Она отвернулась, когда мужество окончательно покинуло ее, и ее лицо будто сжалось и потемнело. Даги поднял яркую зеленую сумку и встал, протянув ее Люси Гроувс. В конце концов она взяла ее, не произнеся ни слова, встала и вышла из комнаты. Он вышел прямо вслед за ней. Он подумал, что если бы он не сложил руки на груди, то вытолкал бы ее за дверь. Сорок семь В доме всегда царил сумрак. Только на кухне было солнечно большую часть дня. Кабинет был самой прохладной комнатой в доме, так что жаркие дни Магда проводила там. Она пыталась работать, но из этого почти ничего не выходило. Ее обычно четкие, острые рассуждения будто пропускали через измельчитель, и она всегда оставалась в ужасе от беспомощности того, что она сама написала. Теперь она лежала на диване, то читая, то дремля. Окно было открыто и выглядывало на ее маленький сад. Дрозды скакали по поросшей мхом брусчатке. Сад тонул в тени, отбрасываемой высокой стеной, не считая светлой каемки в дальнем конце. Она закрыла глаза. Она чувствовала слабость и этим утром проснулась в слезах. В больнице она чувствовала себя в безопасности, и у нее была компания. Ей нужны были люди не столько для того, чтобы с ними разговаривать, а скорее чтобы за ними наблюдать и размышлять. А еще ее кормили, и за ней ухаживали, и сейчас она поняла, насколько стала зависима от этого — и именно из-за этого она и расплакалась с утра. Обычная повседневная жизнь превратилась в медленную утомительную борьбу. Через полчаса ей, вероятно, захочется выпить чашку чая, но поход на кухню, скорее всего, станет для нее непосилен. «Я не такая, — думала она. — Я стала чужой для себя самой, и это пугает меня». Она стояла у руля всю свою жизнь, сама всего добивалась, была сильной, мужественной женщиной, независимой духом и телом. А теперь на ее диване лежал кто-то другой, дремал, мучился от одиночества и боязни темноты. Дрозд прискакал ближе. Она никогда не замечала птиц. Сад был для нее уединенным зеленым куском земли, но она никогда не интересовалась цветами и растениями. «Животные только забирают и ничего не дают взамен», — всегда говорила она. В детстве Джейн всегда хотела хомячка, или кроликов, собаку или кошку. «Животные не могут быть равноправными компаньонами высокоразвитых человеческих существ». А теперь она смотрела на дрозда с восхищенным интересом. Вся его жизнь проходила в поисках пищи и при этом в отсутствии гарантий, что эта пища найдется. Может быть, он прилетел за необходимым жизнеобеспечением сюда. Она понятия не имела, чем питаются дрозды. Другие люди бросали птицам крошки и орехи — ей этим заниматься никогда не приходило в голову. Но сейчас она внезапно остро прониклась к дрозду. У нее были какие-то остатки еды в шкафу и в холодильнике, и она теперь редко бывала по-настоящему голодна, но, если запасы кончатся, ей как-то придется их пополнять. Интересно, хозяева магазинов все еще доставляют еду? Кому она могла позвонить, чтобы за нее сходили по магазинам? То, что раньше было простейшей задачей, теперь превращалось в невероятно сложное испытание. Все стало испытанием: пройти из комнаты в комнату, одеться, раздеться, помыться, принять ванну, разобрать чистую одежду. Она была жалкой старухой, и это ее злило. Но глубокие зеленые тени в саду успокаивали ее, когда она смотрела на них. Она закрыла глаза, но потом снова открыла, услышав едва уловимый звук. Дрозд улетел. Внезапное перемещение по комнате было таким бесшумным и быстрым, что она едва успела понять, что произошло, когда он уже оказался у ее дивана. Магда начала ерзать, пытаясь приподняться. — И снова здравствуйте, мисс, — тихо сказал он. — Надеюсь, вы помните меня. Она уставилась на него, пытаясь идентифицировать. Он был очень высокий, одет в джинсы и футболку с Олимпиадой