«А ты, — подумала Кэт, глядя на нее, — совсем не такая. Даже, наверное, слишком не такая для того, чтобы это не создавало проблем». Она изучала лицо Джейн в профиль, окруженное ореолом густых, непослушных тициановских волос. Она была не просто красива, у ее лица был характер — это было необычное, вдумчивое, интеллигентное лицо. Ее коже можно было только позавидовать, она была цвета белой гардении, а ореховые глаза сверкали зелеными искорками и смотрели открыто и прямо. Она бы не потерялась ни на каком фоне, но за внешней живостью и напряженностью скрывались глубина и непоколебимость. — Мне нужно возвращаться домой, — сказала Кэт, вставая. — Слушайте, делайте, что считаете нужным, только делайте это аккуратно. Боже, как это покровительственно звучит, конечно же, так и будет. И все-таки запишитесь на прием. Это я вам говорю как ваш врач. Два часа спустя, после обеда, Джейн пошла к Роне Доу. Она подшивала платье на длинном столе в комнате наверху, которая раньше служила детской; у Доу было три сына, и все они сейчас были вдали от дома — один еще учился в университете, а двое других стали священниками, и оба жили за границей. Джейн подозревала, что Рона с такой настойчивостью приглашала ее пожить у них, скорее чтобы она составила ей компанию и разбавила тишину, царящую в доме, чем по какой-либо другой причине. Она была благодарна. Но она понимала, что ей нужно съезжать. — Дорогая, присаживайся, смахни это барахло со стула. Я ужасно захламляю эту комнату, когда шью — это как будто помогает процессу. — Мне нравится материал… Что это? — Вот. — Рона подтолкнула к ней подшивку с узорами для платьев. — Мне нужно что-нибудь модное. Сейчас начнутся садовые вечеринки, фестивали, свадьбы и чаепития с епископами, которые не кончатся до сентября, а все, что сейчас висит в моем шкафу, бывало в свете уже слишком много раз. — Я не могу и нитку в иголку вставить. — А ты займись чем-нибудь другим. Съешь кусочек шоколадки. Огромная открытая плитка шоколада с начинкой лежала на столе рядом со швейной машинкой. Рона Доу была грузной женщиной, и после двадцати четырех часов в ее компании Джейн поняла почему. — Я пришла сказать вам, что сегодня вечером возвращаюсь в свой садовый домик. Вы отнеслись ко мне просто замечательно, и мне действительно очень помогло побыть здесь, но мне нужно возвращаться, Рона. Я знаю, вы поймете. В этот момент на лице Роны промелькнуло выражение, которое Джейн было слишком легко прочесть. Когда она уйдет, дом снова опустеет. Рона занимала себя как могла, но Джозеф почти всегда отсутствовал, и было очевидно, что ей одиноко. — Я не стану уговаривать тебя передумать, моя милая. Но если тебе там будет плохо после всего, что произошло, обещай, что ты вернешься. Хоть посреди ночи. Мы не будем возражать ни секунды. — Обещаю. Спасибо вам. — Ну, по крайней мере, дай мне собрать для тебя кое-что… Тебе понадобятся хлеб и молоко… — Нет, я съезжу в супермаркет. Честно. Мне нужно возвращаться к нормальной жизни, Рона. Рона Доу вздохнула и отломила очередной кусочек шоколада. Круглосуточный супермаркет на Бевхэм-роуд никогда не ассоциировался у Джейн с уютом, но, когда она встала на парковке и увидела разноцветные сияющие огни и яркие вывески, она почувствовала настоящий подъем. Внутри стало тепло и радостно. Она толкала перед собой тележку, обмениваясь замечаниями с другими посетителями, хватала с полок продукты, которые обычно не покупала, чтобы не ограничиваться скучным стандартным набором всего самого необходимого, и вообще приятно проводила время, стараясь его растянуть. Пока ее окружал этот жизнерадостный гул, все остальное уходило куда-то на задний план и не тревожило ее. Расплатившись на кассе, она пошла в кафе. Она поняла, что проголодалась, когда стояла в очереди за своим кофе, так что добавила к своему заказу бекон с яйцами и тостом. Еще она купила газету. Супермаркеты — хорошие убежища; они хороши для одиноких людей, для тех, чья жизнь пуста или кому просто нужна передышка и какая-то компания, которая не требует от тебя большего, чем пара слов и стоимость чашки чая. Люди, которые говорят, что в них нет души и что маленькие магазинчики всегда лучше, просто никогда не были в таком состоянии, как она, и не чувствовали, что приходят в себя, хоть и ненадолго, бродя по широким галереям, полным веселого гомона