светит. Если бы даже нашелся такой чудак-редактор, который заинтересовался бы моим романом, то любой милицейский генерал, чья положительная рецензия была необходима для подобного рода публикаций – в тексте же упоминаются работники милиции и сотрудники прокуратуры, – зарубил бы мой нестандартный романчик, пролистав хотя бы первые две-три главы. Образцовыми советскими детективами тогда считались пухлые романы абсолютно бездарного во всех отношениях Юлиана Семенова да повесть Липатова о «деревенском детективе», ближайшим литературным предшественником которого надо считать вовсе не Шерлока Холмса, а скорее уж деда Щукаря. Пишу тогда считались, как будто речь идет о чем-то уже давно прошедшем и отвергнутом, но, конечно, любящий такие книги читатель и без меня видит, что это далеко не так. И сегодня, когда на русском можно прочитать множество настоящих детективов, среди которых и те, что создали высокую литературную репутацию детективному жанру, широкие читательские массы и мало чем отличающиеся от них литературные критики по-прежнему не имеют ни малейшего представления о детективе и называют этим именем разнообразную низкопробную халтуру. Однако у меня-то было собственное мнение о детективе и его образцах. И я считал, что моя «Пророчица» соответствует всем главным требованиям, предъявляемым романам этого жанра. Я охотно давал перепечатанную в четырех экземплярах рукопись всем, кто выказывал хотя бы минимальный интерес к литературе такого рода, и к описываемому времени ее прочитало уже человек пятнадцать (а может, и двадцать). Их оценка романа была, в целом, позитивной, и это еще больше укрепляло меня во мнении, что детектив мой отнюдь не плох. Конечно, не всякий читатель рискнет сказать автору в глаза, что его опус – барахло и что читал он его с отвращением и скукой. Не сомневаюсь, что среди моих знакомых есть и воспитанные, вежливые люди, склонные учитывать самолюбие автора и избегать высказываемых вслух резких суждений, но всё же большинства они никак не составляют. Большинство моих приятелей – завзятые критиканы и яростные спорщики, и они скорей с удовольствием ткнут тебя носом во всякий замеченный ими огрех, нежели будут деликатно щадить твои авторские чувства. Так что, если учесть все эти обстоятельства, итоговое мнение читателей о романе можно было считать положительным. Естественно, очень скоро я в ходе наших разговоров о детективах сознался Мише, что сам написал роман, и удовлетворил его горячее желание незамедлительно познакомиться с этим произведением. Сделал я это не без опаски, но с надеждой, что «Пророчица» его не разочарует. Таких, как Миша, знатоков детектива и его – как бы сейчас сказали – «фанатов», среди читавших роман еще не было, а потому его мнение я расценивал как первое суждение квалифицированного – в этом смысле – читателя. Миша меня не подвел: роман ему понравился, и он признал его соответствующим высоким детективным стандартам. Правда, он высказал и несколько критических замечаний, со справедливостью которых я склонен был согласиться, однако оставил текст безо всяких переделок и поправок. Как написано – так написано, пусть уж так и будет. После всех этих, занявших несколько месяцев, событий на одной из наших очередных посиделок Миша признался мне, что когда-то он тоже вынашивал планы написать детектив и что у него есть сюжет – точнее сказать, случай из жизни, который, конечно, требует определенной доработки и расцвечивания творческой фантазией, но который даже в сыром, необработанном виде можно рассматривать как готовую детективную загадку. И он сделал мне неожиданное предложение, которое привело в конечном итоге – правда, через много лет – к тому, что вы читаете начало этого романа (я надеюсь, что закончу его, и вы сможете его прочитать). – Давайте я расскажу вам, – предложил Миша, – как это всё было, попросту, без претензий на литературные красоты и ухищрения, а вы на этом материале напишете настоящий детективный