в Атланте 1996 года, хотя рисунок на груди был уже еле различим. Что-то в нем было, что-то… Ей удалось сесть почти прямо. Но не совсем. — Ну давайте, давайте, мисс, вы должны вспомнить меня. — Его голос был одновременно угрожающим и умоляющим. — Будет совсем не здорово, если вы скажете, что забыли меня, мисс. — Как вы вошли? — О, это наш маленький секрет. Но если вы не помните меня, что, конечно, очень грустно, то вы вспомните моего приятеля Джигги, который был тут совсем недавно, мисс. — Тот, который вломился в мой дом, забрал вещи и ударил меня? Это он твой приятель Джигги? — Похоже, его вы все-таки вспомнили, так что постарайтесь вспомнить и меня. Думаю, я посижу тут немного. — Так он и сделал, усевшись на стуле напротив нее, предварительно передвинув его так, чтобы сидеть поближе к ней. — А теперь посмотрите в мое лицо, мисс, и скажите — вы ничего не помните? Должно же быть что-то. Она поняла, что ей приходится смотреть в его лицо. Больше ничего ей делать не оставалось. — Ну, вспоминайте же, давайте, мисс. — Почему вы называете меня мисс? Я не помню вас, совсем! — Ладно, ладно, тогда Доктор. Доктор. Доктор. Доктор. Теперь вы вспомните меня. Она поднесла руки к глазам и закрыла их, скрывая его от себя. У него были огромные зубы с большими щелями между ними, один зуб был сломан. Руки у него тоже были огромные. — Доктор. — Если вы пришли забрать вещи, берите… Все, что оставил ваш приятель Джигги. Просто возьмите и уходите. — Нет, нет, нет. Я ничего не буду брать. Нет, нет. — Он рассмеялся. Он сидел, раздвинув ноги, и его огромные руки свисали между колен. — Не в этом моя идея. Нет. — А в чем же ваша идея? Что вы здесь делаете? Пожалуйста, уйдите. Я хочу, чтобы вы ушли. Мне нехорошо, я должна поспать. Пожалуйста, просто уходите, вот выход. — О, я знаю, где выход. И выход, и вход. Только я останусь здесь. Пока вы не вспомните меня. А вы должны это сделать, и лучше бы вам это сделать. — Но почему я должна вас помнить? Я никогда вас раньше не видела. — О да, о да, мисс Доктор, мисс Доктор, вы видели меня, вы видели меня десяток раз, может, больше, в своем офисе, в своем кабинете, когда вы еще носили очки. Сегодня очков нет. Очков нет. — Он рассмеялся. Она посмотрела прямо в крошечные зрачки его белесых, как яйца, глаз. — Вы были пациентом? Вы приходили в мою клинику? — Ага, ну да, вот так, видите? Ага, отлично. Теперь у нас все получается хорошо, гораздо лучше. Хорошо. — Я вас не помню. Его лицо ожесточилось, и внезапно он ударил себя кулаком по колену. — Лучше бы вам сказать мне, что помните. — Должно быть, это было много лет назад. — Очень, очень много лет. Много лет. Мне было шесть или семь… или восемь лет. Понимаете, просто сейчас я точно не помню. Помнить — это сложно, правда, мисс Доктор? Значит, я тогда был маленьким. Но все остальное я помню. Я помню, как вы говорили, и говорили, и я помню, как вы писали — и писали, и писали, и ваши вопросы, вопросы, вопросы и еще вопросы. Я помню. И я никогда не знал ответов, я просто слышал вопросы, и ваши разговоры, и видел, как вы писали. А потом меня отослали. Может быть, вы это помните? — Отослали? — Никто не забывает того, как его отослали. — Но я вас никуда не отсылала. — Нет, вы это сделали. Вы задавали вопросы, и что-то писали, писали, и я все возвращался в ваш кабинет, а потом однажды меня отослали. Это я не забыл. — Как вас зовут? — Вы делаете вид, что даже сейчас этого не помните? — Нет, не помню. Как вас зовут? — Микки. — Я вас не отсылала. Я не могла. У меня не было полномочий куда-то отсылать детей. — Может, вы сказали кому-нибудь другому. Может быть, так. Я просто знаю, что это случилось. Я очень хорошо это помню… Вот почему. — Почему что? Он поднялся и подошел, и встал прямо перед ней, так что она