Только она не была одна. Не совсем. До отчета о результатах вскрытия никто, кроме Эзры, меня и Грейс, не знал о ее беременности, но я всегда думал, не выяснил ли это каким-то образом Брайант. Я понял, что встал и со всей силы швырнул свой бокал с дорогой водой, только когда он разбился о дверь и со звоном полетел на пол. Моя грудь вздымалась, гнев вибрировал конечностях, как необузданный ток. Насилие. Это я. Мой смысл жизни. В том, чтобы запугивать. Заставлять людей подчиняться власти моего отца. Он отнял у меня все, что я когда-либо любил, поэтому я забыл, как это работает. Чтобы я мог быть его чудовищным орудием, его головорезом и его бессердечным слугой. И долгие годы я это и делал, потому что это все, что у меня было. С тех пор, как Картер тогда обнял меня за плечи, я не знал нежных прикосновений братьев и сестер. Не знал любви с тех пор, как Брайант вырвал ее у меня еще до того, как я стал мужчиной. И, несмотря на годы ожесточения сердца, особой отточки моего ума, я все еще не мог избавиться от глупого человеческого желания заставить моих братьев и сестер снова меня полюбить. Таким образом, во мне в тандеме существовали эти две, казалось бы, противоположные потребности. Покончить с Брайантом и вернуть уважение моих сестер и братьев. И ключом к этому была Бьянка. Уничтожив годами терроризирующих нас Константинов и Брайанта, я докажу свою верность братьям и сестрам, а также обеспечу свою личную вендетту за то, что они разрушили мою жизнь. Мне плевать, что она молода. К семнадцати годам я убил двух человек и перенес бесчисленные побои. Возраст — это цифра, связанная с течением времени, а не с созреванием человеческого сердца. А Бьянка оправилась от стольких ударов, что может считаться старой душой. Она была честной добычей. Даже если это не так, она была моей игрой. Моим счастливым билетом к свободе и уважению. Я не позволю никому — ни моим друзьям, ни Бьянке с ее влажными, голубыми бархатными глазами, ни Брэндо с его забавным детским хладнокровием — встать на пути моей миссии. Кроме того, они были отпрысками человека, который пытался разрушить мою семью и развязал между нами вражду. Именно из-за него я попал в кабалу к отцу. Из-за него я родился в войне, которая будет бушевать до самой смерти Брайанта и даже позже. Использовать Бьянку Бельканте, чтобы уничтожить семью Константин, это единственный способ вернуть мир в мою семью. Вернуть мне покой. И после долгих лет борьбы это было единственным, чего я хотел. Объятий Картера. Поцелуев Евы, Софии, Дафны и Лизбетты. Уважения Люциана и Лео. Гармонии моей матери, которую прошлое и ее муж довели до пьянства и наркотиков. Свободы от больных, адских игр Брайанта. Я посмотрел на лежащий на столе разбитый медальон, бесцеремонно вскрытый одним ударом молотка. Среди треснувших кусочков серебра лежала записка. Два слова. La Paloma. Голубка, по-испански. Я ожидал большего от основателя Константинов, известного своей загадочностью и хитростью, тем, что он играл в игры лучше, чем кто-либо другой. Какого черта он оставил своей дочери медальон с таким прозаическим словом? — Узнайте все, что можно, о связи Лейна Константина с голубями, — приказал я своим людям. — А медальон? — спросил Уолкотт, набравшись смелости. — Может, мне стоит его отремонтировать? — Ни в коем случае, — огрызнулся я, когда мой разум заполнил образ прекрасного, бледного и трагического от слез лица Бьянки, и всколыхнул в моей груди что-то скрытое, что-то давно умершее, пытающееся воскреснуть. — Вообще-то, оставь его в таком виде, ладно? Я подарю его ей на восемнадцатый день рождения. Я проигнорировал то, как они на меня посмотрели, мне было за них стыдно. Они должны были быть моей командой наемников, а не сочувствовать какой-то девчонке. — Итак, каков план? Избить ее, чтобы она подчинилась, как и всех остальных, перечащих тебе и твоему отцу? Заставить ее узнать, где Лейн спрятал миллионы долларов, и что потом? Отдать деньги тебе, в обмен на ее жизнь? — спросил Уолкотт. — Ты забываешь ту часть, где он представляет ее обществу на апрельском балу памяти Лейна Константина как его внебрачного ребенка, — мягко добавил Хенрик. Эзра просто уставился на меня своими темными глазами, в которых жирным шрифтом было написано осуждение. — Спускаясь