роман. У вас получается. А я все равно ничего не напишу: и способностей к этому я в себе не чувствую, и усидчивости во мне явно недостаточно, чтобы осилить такое дело. А жалко, если такой материал пропадет – такие случаи в криминальной практике, наверное, можно на пальцах пересчитать. Сама идея приниматься за новый роман была для меня совершенно неприемлема – я и от первого еще не отошёл… нет, этого лакомства я уже наелся досыта… Но возможность услышать подробности интересной детективной истории меня, ясное дело, сильно заинтриговала. Да и сам Миша рвался сообщить мне эти подробности. Поэтому мы решили, что сначала он все по порядку расскажет, а потом мы обсудим, что из этого может последовать. Короче говоря: там видно будет. Справедливо было сказано, что «человеческую жизнь, с деталями, можно, в среднем, рассказать за два часа…» И, казалось бы, рассказ об одном лишь случае из жизни, пусть даже чрезмерно запутанном, не может занять больше времени. Однако на деле оказалось не так: Миша рассказывал свою историю «о бродячем трупе» в течение трех или четырех вечеров с неизбежными перерывами и объявлениями продолжение следует. Конечно, такую не предполагаемую заранее длительность его рассказ приобрел из-за многочисленных отступлений и уклонений от основной линии повествования. Рассказчик постоянно отвлекался на разные не относящиеся к делу, но пришедшиеся к слову подробности, припоминал всякие интересные и смешные случаи из своей жизни тех – описываемых – лет, давал подробные характеристики лицам, появляющимся в его рассказе, часто забегая вперед и сообщая, что с ними происходило в последующие годы. Большинству этих ответвлений и петель с последующими многократными возвращениями к описываемым событиям, всем этим рассуждениям, характеристикам и воспоминаниям не место в романе – как я опасаюсь, он и так будет перегружен моими личными отступлениями от «генеральной линии», – да и основную их массу я просто позабыл за давностью лет… И все же мне кажется, они были не совсем лишними и создавали общую атмосферу жизни в советском НИИ эпохи раннего застоя. Я плохо и лишь извне знаком с обыденной жизнью научных учреждений. Хотя, разумеется, у нее много общего с тем, что происходило во всех прочих советских конторах (в том числе и тех, в которых прошла моя жизнь) – так сказать, всесоюзные «Голубые горы»[1], – но, безусловно, в ней была и своя специфика, так что я могу только надеяться, что смутные воспоминания о Мишиных рассказах, помогут мне избежать грубых ошибок в последующих описаниях. Дело происходило в начале семидесятых – семьдесят второй или семьдесят третий год – в нашем же городе (который я уже много лет считаю своим), в Институте катализа и электролиза минерального сырья – сокращенно: НИИКИЭМС. Я намеренно дал описываемому НИИ такое, отдающее пародией, наименование: сообщать его истинное название мне не хочется, но и ломать голову над более реалистично звучащим именем я не вижу особого смысла. Основная масса работающих в этом ведомственном научном учреждении занималась чем-то так или иначе связанным с электрохимией: какие-то электроды, растворы, расплавы, изучение которых сулило, по-видимому, огромный народно-хозяйственный эффект. Но ничего я про их занятия не знаю, да и читателю всё это ни к чему – к делу это отношения не имеет. Молодой Миша – он по образованию химик-органик – попал сюда по распределению и уже третий год работал здесь, занимая рядовую должность мэнээса. Младший научный сотрудник лаборатории нестандартных технологий Михаил Григорьевич Стасюлевич – так я решил его поименовать (его реальная фамилия была несколько похожа на эту – довольно редко встречающаяся и как-то отсылающая в эпоху Герцена и Огарева). Своей работой Миша был тогда вполне доволен. Такой молодой, подающий надежды (по его собственным ощущениям) советский ученый, перед которым открываются широкие жизненные перспективы. Вместо того, чтобы заниматься, как большинство