— В ЭТОМ доме. — «Клянусь». — Клянусь. — А потом, через секунду, Кира добавила: — Аминь. — А теперь топай отсюда. Иди наверх. Иди куда хочешь. Давай. Кира выплыла из комнаты, словно призрак, отделившийся от стены. Натали закрыла дверь и зажгла сигарету. Она снова начала курить, когда все это случилось, после трех лет завязки. Это первое, что ей сейчас было нужно. Она отошла подальше, чтобы не было видно, как она смотрит на дом напротив, на полицейские фургоны и на полицейских в белых скафандрах, выносящих из дома все подряд. Она наблюдала, наблюдала каждый день. Она не могла свести с них глаз. Она почти не выходила. Она не представляла, что может увидеть, не облекала свои страхи ни в какую форму на тот случай, если они все-таки сбудутся. Но где-то в глубине ее сознания мысли о мертвых телах, о чем-то зарытом в земле, о детях клубились, словно ядовитый газ, и отравляли ее. Она почти не спала с тех пор, как они постучались в ее дверь, — не прошло и часа с того момента, когда она увидела новости по телевизору. Их было трое, и она ждала их. Киры не было, она играла дома у подруги. Они сказали, что хотели бы поговорить и с Кирой, но позже, не сейчас. Открылась входная дверь, и из нее вышли двое. В руках они несли два черных застегнутых пластиковый пакета с… С чем? Натали затянулась сигаретой. Ей хотелось зайти внутрь. Она была там один или два раза — забирала Киру, но Эдди ни разу по-настоящему не пригласила ее в дом. Впрочем, тогда это был самый обыкновенный дом — чей-то коридор и гостиная, чья-то необычная мебель. Теперь он выглядел по-другому. Казалось, что у него даже форма изменилась. Он выглядел нескладным, обособленным. Она видела фотографии с ним по телевизору и в газетах — дом напротив, дом Эдди, но не этот дом, теперь кажущийся таким далеким: с опущенными шторами, полный полицейских в белых костюмах и с неизменным фургоном на подъездной дорожке. Дом убийцы. Когда-нибудь он появится в фильме или в одной из книжек по мотивам реальных преступлений. Этот дом. Ей надо было поговорить с Кирой еще раз. Полиция пока этого не сделала, и Натали должна была выяснить все первой. В том, что выяснять было что, она не сомневалась. Должно было быть. Она холодела при мысли о том, что происходило, и о том, что могло — очень даже могло — произойти в любой день, в любую неделю. Кира. Она любила Киру. Было тяжело вот так, совсем одной, и у нее случались плохие дни. Кира выводила ее из себя, постоянно задавала вопросы, скакала, вертелась, никогда не вела себя спокойно, плохо спала. Но она любила ее. Как можно в этом сомневаться? Белые костюмы вернулись обратно по подъездной дорожке и захлопнули за собой дверь. Она мысленно проследовала за ними. Сначала коридор. Потом поворот налево. Гостиная — такая же, как у нее. Дальше. Кухня. Дверь на задний двор. Через которую иногда заходила Кира. Раньше. Она увидела ступеньки, хотя ни разу в жизни не была у Эдди наверху. А теперь ей туда хотелось, она хотела посмотреть, внимательно изучить комнату за комнатой, исследовать их, отодрать обои, поднять занавески, отодвинуть мебель — чтобы увидеть своим внутренним взором, что таилось под ними или за ними. Несколько раз в день Натали бралась за телефонную книгу и находила в ней имя. Слайтхолм, Э.С., Бримптон Лэйн, 14. Оно выделялось среди других имен на странице. Буквы, казалось, мерцали. А потом они становились крупнее, а чернила — темнее. Слайтхолм, Э.С., Бримптон Лэйн, 14. И это было уже больше, чем имя, адрес или телефонный номер. Они были обведены в круг. Они выглядели так же, как и… Кристи, Дж. Р.Х., Риллингтон Плэйс, 10 [6]. Уэст, Ф., Кромвель Стрит, 25 [7]. Только они уже давно умерли, а это было реально, и она смотрела на него, на этот дом из красного кирпича — точно такой же, как и ее дом, в паре ярдов от ее дома, где она ела, спала, одевалась, готовила. Где жила Кира. Натали затушила бычок. Теперь в доме напротив было тихо. Никто не входил и не выходил. Стояли припаркованные фургоны — и все. Она была не против отпускать туда Киру. Даже больше чем не против. Счастлива. Всегда готова — в любой день. Она не знала, что чувствовать по этому поводу. Как она могла о чем-то догадаться? Кира ходила туда постоянно — каждое утро, каждый вечер, каждую субботу и воскресенье. Эдди. Эдди. Эдди. Эдди. Значит, ничего