— Это очень мило, — Габриэлла подошла ближе и сжала мое плечо в знак сочувствия. — Ты и правда на нее похожа. Я усмехнулась, пытаясь рассеять одолевшую меня меланхолию. — Это пока меня не разозлишь. Они рассмеялись и на мгновение отвлеклись, за это время я сфотографировала картину на свой телефон. Я могла бы часами стоять здесь и смотреть на полотно, связывающее меня с отцом так же, как украденный медальон, но мои новые друзья хотели идти дальше. Было ясно, что ни один из них не интересуется искусством, но в угоду мне они бродили со мной по музею. У меня в сумке зажужжал телефон, но я игнорировала его все оставшееся время. Тирнан может и был моим опекуном, но не чертовым сторожем. Когда мы покинули галерею, окунувшись в ледяной октябрьский вечер, я наконец-то достала телефон и прочитала пять полученных уведомлений. Тирнан: «Ты меня не забавляешь. С кем ты?» Тирнан: «Бьянка Бельканте, если не ответишь в ближайшие пять минут, ты будешь наказана». Тирнан: «Вижу, сегодня ты проявляешь чрезвычайную несознательность. Прекрасно. Я включил отслеживание на твоем телефоне. Через 30 минут Эзра подъедет к Метрополитен-музею. Если ты будешь с кем-то не тем, я ужесточу твое наказание. И, Бьянка, лучше тебе не проверять, на что я способен». Тирнан: «Ну все. Эзра за тобой не приедет. Я сам приеду. Будь у входа в Метрополитен через двадцать минут». Ему даже не нужно было дописывать «иначе…», потому что это подразумевалось в самом тоне его сообщений. Элиас взглянул на исказившую мое лицо гримасу и сочувственно поморщился. — Все в порядке? — Нет, — честно ответила я, гнев пронесся внутри меня, как торнадо, поглотив все положительные мысли о Тирнане. — Мой опекун — ревнивый, гиперопекающий придурок, обожающий покомандовать. Габриэлла рассмеялась. — Расскажи нам, что ты чувствуешь на самом деле. Я ей улыбнулась, но уголки моих губ скривились от раздражения. Кем Тирнан себя возомнил? Возможно, мне всего семнадцать, но я уже много лет была вполне самостоятельной. Аида никогда меня не контролировала. Если уж на то пошло, это я контролировала ее и Брэндо. Я отвечала за все, шестидесятилетняя душа в теле подростка. Я никогда не принимала наркотики, не выпила ни глотка спиртного и даже не целовалась с мальчиками, если не считать того случая в раздевалке, когда Куинн Мастерс меня к этому принудил. Мне не нужно было, чтобы Тирнан обращался со мной, как с ребенком. Я не хотела, чтобы он так со мной обращался. Пока я стояла и размышляла, раздражение все нарастало. Строя из себя альфа-самца, Тирнан испортил мне прекрасный день, и теперь мне хотелось испортить его. В моей голове возникла идея, и на лице блеснула медленная, злобная ухмылка. — Эй, вы очень торопитесь домой? — спросила я своих новых друзей, копаясь в рюкзаке и пересчитывая пачку сотенных купюр, полученную утром от Тирнана. — Я очень давно мечтала кое-что сделать… * * * Было больно. Невозможно было обойти боль. Татуировка на любой части тела неизбежно причиняла боль, но татуировка, нанесенная на нежную кожу запястья, была особенно болезненной. Какая-то часть меня, затаившаяся в самых глубоких и темных недрах моего существа, возможно, наслаждалась этой сжимающей зубы болью, пронизывающим меня жужжанием, пока не разыгрались нервы, но я научилась хорошо это игнорировать. Элиас и Габриэлла в знак солидарности сидели рядом со мной и болтали о повседневных школьных сплетнях и предстоящем бале памяти Лейна Константина, а мужчина с крашеным зеленым ирокезом склонился над моим запястьем со своим вибрирующим тату-пистолетом. Я была несовершеннолетней, но Тирнан дал мне две тысячи долларов наличными, и я пустила их в ход, чтобы убедить сотрудника тату-салона на окраине Верхнего Ист-Сайда сделать мне татуировку. Я также отключила телефон, чтобы этот засранец Тирнан не смог меня найти. — Вообще-то я должна на него пойти, — призналась я