и оживленной деятельности. Ты не можешь задержаться в маленьком магазинчике, просто наслаждаясь теплом и компанией незнакомых людей, на сколько хочешь, и в Лондоне она знала достаточно таких, где персонал был резкий и недружелюбный. «Бог, — думала она, — тот Бог, которого я знаю, в которого я верю, Бог любви и доброты, Бог, который питает и поддерживает, более ощутимо присутствует сегодня здесь, чем в соборе Св. Михаила». Бекон и яйца были горячими и на удивление вкусными, а местная газета представляла собой вереницу сплетен с вкраплениями новостей и фотографий с любительских постановок местного театрального общества, спортивных соревнований и свадеб, которые привели ее в восторг. Когда она выходила из кафе, к ней подошла поговорить пара — они вспомнили ее по службе в соборе, — которая интересовалась, смогут ли они покрестить всех своих четырех детей вместе. Улицы опустели, и она поехала обратно. Месяц куцым обрезком серебряного шестипенсовика висел над холмом. Она припарковала свою машину на пустом участке брусчатки рядом с домом регента, в котором было уже темно. Машина Джозефа была на месте. Она задумалась, как там у Роны дела с ее шитьем и как ей удается не заляпать ткани шоколадом. Теперь ей оставалось только дотащить три сумки с покупками по тропинке до своего домика, зайти внутрь и включить свет, чтобы все мрачные тени воспоминаний попрятались по углам. Фонарик, который всегда висел у нее на кольце для ключей и бил тонким, но мощным лучом света, не заработал, когда она попыталась включить его, но она и так помнила, куда надо идти. Кусты зашуршали, когда она проходила мимо них, а рядом с фруктовыми деревьями она услышала какое-то существо, убегающее прочь. В одном из соседних садов заорал кот, и она вздрогнула. Она медленно пробиралась к своему крыльцу, держась за стену, чтобы ориентироваться. Над ее головой в небе проклевывалось яркое созвездие. Ключ. Он приятно скользнул в новый замок. В доме пахло страхом — ее страхом, когда она была здесь последний раз, запертая, пойманная, застрявшая в тесном пространстве наедине с Максом Джеймсоном. Она почувствовала его руки на своем горле и холодное лезвие ножа и задрожала. Ее руки тряслись, пока она пыталась нащупать выключатель на стене, и, когда свет включился, на секунду это место показалось ей абсолютно незнакомым, так что она потеряла ориентацию и чуть не подумала, что перепутала дом. Она быстро обошла дом и зажгла везде свет — на кухне, в гостиной, в кабинете, в спальне, каждую лампу. Она затащила сумки с продуктами внутрь, захлопнула, заперла и закрыла на щеколду дверь, опустила шторы на кухне и задернула занавески во всех комнатах. Только когда она все это сделала, она смогла глубоко вздохнуть, чтобы немного успокоиться. Пришлось подождать, прежде чем ее сердце начало биться тише. Она заставила себя медленно оглянуться. Все было так же, как раньше. Стулья, столы, шкафы, картины, телевизор, книги — все было на своих местах, все знакомо. В воздухе стоял едва уловимый запах плесени. В садовом домике было влажно, несмотря на все старания рабочих. Она подошла к окну в гостиной. Услышав что-то, она встала как вкопанная. Кто-то пнул камень или треснул кирпич? Она точно не сможет спать с открытыми окнами. Было уже за полночь. Она разобрала свои покупки и все разложила, включила чайник, достала кружку и банку с какао, молоко, ложку. Поставила их на стол. Самый негромкий шум — стук банки о столешницу, звук включения вилки в розетку — казался непривычным, оглушительным и звонким. И, когда он прекратился, повисшая гробовая тишина была нервирующей, напряженной и враждебной. Она схватила дымящуюся кружку и решительно пошла в кабинет. Взяла молитвослов со стола. — «О Боже! Дай сил до исхода дня! Когда удлинятся тени и наступит вечер, и затихнет этот мир». Какое-то время она провела за молитвами, потом читала службы и свою Библию, так что, когда она отправилась спать, было уже далеко за час ночи. Но тишина приобрела иное качество, стала успокаивающей и баюкающей, а не пугающей. Она почитала «Обладать» А. С. Байетт [8] где-то полчаса, и выключила лампу. Она почувствовала глубокую усталость, которая путала ее мысли и наливала свинцом ее тело. Сон пришел к ней, словно благословение. Она проснулась от кошмара про какое-то темное сырое место, в котором она захлебывалась