плохого не могло происходить — вообще ничего плохого, раз она хотела и дальше туда ходить, каждое утро и каждый вечер. Или могло? Но как так? Она никогда ничего не говорила. Она бы туда не ходила, если бы… Полицейский фургон под яркими лучами солнца выглядел слишком белым, слишком ярким и слишком квадратным. Ей было интересно, что у него внутри. Сверху не доносилось ни звука. Ни единого. Она зажгла еще одну сигарету и полностью выкурила ее, прежде чем пойти поговорить с Кирой. Из ее комнаты было видно дом Эдди. Как только ее отправляли наверх — а это рано или поздно происходило всегда — Кира осторожно брала маленький стульчик, ставила его у окна и забиралась наверх, чтобы сразу увидеть, если Эдди вернется домой. Каждый раз она надеялась, что Эдди вернется. Каждый день она была уверена, что Эдди вернется. Она видела, как люди заходят в дом Эдди и снова из него выходят, и, когда Эдди вернется, она ей о них расскажет. Эдди может не знать об этом. Эдди может это не понравиться. Эдди гордилась своим домом. Она очень часто об этом говорила. «Мой дом — моя гордость». «Сними обувь, Кира, я не хочу, чтобы остались грязные следы, мой дом — моя гордость». «Помой руки, когда доешь, Кира, я не хочу, чтобы у меня на мебели был крем от торта». У Эдди дома было красиво, и она не хотела, чтобы эти люди наводили там беспорядок. Полы там всегда сверкали, а на коврах не было ни единой пылинки. Все было на своем месте, аккуратно и осторожно расставлено, а мебель пахла полиролем. Коврики были постелены там, где надо, и подушки лежали на диване так, как надо, и, если ты вешал кружку на кухонный крючок, тебе нужно было соблюдать определенный порядок. Кира соблюдала. Она запомнила. Эдди научила ее. — Если хочешь бывать здесь, тебе нужно выучить правила, Кира. Сначала синяя, потом белая, потом зеленая, розовая, желтая и в самом конце снова синяя. — А почему они висят именно так? — Потому что мне так нравится. — Да, но почему? — Просто так. Потому что мне нравится. — Мне тоже нравится именно так, Эдди. — Хорошо, — сказала Эдди. — А теперь иди помой руки, ты трогала растения в саду. Кире все это очень нравилось. Когда она приходила домой, ей тоже хотелось все аккуратно расставить. Он пыталась. Но у нее никогда не получалось, потому что их дом был той еще свалкой. «Кира, хватит все переставлять, что ты мельтешишь!» Но в своей комнате Кира могла устраивать все так, как ей нравилось. Как нравилось Эдди. Она разложила одежду в своем шкафу — белые носки, синие носки, белые колготы, розовые колготы, и так же поступила с куклами и плюшевыми зверушками на своих полках. Она научилась. — Господи, что с тобой, Кира, ну и странный же ты ребенок, не пойму, откуда только это взялось? Посмотри — это же выглядит ненормально. — Мне так нравится. — Ну да, конечно, посмотрим на тебя лет в четырнадцать — тут наверняка будет свинарник. Все подростки такие. Кира знала, что не будет, но еще она знала, что лучше не спорить. Она вытянула шею, чтобы лучше видеть. Задняя дверь в доме Эдди открылась, из нее вышли два странных человека и понесли черные пакеты к мусорным контейнерам, но они не выкидывали мусор, а наоборот, доставали его оттуда — складывали то, что было в контейнерах, в свои мешки. Зачем вообще это делать? Внизу позвонил телефон. Кира поудобнее устроилась на подоконнике. Ее мать теперь будет говорить лет сто. Когда она спросила, почему у дома Эдди каждый день появляются мужчины и фургоны, Натали закричала на нее. Она привыкла к крикам своей матери, но в этот раз все было по-другому, у нее сильно изменилось лицо, и она выглядела напуганной, так что Кира поняла, что не стоит больше спрашивать. — Послушай меня. Эдди больше нет. Понятно? Нет. Я не хочу ничего слышать про Эдди, не хочу, чтобы ты спрашивала о ней еще у кого-нибудь, не хочу. Ты слышишь меня, Кира? Кира кивнула, боясь хоть что-то говорить, боясь задать свои вопросы. В ее голове было столько вопросов, что она испугалась, не стала ли она больше, раз они все туда вместились, и не заметил ли кто. Вопросы гудели у нее в голове целыми днями — весь день и всю ночь, как улей пчел, которые никогда не успокаивались. Единственный способ выкинуть их из головы был через рот: ей нужно было задать их кому-нибудь, но она не осмеливалась это сделать, так что они оставались