по лестнице, я слышал, как она плакала, — добавил Уолкотт. — Ей не придется ничего подписывать. Как ее опекун, я буду отвечать за ее имущество до ее совершеннолетия, вот почему у нас не так много времени на поиски этого компромата. Через пять месяцев ей исполнится восемнадцать, а через месяц состоится бал памяти Лейна. Я хочу поскорее с этим разобраться, чтобы выгнать их из своего дома. Закоренелые преступники, которых я годами развращал и создавал по своему извращенному образу, уставились на меня с одинаковым выражением разочарования, от которого у меня заколотилось сердце. Я рассеянно потер ноющую грудь, потрясенный тем, что мне не все равно на то, что они думают, потому что, в отличие от моих кровных родственников, я никогда раньше не сталкивался с их разочарованием. — Она всего лишь девушка, — резко напомнил им я, почему-то забыв включить в свою защиту Брэндона. Мне нравился Брэндо, хотя мне было больно смотреть на него и знать, что, если бы жизнь сложилась по-другому, по-моему, я мог бы знать кого-то похожего. Было легко быть добрым к ребенку, когда он милый и чертовски забавный. Бьянка была совсем другой. Она не напоминала мне о Грейс, обо всем, что я потерял в этой войне между двумя семьями. Она не напоминала мне ничего. Я никогда раньше не встречал никого похожего на нее, такую невинную, но в то же время полную огня. Она не боялась меня, как не боялись меня только «Джентльмены» и моя кузина Тильда. Она была красива, но на свете полно красивых женщин. Ее уникальность заключалась в ее простосердечии, в том, как она двигалась по миру, словно считая себя невидимой, когда каждый человек, мимо которого она проходила, смотрел на нее и жаждал быть ею или быть с ней. Конечно, я не хотел ни того, ни другого, но я ведь не покойник и не мертвец. В Бьянке Бельканте была какая-то магия, и, если я не буду осторожен, она заразит ею меня и этот дом и оживит все наши мертвые души. Я просто должен был убедиться, что этого не произойдет. Жестокость давалась легко, насилие было моим другом, а сердце уже долгие годы оставалось каменным, так что это не должно было стать проблемой. Но, глядя в осуждающие лица своих людей, вспоминая трагическую красоту ее залитого слезами лица в тот момент, когда я украл этот медальон, у меня появилось странное предчувствие, что я приступаю к самой трудной миссии за всю мою жизнь. ГЛАВА 3 БЬЯНКА Проснувшись следующим утром, я почувствовала боль и пустоту. От взгляда на синий бархатный полог над кроватью в пустых глубинах моего сердца эхом отдалось отчаяние. Моя рука коснулась пустого места на груди, того самого, где должен был быть папин медальон. Я не могла поверить, что Тирнан вот так просто вырвал его у меня. Мне было стыдно признаться, что до этого чудовищного поступка меня интриговал этот миллиардер со шрамами и татуировками. Тирнан был образцом контраста, и как любитель искусства, а иногда и художник, я не могла не чувствовать себя обязанной разобраться в хитросплетениях его двойственности. Голос Тирнана был учтивым, совершенным для Восточного побережья, но произносимые им слова сочились гневом и горечью, казались грубыми там, где должны были быть нежными. Тот же гнев отражался в этих змеиных глазах, в их прищуренном взгляде под тяжелыми бровями. Но губы у него были полными, мягкими и нежно-розовыми, как внутренняя поверхность морской раковины. Он не сочетался с его суровыми чертами и длинным, глубоким шрамом, но все же подходил. Он носил дорогую, безупречно сшитую одежду, как классический нью-йоркский бизнесмен, но его кожа была испещрена черными татуировками, изрезавшими его плоть латинскими фразами и детальными очертаниями случайных изображений, таких как роза на тыльной стороне ладони и набитые на обеих руках рукава, выполненные в черно-серых тонах. Тирнан взял на работу глухого, мужчину со шрамом и женщину-адвоката, словно для него что-то значат равенство и признание, но при этом называл меня «малышкой», как будто я была вещью, а не девушкой. Тирнан взял на воспитание двух осиротевших детей, которые в противном случае были бы обречены на сомнительную систему патронатного воспитания и потенциально разлучены друг с другом, но меня Тирнан, похоже, ненавидел. Так почему же он стал нашим опекуном?