Элиасу, когда он рассказал о бале, который Константины устраивают в Метрополитен-музее в следующем месяце, чтобы вспомнить Лейна в годовщину его смерти. Он моргнул. — Правда? — Да. Он и Габриэлла обменялись взглядами, а я стиснула зубы от боли. Казалось, что парень почти закончил, но все мое предплечье горело от боли. Капля пота стекала в ухо по краю линии волос. — Как ты получила приглашение? Не хочу показаться высокомерным, но это одно из самых известных событий в городе. Я думал, ты здесь недавно? — Да, но я живу в семье МакТирнан, — объяснила я. — Они довольно обеспеченные люди. Элиас нахмурился, его взгляд расфокусировался, и он углубился в воспоминания. — МакТирнаны, я определенно о них слышал. Я должен спросить тетю Кэролайн или мою маму. Я измучаюсь, что никак не могу вспомнить, кто они такие. Я пожала плечами. — Кем бы они ни были для твоей семьи, я — ничто. — Не ничто, — добродушно сказала Габриэлла, сжав мою свободную руку. — Проведя достаточно времени в «правильных» кругах, ты понимаешь, что большинство людей просто хотят от тебя что-то получить. Приятно встретить кого-то, кому плевать на наши фамилии. Я ей подмигнула, а она рассмеялась и добавила: — Меня зовут Габриэлла Заппа. Мой отец — Энеа Заппа, глава компании «Заппа Шиппинг Интернэшнл». Я пожала плечами, потому что понятия не имела, кто такой Энеа Заппа или его компания. Габриэлла снова засмеялась, и когда она откинула голову, ее густые каштановые волосы колыхнулись у талии. — Видишь? Ты ни о чем не догадываешься, и это удивительно. — Точно, — согласился Элиас. — Когда я начал учиться в академии, все, как только узнавали мою фамилию, пытались со мной подружиться. Прошло некоторое время, прежде чем они поняли, что я не имею абсолютно никакого отношения к Кэролайн. — Потому что ты бедный? — забыв о тактичности спросила я, потому что мне было слишком больно. Элиас пожал плечами, застывшую у него на лице маску гнева, от которой у него напряглась челюсть, перекрыл легкий налет скуки. — Помимо всего прочего. — Это отстой, — тихо сказала я, когда татуировщик отстранился и осторожно стер кровь с моей новой татуировки. — Я знаю, каково это — чувствовать себя отвергнутым собственной семьей. Глаза Элиаса, так похожие на глаза Лейна, чистая, незапятнанная синева летнего неба, лучились теплом ко мне и старой, застоявшейся болью. — Спасибо. Иногда мне кажется, что я готов на все, чтобы вписаться в общество, но знаю, что ничего не изменится. Совсем. — Особенно, когда твоя кузина трахается с врагом, — поддразнила Габриэлла, чтобы разрядить обстановку. Элиас спихнул ее с табурета, что вызвало взрыв хохота. — Готово, — хмыкнул татуировщик Харлан. — Посмотри, пока я ее не закрыл. Смех застыл у меня в легких, в мягкие ткани вонзились маленькие частички льда так, что мне стало трудно дышать. У меня на запястье расправил в полете крылья миниатюрный, идеально прорисованный голубь. Это была великолепная копия голубя Пикассо, того самого, в честь которого дал мне прозвище мой отец. Тирнан мог украсть мой медальон. Мог попытаться раздавить меня своим каблуком. Но он не мог отнять у меня воспоминания. Не мог лишить меня крови и любви Лэйна Константина, если только разрезать меня на части и выпустить кровь. — Иди в жопу, — пробормотала я, уставившись на голубя. Мне не нужна была татуировка для гарантии того, что я никогда не забуду папу или кем была при его жизни, будучи его дочерью, даже если это скрывалось. Но это помогло. Очень помогло. Потому что в чем еще смысл искусства, если не в том, чтобы красноречиво выразить мириады зародившихся в человеческом сердце эмоций, которые настолько необъятны, чтобы их невозможно описать простыми словами? — Как красиво, — сказала Габриэлла, наклонившись вперед, чтобы рассмотреть рисунок. — Тебе идет. — Спасибо, — прошептала я, чувствуя, как сердце трепещет где-то у меня в горле.