омерзительной субстанцией, а ее легкие пронзала тысяча лезвий. Она села на кровати, испуганная и мокрая от пота. Пытаясь дотянуться до лампы, она опрокинула ее на пол. Джейн вскрикнула, но потом взяла себя в руки, вылезла из постели, поставив ноги туда, где не было осколков, и на ощупь добралась до выключателя рядом с дверью. Когда она это сделала, она услышала шум в саду. «Нет, — сказала она себе, — ничего в саду нет, только коты и лисы, и совы, может быть. Ничего. И никого». Она взяла совок и швабру, прибралась и выбросила мусор в корзину. У нее в кабинете была запасная лампа, которую она сразу же и принесла, включила и почитала еще двадцать минут. — Ты, Господи, светильник мой; Господь просвещает тьму мою, и защищает детей света от врагов их. Через Иисуса Христа, нашего Спасителя. В шуме за окном послышался глухой удар, как будто кто-то упал. Она могла сделать много чего: позвонить в полицию, позвонить Доу, выглянуть в окно, выйти на улицу… Но она была не в состоянии сделать ничего, ее парализовало от страха; ее губы слиплись, во рту пересохло. В ее голове мелькали одна за другой картины, движение которых она не могла остановить: Макс Джеймсон опрокидывает ее на пол, хватает ее за руки, смотрит ей в лицо, держит нож, и смеется, и триумфально рычит, а потом сидит напротив ее, и пытает ее страхом, и говорит, говорит — медленным, больным шепотом, который скребется и ворочается у нее в ушах. Она заставила себя выбраться из постели, надеть тапочки и халат, а потом отодвинуть шторы. Она положила ладонь на ручку, готовясь открыть окно, и заглянула в темноту ночного сада. Оттуда на нее посмотрело лицо Макса Джеймсона. Его тело было в тени, даже его шею, казалось, окутывает темнота, так что его лицо с растрепанными волосами и лохматой бородой будто парило в нескольких ярдах от нее. Джейн могла закричать, начать стучать по стеклу, замахать на него руками в попытке заставить его уйти, но она просто в ужасе застыла у окна, отвечая своим взглядом на его. Свет полицейских фонариков, скачущий по саду и исследующий темноту в поисках того, что скрыто, стал для Джейн неописуемым облегчением. Они приехали буквально через пять минут после того, как она им позвонила. Патрульная машина оказалась неподалеку, и теперь двое молодых полицейских — больших, тяжелых и внушительных — проверяли кусты, бродили вокруг фруктовых деревьев, изучали дорожки и заходили во все садовые постройки. А вскоре огни зажглись и в доме Доу, и в саду послышались другие голоса. Джейн сидела в кресле с кружкой чая. Была половина четвертого. Еще час, и начнется рассвет. Она не знала, что она видела, и не могла теперь сказать наверняка, было ли лицо Макса Джеймсона реальностью или игрой ее воспаленного воображения. Но когда она закрывала глаза, оно появлялось перед ней — совершенно ясно, во плоти, не размытое и не призрачное. Макс Джеймсон, глядящий на нее из темноты. Она начала дрожать и расплескала чай. Она нагнулась, чтобы поставить кружку на столик рядом, но ее руки отказывались ее слушать, так что кружка упала на пол, чай разился, и его брызги ошпарили ее голые ноги. Когда в комнате появилась Рона Доу в огромном розовом велюровом халате и со съехавшим набок пучком, Джейн разрыдалась. Двадцать пять Сержант Натан Коутс сидел на переднем сиденье машины, скрытой за кривым деревянным забором, и наблюдал за овощным складом. Они с констеблем Брайаном Дженнингсом наблюдали за этим сараем уже добрых два дня, в течение которых должно было произойти множество событий, но не произошло решительно ничего. Натан остервенело вгрызся в яблоко. Дженнингс моргнул. — А еще громче вы могли бы его есть, сержант? — Это вопрос или руководство к действию? — Просто… — Просто я каждые полчаса терплю твои чипсы со вкусом жареной курицы. Лучше бы ты не тянул в рот всякую дрянь, а тоже съел что-то такое. — Натан опустил стекло и швырнул огрызок яблока в помойную кучу. — Кто-то же здесь живет… — Ты, например. — Мне кажется, это склад овощей и фруктов. И мне не кажется, что там внутри есть что-то, кроме овощей и фруктов. Ничего, кроме овощей и фруктов, внутрь не попадает, и ничего, кроме них, оттуда не уезжает, так что… — Ладно, я понял твою мысль. — Думаю, у инспектора сомнительный информатор. — Нас бы здесь не было, если… — Один сержант, один констебль и гора бананов. — Подожди…