«Гони, очкарик, бабки, сигареты и что у тебя там еще, и мы побьем тебя несильно». Егор наконец вытащил из брюк широкий солдатский ремень с тяжелой латунной пряжкой и обмотал им кисть правой руки. Не дожидаясь, когда свора окажется совсем близко, сделал резкий и почти неуловимый для глаз взмах рукой, обрушив удар своего архаичного орудия на стоящую рядом засохшую, но еще крепкую рябинку. Раздался деревянный стук, сухой треск, и ствол сантиметров в пять толщиной разломился и рухнул под ноги слегка подвявшей гопоты. – Некст, – звонким от волнения голосом произнес Егор, сжав в напряженной руке свое оружие. Придурок с бутылкой мерзко выругался и замахнулся, но бутылка тут же стеклянно застучала по асфальту и разбилась, выбитая точным ударом армейского ремня, а придурок схватился за кисть и захныкал. – Некст, – повторил Егор, обведя напряженным взглядом остальных нападавших. Желающих быть следующим больше не оказалось. Он подождал, пока матерящаяся и скулящая свора скроется из виду, и на ватных ногах отправился домой, решив на всякий случай ремень из рук пока не выпускать. Штаны не свалятся. Не для поддержки штанов ведь носил на себе Егор этакую несуразную древность. Его двоюродный брат Пашка, бывший морпех, научил Егора этим штучкам. Ремень тоже он ему подарил: купил на Вернике в Измайлово. Егор как-то зашел к Пашке в гости. Ни дяди Толи, ни тети Юли дома не было, зато сидели на кухне дембеля в полосатых тельниках, пять крепких парней, день ВДВ отмечали. Нахлопали Егору по спине и плечам, плеснули чуток пива, много Пашка не разрешил, и принялись учить «салагу» уму-разуму. А потом еще и сам Пашка Егора время от времени натаскивал. Егор оказался способным. «Приемистым», как непонятно похвалил его один из дембелей. Мама была в курсе таких тренировок, но их не одобряла, говорила, что незачем развивать в себе агрессию, рассчитывать на кулаки, ведь можно всегда договориться, и так далее. Она не очень хорошо знала жизнь. В тот день Егор не удержался и рассказал ей. Она подумала, подумала и набрала номер сестры, тети Юли. Егор ждал скандала, но вышло по-другому. Мама благодарила Павлика. Пашку она по привычке звала Павликом. История со шпаной каким-то образом стала достоянием гласности. Понятно, что если есть случай, то найдется и тому случаю свидетель. Такие нашлись, и котировки Егора взметнулись еще выше. Сашка Поляничев, который сидел с ним за одной партой, просто раздулся от гордости и всячески набивался в друзья. Поляна, наверное, и думал, что они друзья, потому что Егор никогда не вел себя с ним по-свински и не допускал обидного тона, хоть Сашка был троечник и балбес. Но друзей у Росомахина не было. Так сложилось. Такой у него характер. Одиночка. Вот девчонок Росомаха любил. Нравились ему девчонки. И те липли. Страдали. «Чего страдать-то? – изумлялся Егор. – Весело же, отлично просто!» Он не был циником, негодяем, мерзавцем. И потом он же никого не обманывал никогда! И никому ничего не обещал. Просто к девчонкам Егор относился так, как заядлый киноман относится к своей коллекции видеофильмов, надерганных с разных ресурсов и аккуратно рассортированных по темам и форматам на паре-тройке емких хардов. Что плохого в том, что человеку нравится смотреть новые фильмы? Кто его за это осудит? Какой-то фильм он посмотрит лишь однажды, какой-то – несколько раз, прежде чем отправить файл с кинолентой в папку под названием «Просмотренное». И возможно, подзабыв и соскучившись, через месяц, год или несколько лет ему снова захочется освежить в своей памяти сюжет и эмоции, но кто сказал, что он должен с утра до вечера на протяжении всей своей жизни пересматривать один и тот же старый боевик или триллер? Чушь какая. А вот девчонки так не думали. Страдали, надоедали. Самое это любимое у них дело – выяснять отношения. Хлебом их не корми, дай повыяснять. Но тут тоже нюанс. Выяснить-то в результате можно совершенно неподходящие вещи. Девчонкам же требуется, чтобы ты им определенно заявил, что любишь, тоскуешь, места себе не находишь и мечтаешь жениться. Глупые самочки. Егору иногда хотелось крикнуть на весь белый свет: – Девчонки, да живите вы весело! Смотрите, как все вокруг отлично! Не мучайте вы себя тяжкой ерундой, когда все так легко и просто! Что