отшатнулась. От него пахло чем-то сладким, но она не узнавала, что это за запах. — Куда я поехал, мисс, вот это я помню. Я помню все. Вы не помните ничего. Это очень плохо. Я знаю, что я помню, и из-за кого это случилось, и это вы, мисс, вы, Доктор Доктор, и я давно ждал, чтобы прийти и помочь вам вспомнить, и вот он я. Он говорил все быстрее и быстрее, его слова набегали друг на друга, пару раз она почувствовала его слюну на своих руках, а потом на шее. И внезапно она увидела его: худого, как палка, мальчика с огромными руками и болячками на голове, с синяками вокруг шеи и на плечах. Он сидел на прямом стуле в ее кабинете и трогал то свое ухо, то свою ногу, и снова повторял этот жест, который был явно не случайным — он как будто дотрагивался до талисмана. Он был погружен в молчание из-за невыразимого ужаса — недокормленный, обозленный особенной, потерянной, доведенной до предела болезненной злостью, и слишком напуганный, чтобы даже прошептать ей что-то. Она виделась с ним время от времени, и один раз — всего один раз — она услышала, как он говорит, но она не смогла уловить, что он тогда сказал. Его слова она так и не уловила. — Я помню, — сказала Магда. — Микки. Он улыбнулся триумфально, широко, всеми своими щелями между зубов, и его рот, раззявленный в улыбке, открылся для громкого рева, в котором она сначала услышала восторженный хохот, а в следующую секунду распознала ярость. В эту самую секунду она подняла руки, закрывая свое лицо, прежде чем он дико накинулся на нее, все еще ревя, и весь свет сосредоточился в одной точке у нее в глазах, а потом погас. Сорок восемь Он думал, что дождется темноты, но его мучила невыносимая боль ожидания, удушья, невозможности ничего сделать, она колотилась у него в голове и не давала покоя. Он сполоснул голову под холодным краном на кухне и вышел из дома примерно в семь часов. Тротуар отдавал назад дневное тепло, а асфальт по краям улицы плавился. Он повернул, чтобы пройтись вдоль канала. Идти этой дорогой было дольше, но она была приятней, тенистее. На улице никого не было, кроме одного старика на сломанной скамейке, который что-то бормотал себе под нос. Они несколько раз ходили сюда прогуляться — зимой и весной. Лиззи очень хотелось увидеть зимородков — кто-то сказал ей, что голубые спинки зимородков иногда мелькают у берегов канала и что птицы вьют там гнезда в ивах. Но она умерла, и зимородков они так и не увидели. А теперь он стоял и всматривался в ивы, стоявшие неподвижно в безветрии все еще жаркого вечера. Ничего. Он прошел мимо особняка смотрителя шлюза и мимо складов. Лиззи приходила сюда к нему, но, когда он приблизился к ней, она убежала, споткнулась, упала, заплакала и позвала полицию. Это было недоразумение, между ними просто возникло недопонимание, но он не мог им это нормально объяснить, они показались ему какими-то туповатыми. Но на самом деле он всегда считал полицейских туповатыми, перекачанными недоучками, не обладавшими особенно пытливым умом. Колокола собора пробили семь часов. В смерти Лиззи был кто-то виноват. Тот, кто накормил ее зараженным мясом. Врачи, которые диагностировали ее болезнь слишком поздно. Доктора, которые не смогли ее вылечить. Доктора, которые бездействовали, наблюдая, как симптомы болезни подбираются к ее мозгу и выедают его. Медсестры в хосписе. Люди, чьи молитвы были бесполезны. Бог. Бог. Бог и служители Бога. Он перешел канал по узкому железному мосту и оказался в городской части. Задники узких жилых домов выходили прямо на него; люди из своих спален могли смотреть на буро-зеленую поверхность воды, на картонку из-под коробки, плещущуюся у подножья моста, на тележку из супермаркета, застрявшую в кустах, на писающих собак, и узкие лодки, и ивы, и на прячущихся зимородков.