— Я всегда свободен, — сказал ему я и не соврал. Пару месяцев назад, когда он приказал мне сесть на самолет в Ирландию, чтобы разыскать Ронана — бульдога Кэролайн Константин, я сделал это без вопросов, несмотря на то, что был занят заключением подложного контракта на строительство новой башни «Прайс» в Нью-Йорке. Брайант хмыкнул в трубку. — Тирнан, если я узнаю, что ты затеял что-то неразрешенное, то очень расстроюсь. Неразрешенное. Единственное, что я сделал неразрешенного, — это в семнадцать лет влюбился в ту, кого он не одобрял. Грейс не заслужила того, что с ней случилось, просто связавшись со мной, и, возможно, Бьянка не заслужила того, что я планировал, просто потому, что была внебрачным отпрыском Лейна Константина. Но жизнь несправедлива. Меня забавляет мысль о том, каким молодым и глупым я тогда был. Теперь ситуацию контролировал только я. Не Бьянка. Не Брайант. — Ты можешь заехать и помочь мне разобраться с бабушкиной коллекцией Матисса, — предложил я. — Хотя я точно помню, как ты однажды сказал, что искусство — это занятие дураков и лентяев. Брайант фыркнул. — Не забывай о психически ненормальных. Чем бы ты ни занимался, Тирнан, я ожидаю, что меня будут держать в курсе. Будь у меня в офисе завтра в десять. Не дожидаясь моего ответа, он повесил трубку. В наступившей после этого тишине люди, которых я годами нанимал к себе на работу, — мое ближайшее окружение, которое преступный мир Нью-Йорка называл «Джентльменами», — беспокойно заерзали в своих креслах. — Знаешь, это не сработает, — сказал мне Уолкотт, налив в хрустальный бокал охлажденную воду «Кона Нигари» и поставив его на стол у моего локтя. — Ты все делаешь неправильно. Я проигнорировал замечание своего старого друга и поднес бокал к губам. До смешного дорогая вода омыла мне горло приятной прохладой, хотя мне хотелось более резкого жжения виски или скотча. Я не пил уже тринадцать лет, хотя никогда не был алкоголиком, но желание не ослабевало. Это меня устраивало, ежедневная борьба напоминала мне о том, чего я лишился из-за алкоголя и наркотиков, когда был еще подростком. — Брайант все узнает, — добавил Хенрик. — Он всегда все вынюхивает. — Да, с моей помощью, — заметил я. — Так что на этот раз я ему не скажу. Он доверяет мне, своему верному слуге, настолько, что не станет перепроверять меня так, как заставляет перепроверять все вокруг. — Не скажешь, что забрал двух невинных детей, чтобы использовать против него и Кэролайн Константин? — пробормотал Хенрик, как будто децибел его голоса мог смягчить удар от предательских слов. — Ты действительно готов разрушить две юные жизни ради мести? — Et vindictam retribuet in alis nigro, — процитировал я на латыни девиз семьи Морелли. Месть на черных крыльях. Мы построили всю нашу семейную историю на восхождении к высшим эшелонам успеха за счет удачных рисковых операций, поэтому, естественно, иногда мы неизбежно обжигались, совсем как десятилетия назад, пострадав от семьи Константин. Разница между Морелли и всеми остальными заключалась в том, что мы никогда не прощали предательства. И сейчас я не собирался нарушать эту традицию. — Они забрали у тебя две жизни, — прошептал Уолкотт, сильно наклонившись вперед, и его покрытое шрамами лицо неестественно сморщилось. — Знаю, что твоя мишень Брайант, но ты забираешь еще двоих, вовлекая Брэндона и Бьянку. — Ты их едва знаешь, какое тебе, блядь, дело? — резко ответил я, стиснув в пальцах поднесенный к губам бокал с бесполезной водой. — Они милые, — признал Уолкотт, слегка пожав плечами. — Милые, но трагичные. «Как и ты», — сказал мне жестами Эзра, который следил за разговором, читая по губам. Милый? — спросил его я. «Немного трагичный», — поправил он. — У меня нет ничего общего с этими сопляками. Это прозвучало зло, но, опять же, я всегда был злым. Жестокость ощущалась прямо у меня во рту, льдом в моих венах. Но что-то беспокойно шевелилось у меня в груди, и мне не хотелось углубляться в этот вопрос. Меня не волновала цена мести. Мне не нужно было, чтобы мои люди напоминали мне о ставках Бьянки и Брэндона в этой ситуации, потому что это не имело значения. Или не должно. Эзра постучал своим тяжелым кулаком по столу, чтобы привлечь мое внимание, а затем, когда я на него взглянул, сказал жестами: «Мух гораздо легче ловить на мед, чем на уксус». — Кто ты? Мудрая, мать твою, знахарка? — рыкнул на него я. Он моргнул, совершенно не обратив внимания на моё ужасное настроение. А я был. В ужасном настроении. И не мог понять, почему. Я, как и намеревался, изложил