же касается «жениться», то Егор данный акт считал наитупейшим и наиабсурднейшим поступком и концом свободной счастливой жизни любого вменяемого мужика. И потом, почему он должен весь свой оставшийся век ежедневно созерцать надоевший до спазмов в горле застиранный махровый халат, замызганный на пузе и с дыркой под мышкой, и натыкаться на грязные колготки в тазике возле стиральной машины? Но грязные колготки и застиранный халат – это ведь не все. Каждый день на протяжении всей твоей длинной, надеюсь, жизни этот «халат» прямо с порога будет заводить бессмысленные монологи, утомляя тебя, уставшего на работе, как сволочь, пустой трескотней; будет рыдать, если невпопад ответишь на идиотский вопрос о том, как прошел день; оскорбляться из-за того, что ты так и не заметил свежевымытого пола или лысых после эпиляции конечностей. А ведь есть еще тесть с тещей, свояки и свояченицы, чужие болезни вплоть до геморроя, проблемы на работе, но не у тебя, а у «халата», проблемы в школе, и тоже не у тебя, а у твоего отпрыска, тьфу-тьфу, не к ночи будь сказано! Мрак! А тут Ревякин со своими идиотскими приколами. Втрескался, говорит. Вот урод. Фигня все это. Улетучится, не впервой. Влюбляться полезно. Главное в этом деле что? Главное, не воображать себе всякие глупости, что судьба, что на всю жизнь и до гроба, и тогда ты с легкостью избежишь того, что случилось с наивными и недалекими простаками, которые сейчас маются со своими «халатами» на их общей жилплощади. У него железное правило – никогда не приводить в свой дом девчонок. Он и не приводил. Ни одну. И не приведет. Это его берлога, и впускать в нее кого-либо он не намерен. Его бесила одна только мысль, что некое манерное существо будет перемещаться по его квартире и рассматривать его вещи. Или даже хозяйничать. Идите, девушка, на фиг, вы тут лишняя. Он не стремится стать кому-то там защитой и опорой и не собирается обременять себя заботами, посвящая время, силы и деньги абсолютно чужой женщине только потому, что так велят инстинкты и диктует социум. А когда захочет, заведет себе хомячка. И точка. Кстати, не нужно лишнего трагизма. Может, и не втрескался еще, а просто глючит. Правда, глючит конкретно. Хорошо, что еще под землю он редко спускается. В метро в час пик чего только не унюхаешь. Но и так, безо всякого метро, сплошные дуновения. Всюду теперь «Клима» – и в лифте, и в коридорах на работе, и даже, блин, в курилке. «Ничего, прорвемся», – успокоил себя Егор. К реальности ему помог вернуться Колянов сиплый бас: – Извини, конечно, Жорка, но твою девочку выкупить тебе не получится. И дело не в цене вопроса или моем типа упрямстве. Ты помнишь Нину Михайловну? – Дорошину? – переспросил Егор, удивляясь тому, что недавно о ней вспоминал, и вот на тебе, заговорили. – Как она? Жива старушка? – Жива, здорова, – подтвердил Колька, не поддержав Егорова фамильярного тона. – И этот самый письменный набор твоя зазноба притырила у нее. Поэтому, сам понимаешь, никакими деньгами ты у меня ее не отмажешь. Егора покоробило от «зазнобы», покоробило, что «притырила», но общий смысл сказанного был для него настольно неожиданным, что он решил не размениваться на перепалку, а предложил: – А давай, Колян, ты введешь меня в курс дела, а? Что конкретно произошло, когда, какие у тебя есть факты. Может, ты ищешь не там, время зря теряешь. Может быть такое? Ревякин недовольно посмотрел на него, посопел, почесал мясистой лапой за ухом и согласился. – Ну хорошо. Дело в следующем, Жора. Неделю примерно назад позвонила мне Нина Михайловна на мобильный. Слышу, что расстроена она конкретно. И кажется, плачет. А ее в школе никто не мог до слез довести, даже я не смог. А тут всхлипы. Я переполошился, конечно. В чем дело, спрашиваю, Нина Михайловна, объясните. Она мне и объясняет, что накануне утром к ней заходил какой-то гаденыш, ну и обворовал. Естественно, я аккуратно так ей говорю: ну что же вы, такая умная, образованная женщина, а незнакомого в квартиру пустили, однако не беда, мол, купим новое, лучше прежнего. И тут зарыдала моя Нина Михайловна в голос, я прям напугался даже. Но все же сквозь рыдания разобрал, что взяли у нее чернильный набор, который когда-то был подарен ее покойному мужу, Евгению Тимофеевичу, за