— Твой отец погиб потому, что старик Барский, несмотря на обиду, пожелал видеть его своим приемником, после смерти дочерей. — Приемником? — повторяю шепотом. Один старик заварил всю эту кашу, а мне теперь ее расхлебывать? Он пожелал, а остальные должны расплачиваться? Мой отец погиб, потому что один очень богатый, старый маразматик не понимал слова «нет»? Потому что ему вздумалось по-своему расставить фигурки на шахматной доске, двигая одну за одной? Только в какой-то момент что-то пошло не так, и несколько фигурок решили действовать по-своему? Это все…все это из-за долбанного завещания? Из-за гребанных денег? И даже после смерти папы этот маразматик не успокоился, не оставил нас в покое? Втянул в это меня и преспокойно отправился на тот свет? — Мне это не нужно, я не хочу, — чеканю, каждое слово. Четко и громко. Не желаю я, не хочу совершенно участвовать в этом фарсе. — Я не хочу быть очередной пешкой в играх сильных мира сего, я не… — А кто сказал, что ты пешка, Лиса, — перебивает меня Леша, а его взгляд загорается недобрым таким огоньком, пламенем, от которого почему-то веет холодом. — Ты будешь ферзем. — Что ты такое говоришь? — восклицаю, ведь он меня не слышит. Я понимаю, что должна быть ему благодарна за все, не будь его, не появись он так внезапно в моей жизни, возможно, меня бы уже не было на этом свете. Потому что я оказалась слишком глупой, слишком наивной, но за свои ошибки, за наивность эту и решения поспешные, я сполна расплатилась. Расплатилась, отдав даже больше, чем требовалось. И я благодарна ему, но не хочу играть в эти игры. Это его мир, его жизнь, но не моя. Я достаточно уроков усвоила и продолжать получать новые у меня нет ни сил, ни желания. — Я не могу, пойми ты это, я устала, я…Зачем эти войны? Месть? Что они дадут? Зачем тратить столько сил, если все можно решить мирно. Я могу отдать свою долю, — перевожу взгляд на Славу, — ты ведь говорил, что деньги тебе не нужны, что все это не нужно, просто откажись, ведь можно отдать все без кровопролития. — Правда думаешь, что этого достаточно? Не думаю. Не знаю. Я вообще ничего уже не знаю, но мне надоело, осточертело просто жить в чертовом бразильском сериале. Я просо хочу, чтобы все это закончилось, хочу погоревать о матери в конце концов. И я имею на это право. Я не являюсь частью этого мира, мира больших денег и власть имущих и не хочу иметь с ним ничего общего. Потому что нет в нем ничего хорошего, нет в нем ничего, кроме боли и страданий, кровопролития и жертв. — Я не знаю, — обнимаю себя за плечи, опускаю взгляд на старенький, выцветший коврик под столом. — Этого недостаточно, Лиса, так или иначе пострадают люди, а с чьей стороны потери будут больше, зависит от тебя. — И потом, — добавляет Барский, — прости, Василиса, но я не готов просто простить и забыть, я слишком долго жил в кошмаре, изо дня в день заставляя себя разлеплять веки и жить. Знаешь для чего? Я не отвечаю, только смотрю на него вопросительно. — Я хотел вспомнить, вспомнить, что сделал. Вспомнить, как убил свою жену, это было единственной причиной, по которой я волочил это бестолковое существование. Знаешь, каково это — знать, что ты убил свою жену и неродившегося ребенка и не помнить, как сделал это? Не помнить, потому что не делал. Несколько лет, несколько гребанных лет меня пичкали препаратами, сводившими меня с ума, а я даже не понимал этого. Ценой, которую я заплатил за свою тупость, стали мои жена и неродившийся сын. Так что ответ на твой вопрос: нет, Лиса, нихрена я не хочу решать вопрос мирно. Я вздрагиваю от каждого брошенного им слова, покрываюсь мурашками от ледяного тона. Знаю, понимаю, что с моей стороны эгоистично требовать от него иного решения. Я знаю каково терять близких, но не имею ни малейшего понятия, каково это — просыпаться по локоть в крови своей жены. Как из раза в раз сходить с ума и не иметь возможности вспомнить. — Тебе лишь нужно поставить свою подпись, Лиса, — продолжает он. — Хорошо, — соглашаюсь, сглатывая огромный ком, собравшийся в горле. Я даже не понимаю, на что сейчас подписалась, но знаю одно — я никогда не была эгоисткой и никогда не выбирала собственное благополучие в ущерб другим. И черт возьми, насколько проще было бы жить, не будь у меня никому не нужных принципов. — Я думаю, тебе уже пора, — Леша обращается к Славе и кивает Аиду. — Да, пожалуй, ты прав. Располагайтесь, здесь есть все необходимое, скромно, но жить можно. — Ты уезжаешь? Но ведь…как же свадьба? Вы же сами только что говорили, — я сбиваюсь, совершенно не понимая, что дальше. — Не все сразу, Лиса, не все сразу. Тебе нужно отдохнуть и прийти в себя, здесь ты в