Бьянке правила и забрал ее медальон. Я не из тех мужчин, что ведутся на женские уловки и горести. Вид слез, льющихся из этих голубых глаз, поблескивающих на длинных ресницах, скатывающихся по ее розовым щекам… ничто из этого не должно было меня беспокоить. Большую часть своей жизни я провел в роли мордоворота Брайанта Морелли, человека, которого посылали делать грязную работу, на которую ни у кого из моих братьев или сестер не хватало духу. Когда-то, давным-давно, я противился насилию, которому подвергал меня мой отец, но поплатился за это и усвоил урок. Всякий раз, когда я думал о том, чтобы послать его к черту, мне достаточно было взглянуть в зеркало на шрам, рассекающий левую половину моего лица, чтобы вспомнить, что случается с теми, кто осмеливается бросить вызов великому и ужасному патриарху Морелли. У меня кровь стыла в жилах, когда я вспоминал о том, как на протяжении многих лет он коварно настраивал против меня мою собственную семью. Мой взгляд невольно остановился на стоящей на книжной полке фотографии в рамке, на которой был изображен я с моим младшим братом Картером. На ней мы еще дети одиннадцати и девяти лет, стоим, обхватив друг друга руками и закатываясь от смеха после борьбы в грязи после дождя, превратившего мамин розовый сад в болото. Картер тогда порезался колючим стеблем, и на фотографии у него слегка кровоточит под левым глазом. Спустя годы у него все еще остался бледный шрам. Это был последний раз, когда брат меня обнимал. Последний раз, когда со мной играл кто-то из моих братьев и сестер. Потому что две недели спустя, в мой двенадцатый день рождения, Брайант превратил меня в монстра. — Тирнан, — ворвался в мои тревожные мысли грубый голос Хенрика. — Мы в своей жизни натворили много дерьмовых вещей, но играть с детьми?.. Оно того не стоит. Прищурившись, я взглянул на него, на всех троих моих друзей и сотрудников. — Не поймите меня неправильно, парни. Я в первую очередь ваш босс и только во вторую ваш друг. Вы можете со мной не соглашаться, но вам меня не переубедить. Мое мнение — это только мое. «Так ли это?» — вскинув руки, возразил Эзра. — «Или твоего отца? Твоей матери?» — Все, что я делаю, я делаю для своей семьи, — выдавил я. — Зачем? — серьезно спросил Уолкотт, сидя рядом с Хенриком в стоящих перед столом кожаных креслах. — Они тебя не заслуживают, Ти. Мрачный смех заскрежетал по горлу, словно когти, вырываясь изо рта. Они не понимали, и я не мог их в этом винить. Хенрика в тринадцать лет выгнали из фамильного дома за то, что он был геем. Уолкотт потерял всех своих друзей и поклонников после несчастного случая, в результате которого восемьдесят пять процентов его тела уродовали шрамы. Эзра рос на улице, пока Брайант не нашел его и не завербовал ко мне в пару для выполнения грязной работы. Нам тогда было всего по семнадцать лет, столько же, сколько и милой нежной Бьянке, плачущей в одиночестве наверху. У этих людей не было семьи, не говоря уже о такой семье, как моя. Мы были не просто кровными родственниками, не просто людьми, объединенными одной фамилией. Мы были чертовым институтом. Морелли против всего проклятого мира. Они не знали, каково это, когда тебя боятся и ненавидят братья и сестры, которые в иных случаях объединялись против жестокости наших родителей и были тупыми, как гребаные воры. — Не говори, что мы этого не понимаем, — категорично сказал Хенрик. — Мы знаем, каково это, когда тебя сторонятся. Ты впустил нас в свою жизнь, потому что мы это понимаем. Но ты должен преодолеть эту потребность самоутвердиться. Ты заработал свой первый миллион восемь лет назад, черт возьми. Тебе не нужны их деньги. — Тебе не нужна их любовь, — продолжил Уолкотт. — У тебя теперь есть семья. — Этого недостаточно, — сказал я, и слова прозвучали как удар молнии, наэлектризовав воздух в комнате. — Вы знаете, чего Брайант меня лишил? Во-первых, моя семья, любимые мною братья и сестры, вдруг стали смотреть на меня как на врага. А потом, как будто этого было мало, он забрал у меня Грейс только потому, что она дальняя кузина Константин… Я глубоко втянул воздух, опаливший мне горло, словно призрачный ожог вожделенного мною виски. — Он навсегда забрал семью, которая могла бы у нас с ней быть. Хенрик немного помолчал, затем расправил плечи и сказал: — Это не он убил ее, Ти. — Это практически все равно, что он! — слова вырвались из груди, на языке разлился вкус крови, и я понял, что прокусил щеку. — Он от меня ее спрятал. Подавленная и одинокая… она не видела другого выхода.