внутри и своим гудением сводили ее с ума. Вдруг голос ее матери стал громче. Кира медленно повернулась и стала слушать. — Что? Когда? Где ты это услышала, Донна? О господи. О ГОСПОДИ. Это чертов кошмар, я тут живу. О господи. Нет. Все то же — фургоны и люди в белых костюмах, как показывают в передачах про убийства… Значит, это будет в новостях. Нужно убрать отсюда Киру, она все слышит, я не хочу, чтобы она узнала. Я просто сказала, что ее больше нет и она не вернется. Да, и так оно и есть, точно… О господи. Кира снова выглянула в окно. Теперь вопросы в ее голове пустились в пляс, начали скакать вверх и вниз с тихим, но назойливым топотом. Где Эдди? Почему ее нет? Почему она никогда не вернется? Что она сделала? Почему эти люди были в ее доме? Что, почему, почему, когда, кто, что, почему, почему… Кире нужна была Эдди. Потому что больше никто не мог отвечать на вопросы нормально, остальные просто затыкали ее, запихивали вопросы еще глубже в ее голову и крепко запирали на замок. Но Эдди всегда отвечала. Эдди отвечала на любой вопрос, хоть иногда только чтобы сказать: «Я не знаю, как на это ответить». Но обычно этого было достаточно. Это и был ответ. Эдди не говорила ей — заткнись, не спрашивай, хватит приставать, это не твое дело, ты слишком маленькая, чтобы о таком спрашивать, ты слишком маленькая, потом узнаешь. Эдди говорила с ней, и раздумывала, и слушала. И отвечала. Эдди рассказывала ей интересные вещи. Эдди много чего знала. Эдди. Эдди. Эдди. Эдди. Вдруг она решила представить себе Эдди и… не увидела ничего. Никого. Пустое пространство. Она посмотрела из окна на дом, пытаясь воссоздать образ Эдди, но ничего не получалось. Совсем ничего. Она не знала, как Эдди выглядит или какой у нее голос. Она вообще не могла обнаружить Эдди. Она спустилась и вышла из своей комнаты. Она была в ужасе. Видимо, это то, что имела в виду ее мать — что Эдди исчезла и никогда больше не вернется. Эдди исчезла даже из ее головы: как она выглядела, как говорила, ее запах, ее смех. Она начала спускаться по лестнице, потому что ей, как никогда раньше, было страшно в своей комнате, и очень страшно там одной. Она хотела услышать свою маму, увидеть ее, даже ее ругань, даже ее раздражение. Натали поднималась наверх. Кира остановилась и посмотрела вниз. — Что ты делаешь? Кира молчала. — Давай, мне нужно идти в магазин, купить кое-что. Да ради бога, Кира, что с тобой, у тебя такой вид, будто ты призрака увидела! Но она не увидела. В этом и было все дело. Она не увидела. Очень медленно, ступенька за ступенькой, Кира спустилась по лестнице. Снаружи теперь всегда кто-то был. Дети. Соседи. Люди с другого конца города. Они болтались тут, разговаривали, ждали, пока в очередной раз выйдут белые костюмы, пялились на то, что они несут, следили за ними глазами. Они прекрасно знали, что задавать вопросы им не стоит. Они просто стояли и ждали, пока что-нибудь случится, что-нибудь невероятное — и тогда на их улице появятся телевизионные трейлеры и люди с пушистыми микрофонами. Натали впихнула Киру в машину и хлопнула дверью так, что задрожало ветровое стекло. Кира не смотрела на дом Эдди и на зевак, она держала глаза опущенными. И ничего не говорила. Натали что-то пробормотала себе под нос, потом резко развернулась, надавила на газ и полетела вперед. Киру при этом мотало туда-сюда в застегнутом ремне безопасности. Однажды Эдди научила ее игре, когда ты закрываешь глаза, говоришь название цвета, а потом стараешься изо всех сил увидеть перед глазами его, и больше ничего. Просто розовый. Просто зеленый. Больше ничего. «Даже по краям», — говорила Эдди. И в этот момент Кира подумала: «Черный», и стала глядеть, глядеть во все глаза, пока все, что она могла видеть, не превратилось в черный. Это она умела делать. Она научилась. Но несколько секунд она все-таки пыталась быстро увидеть Эдди — перед тем, как опустилась чернота. «Эдди», — сказала она про себя. Но Эдди не было, даже по краям. Их не было час, и, когда они вернулись, у их дома тоже стояла машина, только черная. Зеваки теперь наблюдали и за ней, при этом продолжая следить за деятельностью белых костюмов, но, как по команде, отвернулись, когда машина Натали выехала из-за угла. — Кто-то у нашего дома. Там черная машина. — У меня есть глаза, Кира. — А зачем они приехали?