Он начал пробираться сквозь заросли крапивы и шиповника, прошел через покосившиеся ворота и длинную галерею с голой землей. Никто его не видел. Никто сюда не ходил. Где-то залаяла собака. Он вспотел. От него пахло потом. Дом выглядел черт знает как. Он был похож на пчелиный улей с кучей съемных комнаток за грязными занавесками. Дом слева от него был точно такой же, а вот справа кто-то разбил садик. Он подошел и заглянул туда через поломанные доски забора. Календула. Деревянная арка со шпалерами, по которой поднималась роза персикового цвета. Дорожка, выложенная плиткой в виде каменных колец. Была здесь и грядка — зеленый лук, немного картофеля, опоры для гороха. С ракитника свисала пара кормушек. Был и прудик. В дальнем конце, за сельским туалетом, он увидел птичью клетку, висевшую на кирпичной стене, и яркие всполохи канареечного цвета. Он попытался пролезть через забор, но доски не поддавались. Он хотел оказаться в саду, рядом с прудиком, поближе к птице, посреди картошки и календулы. Резко и неожиданно Макс начал плакать, уперев голову в сломанный забор, а потом его плач перешел в ярость, и он начал трясти деревянные доски, пока кто-то не прикрикнул на него из дома. Никто не вышел — только крикнул, и все. Тишина. Его руки были в крови из-за отломившегося куска дерева, который впился ему в подушечку большого пальца. А потом он увидел ее. Она сидела спиной к нему на скамейке рядом с аркой. Ее волосы посветлели, как будто она долго была на солнце. Он уперся в перекладины забора, и на этот раз одна подгнившая доска поддалась, и, когда он несколько раз ударил по ней ногой, пространства стало достаточно, чтобы он пролез внутрь. Он замер, пораженный, что вдруг оказался в саду, и был так близко к Лиззи, что мог услышать ее дыхание. Она была здесь. Она не пошевелилась и не повернулась. Может быть, она ждала, но он удивился, почему она ждала его здесь, ведь он нашел ее почти случайно. Он вытер тыльную сторону своей влажной ладони о лицо. Порез уже не болел, но кровь продолжала идти. Она будет знать, что с этим делать. — Лиззи, — сказал он. Было очень тихо. Он подождал. — Лиззи. — Она не двигалась, так что он сделал два или три шага вперед, протянув к ней руку, чтобы дотронуться до ее слегка посветлевших волос. — Лиззи. — Он понял, что он повторял ее имя молча, в своем сердце, и в своей голове, но не вслух. Теперь он четко его произнес на весь застывший сад. — Лиззи. Она повернулась и закричала, и эти крики были словно ножи, обрушившиеся на его голову и пронзающие его мозг, и он отчаянно бросился к ней, чтобы поймать ее и остановить, показать ей, кто он, и что кричать не надо, но, как только он коснулся ее тела и увидел ее лицо и дыру вопящего рта, Лиззи исчезла. Это была не Лиззи, и его сознание охватил огонь. Сорок девять Маленькие ручки были слегка влажными. Они легли ей на руку, как мокрые морские анемоны. — Черт возьми, Кира! Натали окончательно проснулась и перегнулась через Киру, чтобы включить лампу. — Что с тобой? — сказала она усталым голосом. Она устала. Это была четвертая ночь за неделю. — Ты опять намочила кровать или что? Маленькие ручки спрятались. — Да, так и есть. Серьезно, Кира, тебе сколько лет? В кровать писают младенцы, маленькие детишки, а тебе уже шесть лет, почти семь. Так, завтра с утра в первую очередь мы идем к доктору, и ты не пойдешь к Барбаре, пока мы с этим не разберемся. Кира свернулась в самом дальнем углу материнской кровати. Она была не против не идти к Барбаре. По выходным она бывала там с восьми до шести. Но она была очень против доктора. — Замолчи, это мне нужно плакать, хотя это ты в последнее время со всех сторон мокрая. Давай слезай отсюда, тебе нужна новая ночнушка, мне не надо, чтобы ты и эту постель намочила. Твою я приведу в порядок завтра. И, если ты остаешься здесь, ты лежишь смирно, понятно? Весь этот разговор занял всего пять минут, но она, конечно, больше не смогла заснуть. Кира спала. С утра она вряд ли вообще все это вспомнит. Натали лежала на спине, закинув руки за голову. Он знала, почему не спит, и знала, что это не только из-за того, что Кира ее разбудила, потому что намочила постель, увидев плохой сон. Что-то было