безупречную работу на посту председателя какого-то там исполкома и в связи с шестидесятилетием. Чернильница именная, на передней части маленькая табличка с выгравированными словами. Я решил было к ней Самуилыча по-быстрому отправить для выяснения подробностей, но тут же передумал, лучше, думаю, дела отложу, а сам к ней сгоняю, так уважительнее. Ну, и полетел мухой. – А Самуилыч – это кто? – решил сразу же уточнить Егор. – Да вон он там, Марк Самуилович, в приемной сидит, Марек мой. После небольшой паузы Егор спросил: – Колян, а ты женат вообще-то? – А вот не хами, Росомаха. Женат. И Колька развернул к нему массивную фоторамку, стоящую на почетном месте возле монитора. Егор рамку подтянул поближе и смог в подробностях рассмотреть все Коляново семейство, которое состояло, если верить фотоизображению, из самого Коляна, его жены, моложавой смешливой особы, щекастой дочки-подростка и двух щекастых же малолетних пацанов, отличающихся друг от друга только цветом бейсболок. Настроение у Егора испортилось. Колян между тем с самодовольным видом давал пояснения: – Это моя Нелька, она пока дома сидит, не работает. Да и незачем ей. Старшая – Сусанна, красавица растет. Скажи, Жора, правда, красивая у меня девочка? Егор с кислым видом покивал. – А это близнецы, им по шесть лет в этом году будет. Вот этого, – и Колька ткнул толстым пальцем в одного из близнецов, – Левой назвали. В честь Нины Михайловны. Егор моргнул, силясь найти связь. – Ты что, не понял? А еще отличник! Ох, зря тебе Нина Михайловна пятерки за сочинения ставила!.. Вот представь. Вырастет Лева, а как его будут звать? Лев Николаевич! Дошло, двоечник? До Егора дошло. Стараясь не испортить наступившую оттепель своим идиотским смехом, он спросил: – Второго Лехой назвали? – А ты как понял? – ревниво спросил Колька. – Случайно догадался, – поспешно произнес Егор. – А… – со снисходительным самодовольством протянул Колян. – Я тебе сейчас вот что скажу. Великих русских классиков Толстых Николаевичей было два. Да, да, точно! Один Лев Николаевич, ну, этого ты знаешь, его все знают, а второй – Алексей. И они тоже братья были. Но не близнецы. – Клево, – решил не перечить Егор. – А с Нелькой меня Нина Михайловна познакомила. Век за нее буду богу молиться. Я ведь после ПТУ, колледжа то есть, автослесарного, в армию сразу загремел. Ну вот, отслужил, вернулся. Осмотрелся, а вокруг – мама родная!.. Помнишь, что в конце девяностых творилось? Работы никому и никакой, а если и найдется, то за копейки. Так что я собирался уже быковать идти, пацаны были знакомые, которые у одного авторитета на подхвате бегали, они меня за собой тянули. А тут Нина Михайловна мне как-то звонит и на чай приглашает. Прихожу, гвоздички преподнес, тортик песочный. А она мне и говорит, что сейчас девочка одна придет, хорошая, присмотрись, говорит, к ней. Она недавно родителей потеряла, тоже, как и ты, сирота. Ты, говорит, не пугайся, что у нее высшее образование, она не заносчивая. И добавила, что окончила эта девочка ВГИК, институт кинематографии короче, по специальности «киновед». Ты, говорит, Николаша, не опозорь меня только, с кинологом не спутай. А тут как раз девочка эта и приходит: чистенькая, улыбается приветливо. Нина Михайловна нас представляет со всеми церемониями, меня специалистом по автомобилям назвала, а ее дипломированным киноведом. Тут меня как бес за язык дернул. А что это, говорю, за специальность такая – киновед? Это тот, кто про собак много понимает? Нина моя Михайловна аж кулачком по столу стукнула, а девчонка засмеялась и говорит: «Сейчас, говорит, наши такие фильмы ставят, что иначе как собачьими их и не назовешь, одна чернуха с порнухой. Выходит, одно это и то же – что киновед, что кинолог». Так и познакомились. Колян водрузил фоторамку на место и обратил вдруг снова ставший мрачным взгляд на Егора. – А твоя деваха мою Нину Михайловну обидела. Догоняешь? – Ты не закончил, – невозмутимо напомнил ему Егор. – На середине застрял. Расскажи лучше, что тебе твоя Дорошина поведала, когда ты к ней мухой прилетел. Ревякин нехорошо посмотрел на него и угрожающе произнес: – Сейчас ты перестанешь скалиться, друг, блин, детства. – Не злись, Коль. Извини, – примирительно сказал Егор. – Это я от нервов.