безопасности, во всяком случае пока. Никому не придет в голову искать тебя здесь, — Граф отвечает за Барского, а тот только кивает. И, когда попрощавшись лишь взглядом, он покидает домик вместе с людьми Графа, мне остается только недоуменно смотреть на Графа. — А ты? Разве ты не поедешь с ними? — спрашиваю, когда мужчины выходят за дверь, следом выходит и Рустам, оставляя нас с Графом наедине. — Нет, сегодня я останусь здесь. — А что…что будет потом? — Потом? Я киваю. — Да, когда все закончится. Он молчит несколько секунд, поджимает губы, не сводя с меня взгляда, а потом шагает в мою сторону. Шаг. Еще один. И вот он уже радом со мной, так близко, что я чувствую его тепло и горячее дыхание. Леша заносит руку, проводит костяшками пальцев по моей щеке, смотрит так, словно борется с самим собой, с ураганом, бушующим внутри, где-то глубоко, но так старательно рвущимся наружу, а потом едва слышно произносит: — А потом я тебя отпущу, как ты и хотела с самого начала. — Что…— срывается с губ. Хотела. Хотела, да. — Но… — Прости меня, ладно, — он говорит обреченно, — я и правда хотел помочь, дать тебе возможность нормально пожить, вылечить мать. — Зачем? — повторяю все тот же вопрос, что и прежде. Он молчит. Все по старому сценарию. А я внезапно вспоминаю наш разговор, его реакцию в той комнате, его слова… — Это она да, я напоминаю тебе ее? Это ей ты не смог помочь? Мы оба знаем, о ком речь и по тому, как меняется взгляд Графа, как темнеет радужка его небесно-голубых глаз, как утяжеляется дыхание, я понимаю, что попала в цель. Не знаю, что на меня находит, в один лишь шаг я преодолеваю последнее расстояние, между нами, поднимаюсь на носочки и прижимаюсь губами к его. А Граф лишь сильнее напрягается, словно предупреждая, что мне стоит остановиться. Только я не хочу останавливаться. Сейчас мне это нужно. Он нужен. И плевать, что я всего лишь замена, напоминание, плохая копия. Пусть так. — Не надо, Лисичка, — он пытается отстраниться, но я не позволяю. Хватаюсь за лацканы его пиджака и тяну на себя. — Один раз… — Я не могу, — он буквально выдавливает из себя каждое слово. — Прошу, только один раз. Я сделаю, как ты скажешь, но сейчас я прошу тебя, только одна ночь… Он все еще противится, сдерживается, а я упрямо смотрю ему в глаза. Чтобы видел, знал, что у меня нет ни единого сомнения и у него тоже не должно быть. Я хочу его, сейчас хочу. И пусть это неправильно, местами глупо даже, но сейчас мне это нужно, он мне нужен. Я устала думать, устала от этой бесконечной боли. Мне нужна одна лишь ночь, только одна, необходима просто, а об остальном я подумаю завтра. Ну же, не сопротивляйся мне. Просто отпусти себя. Я ведь не претендую ни на что, на тебя не претендую. Я еще в прошлый раз усвоила урок и все для себя поняла, сделала выводы. И пусть нет у него тех чувств, что есть у меня, сегодня они нам не нужны. А потом. Потом я справлюсь, наверное. Соберу себя по кусочкам после потери близкого человека, начну новую жизнь. Однажды начну. — Пожалуйста, — повторяю настойчивее. Я ведь вижу, что он тоже этого хочет. Борется с собой, но хочет. И пусть это всего лишь физиология, пусть сердце его принадлежит другой, тело сейчас принадлежит мне. — Лиса… — он произносит хрипло мое имя, а я больше не хочу ждать, отпускаю его пиджак и начинаю расстегивать пуговицы на рубашке. Первая. Вторая. Третья. На четвертой он успевает опомниться, и схватив меня за запястья, разводит руки в стороны. — Один раз, — шепчу, а он отпускает меня. Но прежде, чем из моей груди успевает вырваться стон разочарования, Леша хватает меня за талию, тянет на себя, с размаху впечатывая в свою широкую грудь, и целует. Напористо. Несдержанно. Временами даже больно. Он не дает мне перехватить инициативу, даже отвечать толком не дает, просто врывается в мой рот, проталкивая со стоном язык. Этот поцелуй не похож на прежние, он другой. Грубый и совершенно несдержанный. Мужские пальцы зарываются в мои волосы, надавливаю на затылок, в то время как язык таранит мой рот, подавляя сопротивление, которого и нет вовсе. — Что же ты делаешь, девочка, я же сломаю тебя, малышка, тебе же больно будет, — шепчет он и вопреки своим же словам тянет молнию на плате, а потом и вовсе спускает с его плеч, бросая к ногам. А я все также смотрю на Графа. Глаза в глаза. Упрямо. И его взгляд затуманенный, жаждущий, пылающий ярким пламенем придает мне смелости. — Мне без тебя больно, — выдыхаю, совершенно не стыдясь. Правды вообще не стыдятся, а я не собираюсь держать свои чувства в себе, когда о них кричать хочется. Мне действительно больно без него. Так уж вышло, что никого, кроме этого странного, местами