не так, и Натали знала это, только Кира была как чертова устрица — она закрылась, и вытащить из нее хоть что-то было невозможно. Она не говорила ни о чем в школе, не рассказывала ничего Барбаре, и Натали сдалась. Она пыталась разговаривать с ней, пыталась задавать вопросы, пробовала умолять, кричать, запирать ее в комнате, давать ей сладости, отнимать игрушки, запрещать смотреть телевизор, гулять с ней, оставаться с ней дома. Ничего. Все, что говорила Кира, это: «Я хочу к Эдди». И еще иногда: «Где Эдди?» Но она ничего не говорила об Эдди, не считая все тех же старых фраз. Мне нравится Эдди. Мне нравится ходить к Эдди домой. Мы делаем булочки. Мы делаем конфеты. Мы читаем книжки. Мы копаем в саду. — Эдди когда-нибудь что-нибудь тебе делала? Молчание. — Эдди когда-нибудь рассказывала тебе о других своих знакомых детях? Молчание. — Эдди рассказывала тебе, где работает? Эдди когда-нибудь предлагала тебе сесть к ней в машину? Эдди тебя когда-нибудь обзывала? Молчание. Молчание. Молчание. Натали волновалась сильнее, чем могла признаться даже самой себе. Она не знала, что ей теперь делать. Может, ей стоило спросить у доктора, не сходить ли Кире к кому-нибудь еще? Или, может, ей стоит ее увезти, взять отпуск, поехать отдохнуть в Батлинс или Центер Паркс [12], или даже отправиться в путешествие по Франции, как Давина с работы? Ха-ха, очень смешно. У нее не было денег на целое путешествие, как и денег на Центер Паркс и, скорее всего, даже на Батлинс. Все уходило на арендную плату и повседневные расходы, даже то небольшое дополнительное месячное пособие, которое она получала. К тому же ей надо было починить машину. А еще был бизнес, который она так хотела начать. По поводу которого она строила в своем воображении подробные планы всю жизнь, сколько себя помнила. Продолжай мечтать, Натали. Она не собиралась жалеть себя или плакаться кому-нибудь, потому что была не из тех, кто жалеет себя и плачется. Она была крепкой. Она была независимой и хотела вырастить Киру такой же. Только иногда — например, сейчас, посреди ночи — по этой крепости начинали идти трещины. Кира что-то мямлила, как будто ее рот был набит галькой. Натали напрягалась изо всех сил, чтобы разобрать какие-нибудь слова, хоть что-нибудь осмысленное, но она так ничего и не услышала. Только невнятное бормотание. Она повернулась на бок и попыталась заснуть, но ее мозг пронизывали ослепительные вспышки света и пестрые картинки, так что она так и не смогла отключиться до самого рассвета. Кира не двигалась со своего места, свернувшись на самом краю кровати. Приемная в больнице была забита посетителями, а один из врачей уехал на вызов. Кира сидела на скамейке и болтала ногами. Каждый раз, когда ее нога улетала под скамейку, она ударялась об стену, и женщина напротив каждый раз бросала на нее разъяренный взгляд. Если бы не она, Натали давно сказала бы Кире перестать болтать ногами и стучать, но из-за женщины она позволяла ей продолжать. Их приняли почти через час после того, когда им было назначено, и они провели в кабинете врача три минуты. Он смотрел в свой компьютер и ни разу не взглянул ни на одну из них, а о возрасте Киры спросил дважды. — Понятно, — сказала Натали, — значит, вы считаете, это нормально, что она просто ни с того ни с сего начала писать в постель. Все ясно. Ну, значит, и она не будет напрягаться. Он даже не спросил, не было ли у Киры в последнее время каких-нибудь сильных переживаний. Он, казалось, вообще был не особо в курсе, что происходит. — Прекрати шаркать ногами, Кира. Мне пора возвращаться на работу. — Можно мне мороженого? — Нет, ничего тебе нельзя. — Почему? — Нет времени, нет денег, и у тебя от него зубы сгниют. — Ну только одно? — Господи, ладно. Но только… — Натали остановилась. Она крепко взяла Киру за руку. — Только если ты расскажешь мне. Кира уперлась глазами в тротуар. — Кира? — Что? — Что случилось с Эдди? Молчание. — Понятно, тогда все. Нет разговора — нет еды. Пошли. И прекрати уже шаркать ногами, а? — Когда Эдди вернется к себе домой? — Никогда, — сказала Натали, испытав внезапное жестокое удовлетворение. Она ожидала, что Кира начнет плакать, но слез не было. Ничего. Только