из его сокурсников, ежедневными рутинными анализами в лаборатории жиркомбината или, в лучшем случае, вдалбливать балбесам-студентам какую-нибудь «коллоидную химию», он с воодушевлением трудился над интересной ему научной темой и пользовался всеми благами академической свободы: сам планировал свои исследования, сам их выполнял, сам описывал полученные результаты (уже две его статьи – в соавторстве, конечно, – были приняты в печать!), приходил на работу, когда надо, и уходил, когда вздумается – чем не жизнь для энергичного, настроенного на научную карьеру интеллектуала? Правда, с деньгами было туговато – на жиркомбинате платили существенно больше, – но это ведь всё временно. Вот защитит он кандидатскую, и можно будет рассчитывать на ставку стэнээса[2], что должно разрешить почти все его материальные проблемы. Зато в остальном всё более или менее приемлемо. Начальство не слишком вредное и занятое какими-то своими начальственными делами – ему не до тебя. Не мозоль ему глаза и не приставай с требованиями и просьбами – про тебя и не вспомнят до той поры, когда надо будет сдавать отчеты. В лаборатории, в основном, такая же молодежь. Всё попросту. Шум, разговоры, обсуждение своих и чужих экспериментов, прочитанных статей, шутки, болтовня на разные темы, бесконечные чаепития, перетаскивания с этажа на этаж тяжеленных лабораторных столов и еще более тяжелых приборов, обходы соседних лабораторий, в каждой из которых уже есть знакомые, с просьбами отсыпать или отлить нужного реактива, питье чая у соседей… Ну и, конечно, выезды на овощную базу или в прикрепленный колхоз на уборку уходящей под снег морковки, комсомольские и профсоюзные собрания, ленинские зачеты и субботники по уборке территории, стенгазеты и художественная самодеятельность к праздникам – обычная жизнь, как у всех. Работать, конечно, надо. Приходится и опыты ставить, которые могут затянуться до поздней ночи, и в библиотеке сидеть целыми днями, просматривая до полного отупения реферативные журналы, – и много чего надо. Но ты сам решаешь, что, как и когда ты будешь делать, – а это главное. По крайней мере, именно так смотрел Миша на свою жизнь в те годы. Наверное, нарисованная рассказчиком картинка научных будней выглядит чересчур благостно. Разве возможна какая-либо контора без разного рода интриг, стремлений вырвать у соперников некий лакомый кусок, борьбы амбиций, застарелых личных конфликтов между сотрудниками, перетягивания одеяла на себя, заискивания перед начальством, наушничества и прочих тому подобных свидетельств нашего человеческого несовершенства? Не приходится сомневаться, всё это было и в описываемой рядовой научной конторе – как же без этого. Но, во-первых, все эти не слишком заметные снаружи подспудные течения и водовороты гораздо меньше касаются мэнээсовского уровня и, в основном, расцветают в более высоких слоях институтской иерархии – там, где и участники состязаний уже прошли соответствующий отбор, и ставки в игре намного выше. А во-вторых, нужно учитывать, что в своем рассказе Миша, вероятно, слегка приукрашивал ту свою – так быстро пролетевшую – молодую жизнь. …Настоящее уныло: все мгновенно, все пройдет; что пройдет, то будет мило, – как выразился поэт. Однако, как бы то ни было, фон, на котором разыгралась эта жутковатая криминальная история, был самым обыденным: житейские склоки здесь могли быть и, несомненно, бывали, но подозревать, что дело может дойти до явной уголовщины, никому не пришло бы в голову. И когда после нескольких глухих подземных толчков перед наблюдателями разверзлась, можно сказать, мрачная бездна, все – включая и нашего рассказчика – были просто ошарашены, растеряны и не знали, как им понимать происходящее и о чем им думать. История эта началась с того, что по всем этажам НИИКИЭМСа прокатился слух: в институте кого-то убили. Глава вторая. Труп выходит на сцену
Перейти к странице:
Подписывайся на Telegram канал. Будь вкурсе последних новинок!