устрашающего человека, у меня в общем-то никого и не осталось. И он тоже скоро исчезнет. Так что пусть ломает. Не жалко. Да и нечего уже ломать. Куколка давно сломалась. Только пусть даст мне почувствовать себя живой, хоть ненадолго. Я вновь тянусь к нему. Хочу чувствовать эти губы: грубые, настойчивые, такие манящие и соблазнительные. Есть только мы. Я и ОН. Только сегодня. Сейчас. Граф выдыхает обреченно, подается вперед, окончательно передо мной капитулируя. С его губ срывается едва слышный стон, и меня словно вихрем сносит. Я едва успеваю уловить тот момент, когда Леша подхватывает меня под бедра, и сажает на себя, вынуждая обхватить ногами таз. Мой крик тонет в поцелуе, и я теряюсь в ощущениях, что дарит мне близость этого мужчины, его губы, уверенные, смелые и в тоже время осторожные движения. Он ласкает меня языком, сплетая его с моим, даря невероятные ощущения блаженства и умиротворенности. И нет в этот миг никакого смущения, нет места неуверенности и сомнениям, есть только желание: острое, безудержное, дикое, всепоглощающее. Есть чистый, неприкрытый восторг. Потому что это мужчина мой. Сейчас мой. И когда Леша бережно, с каким-то особенным трепетом и заботой, укладывает полуобнаженную меня на диван, быстрыми отрывистыми движениями стягивая колготки и трусики, я не испытываю ни капли волнения, не пытаюсь укрыться от восхищенного и одновременно рассеянного взгляда, направленного на меня. Дрожащими пальчиками я расстегиваю оставшиеся пуговицы на его рубашке, и та тотчас же летит в сторону. — Не спеши, — останавливает меня Леша, когда я тянусь к пряжке его ремня. А я не понимаю совершенно, зачем он меня остановил. Мы ведь хотим этого, оба хотим. И пока я растерянно моргаю, он нависает надо мной, вновь соединяя наши губы в поцелуе. Но теперь другом. Нежном, трепетном, успокаивающем. В то время как мужские руки блуждают по моему телу, ласкают, сжимают грудь, талию, бедра. Леша дышит тяжело, отрывисто, в унисон со мной, а я выгибаюсь в пояснице от каждого его прикосновения, от ласк теплых рук, от поглаживаний внутренней стороны бедра. Мне так хочется…хочется, чтобы он коснулся меня там, чтобы сделал также хорошо, как было в прошлый раз, в то наше единственное утро, когда мы позволили себе большее. И словно услышав мои мысли, он поднимается выше, касается пальцами складочек, проводит по ним подушечками, и я стону ему в губы, шире раздвигая бедра. — Пожалуйста, — задыхаюсь от той бури ощущений, что проносится по моему телу разрядом тока, когда настойчивые пальцы раздвигают губы и осторожно размазывают выступившую влагу. — Такая нежная, чувственная, маленькая, что же ты со мной делаешь, а? Я не знаю, что ответить и нужно ли отвечать, я просто утопаю в наслаждении, в блаженстве, что дарят его пальцы, его движения. Перед глазами все плывет, в ушах пушечным гулом отдается каждый удар сердца, и все что я могу — кусать губы и мычать бессвязно. А после я взрываюсь, разлетаюсь на мелкие частички, разбиваюсь на осколки, сотрясаясь в безудержном оргазме и утопая в сладостных ощущениях, растекающихся по венам. Мне требуется время, чтобы прийти в себя. Мокрая и вспотевшая, я лежу на диване, глядя в потолок и тяжело дыша. Лишь краем глаза улавливаю какое-то движение, а потом Леша накрывает меня своим телом, окидывает меня внимательным взглядом, словно ищет хоть намек на сомнение. Но его нет. Просто не может быть. — Боишься? — спрашивает, оглаживая мои бедра, поднимаясь выше, обхватывает ладонью небольшую грудь и чуть ее сжимает, вырывая из моей груди очередной стон. Я только глаза прикрываю и мотаю головой в знак протеста. Не боюсь. Нет. — У тебя еще есть шанс передумать, Лисичка, — произносит надсадно, будто сам не верит в то, что говорит. — Я хочу… — шепчу, разомкнув веки, смотрю упрямо в его глаза, не отводя взгляда и в подтверждение своим словам, обхватываю ногами его поясницу. — Красивая ты, я ни черта не должен этого делать, — выдавливает он хрипло и вопреки своим же словам, подтягивает меня ближе, проводит головкой по промежности, раскрывая губы и входит так внезапно, так резко, одновременно накрывая мои губы своими, ловя мой стон. Острая, режущая боль пронизывает все тело. Больно. Как же больно. Я сжимаюсь, из глаз брызжут слезы, но вырваться не пытаюсь. — Тише-тише, — он шепчет мне что-то ласковое, стирает слезы подушечками пальцев, заводит за ухо выбившуюся прядь и покрывает поцелуями мое лицо. Не двигается. Дает мне привыкнуть, и только по его дыханию, по напряженным плечам я понимаю, насколько сложно ему сдерживаться. — Продолжай, мне уже не больно, — я улыбаюсь, стараясь придать голосу твердости.