молчание. Она взяла отгул на все утро, так что могла потратить его на свое усмотрение. Кира отправилась к Барбаре. Натали пошла по магазинам и купила себе пару шорт. Теперь она могла побродить по улицам и выпить молочный коктейль. И тут ее осенило, как будто у нее в голове лопнул пузырь и выпустил идею наружу, словно какой-то газ. Она очень долго сидела и обдумывала ее, выпив колу после молочного коктейля, что было не лучшей идеей, потому что эти двое болтались и пенились у нее в желудке весь оставшийся день. Но идея была хорошая. К концу дня она четко ее для себя сформулировала и примерно прикинула, сколько она сможет с этого получить и как сможет этим воспользоваться впоследствии. На работу она не вернулась. Ей слишком многое нужно было обдумать. Было очень жарко, и она вместе со своими мыслями и тремя газетами пошла в сад. Дом Эдди выглядел странно, как дом-призрак: пустая оболочка, стоящая среди прочих соседних домов. Он не выглядел как дом, хозяева которого ушли на работу или даже уехали в отпуск. Совсем по-другому. Дело было не только в том, чтобы заработать денег. Но еще и в том, чтобы кому-то обо всем рассказать. Она начала просматривать газеты. Там были статьи, имена авторов которых были указаны в самом верху. Она выписала несколько, но только женщин. Она не смогла бы объяснить почему, но это должна была быть женщина. Мелани Эпштейн. Анна Паттерсон. Селина Уинн Джонс. Ей нравилось это имя. Над статьей о сексуально зависимых женщинах была фотография размером с почтовую марку. У Селины Уинн Джонс были прямые светлые волосы чуть ниже ушей и довольно большой нос, который по какой-то причине внушал доверие. Она хотела бы иметь подругу по имени Селина Уинн Джонс. Натали пораженно остановилась на этом слове, потому что поняла, что считала подругой Эдди. Конечно, из-за Киры. У Эдди всегда хватало терпения на Киру, зачастую в отличие от нее. Они что-то готовили, выращивали помидоры в горшках и подсолнухи в саду, Эдди читала ей книги, и, если бы у Натали спросили, она уверена, что ответила бы, что Эдди — это ее подруга. У нее их было не очень много. Она сама была немножко как Эдди — замкнутая, не большая любительница ходить по гостям и приглашать людей в свой дом и в свою жизнь, и поэтому они с Эдди прекрасно подходили друг другу в качестве соседей. Она помнила, что часто слышала их из-за забора. Кира без умолку болтала своим высоким, слегка хриплым голосом, Эдди изредка что-то вставляла, но в основном молчала и давала говорить Кире. Однажды Эдди зашла на чашку чая. Однажды Натали забрала ее почту, когда ее доставили не туда. Они говорили друг другу «привет». Не это ли значит дружить? Господи боже. Она вскочила на ноги, как будто ее укусила оса, когда вспомнила, что произошло, что сделала Эдди. Если она это сделала. Может, это была ошибка? Ведь они иногда допускают ошибки, даже большие. Газеты кишели такими историями, фотографиями людей на ступенях зданий суда, которые рыдали, махали руками, обнимали своих матерей, сестер и жен — невинно осужденные после двадцати лет заключения, какая-то там Четверка, такая-то там Семерка. Неважно. Неважно. Эдди? Натали зашла в дом, достала наполовину выпитую бутылку лагера из холодильника, допила ее, кинула бутылку в корзину и пошла к телефону. Она нашла номер газеты за десять секунд и быстро его записала. Это было самое простое. Потом она пошла наверх. Комната Киры была очень опрятная. Кира сама была опрятная. Иногда Натали говорила ей, что феи подменили ее на чьего-то чужого ребенка, настолько она была опрятной. Аккуратной. Ее книжки с картинками стояли корешок к корешку, а ее мягкие игрушки были расставлены на полке по размеру, от больших к маленьким. Черт возьми. Тут было как дома у Эдди, когда Натали пришла туда чуть раньше назначенного времени. Чисто, прибрано, опрятно. Что все это значило? Она посмотрела на улицу из окна Киры. Стены были на месте — так же, как и крыша, и сад, и ворота, и доски забора. Он был здесь. По-прежнему. Дом Эдди. Она задумалась, что там могли найти люди в белых костюмах. Она задумалась, каково было находиться внутри. И может ли быть такое, что, просто стоя в одной из комнат, ты поймешь. Просто поймешь.