«Этот длинный Егор – твоя мечта? Ты что же, о таком всю жизнь мечтала?» «Заткнись, а?» – предложила ей первая. «И что это ты так всполошилась? – не послушалась ее вторая. – Ничего чрезвычайного в твоей жизни не произошло. Это обыкновенная вылазка в выходной. Как у прочих людей. У которых есть масса приятелей и подруг. По выходным они собираются вместе в группу, чтобы погонять шары в кегельбане, попить пивка и всей толпой поржать и как-то еще повеселиться. И совершенно необязательно твоему новому знакомому знать, насколько ты, детка, нелюдима, а всем на свете дискотекам предпочитаешь утреннюю выездку в Битцевском лесу на гнедой красавице Коре из конюшни Славы Бурмистрова, в компании одной только красавицы Коры». И это была чистая правда, у Алины не было подруг. Марианна Путято не в счет. Они никогда не обсуждали проблемы женского недомогания, свинство своих мужчин и не делились взахлеб по телефону рецептами салатов. И Рита Радова не была ей подругой. Она скорее была непутевая сестра – безалаберная, сентиментальная и взбалмошная. Младшая сестра, хотя они были одного возраста, только Алина родилась в январе, а Рита в конце сентября. С непутевой сестрой Алина недавно имела тяжелый разговор. И с ее непутевой мамашей тоже. Они вызвали Алину поговорить. Вряд ли они надеялись получить от нее какую-то вещественную помощь, просто сидели и тряслись вдвоем. Им нужно было на кого-то выплеснуть страх, вот и позвонили. Она, конечно, поехала. Потому что Ритка попала в историю. Алина не должна пускать историю на самотек. Обе Радовы, и младшая, и старшая, ожидали ее в их старой однокомнатной квартире, где временно жила теперь и тетя Тамара. Состоялся брифинг. По его окончании обе дамочки заявили, что следователь Путято на допросах была с ними гораздо любезнее. Но Алине было не до любезностей. Алина испугалась за них, и этот испуг отчасти оправдывал ее резкость, граничащую с грубостью. Счастье еще, что любезная Путято не засадила тебя, деточка, в СИЗО, а выпустила под подписку. И опасность того, что ты, крошка, окажешься все же за решеткой, никуда не пропала, поэтому терпи. Конечно, Марьяна крутой профессионал, но, как любой профессионал, она подвержена профессиональным болезням. А именно – частичной слепоте вкупе с глухотой, которые разрослись на почве природной самоуверенности, превышающей приобретенный опыт. Алина взялась за дознание. Она усадила мать и дочь Радовых напротив себя за кухонный стол и принялась их потрошить. Допотрошила до слез, а узнала мало. Первое, что ее интересовало больше всего, так это зачем Ритку понесло встречаться с отчимом в отсутствие маменьки, потому как ясно было, что в это время дня дома ее не будет. Точно не будет. Очная ставка показала, что Ритуля предварительно маменьке звонила, чтобы узнать ее планы на день, и убедилась, что у тети Тамары как раз смена. Призванная к ответу Ритка прохлюпала, что просто собиралась поговорить с дядей Сашей по-хорошему, убедить его бросить «зашибать», а то потеряет жену, и куда он без нее? Превратится в опустившегося типа, ясно куда. Имея такое меркантильное намерение, Ритка и возникла в тот день возле Шуриковых дверей. Почему меркантильное? Ну, не благородное же. Ей не хотелось снова проживать вместе с мамой, которая уже была на чемоданах. Выслушав объяснение, Алина спросила ее неприятным голосом: – А почему я не помню, что ты мне рассказывала об этом? – Об чем? – продолжила хлюпать Ритуся. – Да об том. Ты позвонила мне на работу в слезах и соплях, чтобы пожаловаться, какая беда с тобой стряслась, и что Тамара Михайловна… такое сделала. Не забыла? Почему ты тогда скрыла, что в день убийства заявлялась к ним домой? – И ничего я не скрыла! Потому что я к ним не заявлялась! – разволновалась еще больше Ритка. – Не заявлялась! Не было дома дяди Саши, я его не застала! И зачем тогда об этом говорить было? – А вот и не ври! – повысила голос Алина. – Тебя там не только видели! Еще и слышали, как ты с ним общалась! – Да не с ним же я общалась! – воскликнула, приложив руку к груди, Ритуся. – И вообще ни с кем я не общалась. Я же следователю все объяснила! Я поднялась на полпролета, вижу, дядька какой-то стоит у них под дверью. На меня смотрит. И говорит, что, девушка, если вы в двадцатую, то нету никого у них дома. Что он тоже пришел к Александру по делу, звонит, звонит, а никого нету! – Что за дядька? – строго спросила Алина. – Опиши. Он тебе представился? – Ну зачем, Алиночка, ему представляться? А дядька обыкновенный, можно сказать, никакой был дядька. Лет сорок восемь. А может, за пятьдесят. Да не разглядывала я! – Из подъезда вы вместе вышли? – продолжала допрос Алина. – Нет, он остался. О, вспомнила! Он сказал, что пришел, чтобы дрель попросить по-соседски, а теперь придется еще у кого-нибудь просить. Наверное, выше поднялся. За дрелью пошел. – И ты сразу отправилась домой? – Нет, на работу. Я позвонила тут же у подъезда дяде Саше на мобильный, но он был недоступен. Я и пошла. Все время, пока Алина расспрашивала Ритку, тетя Тамара сидела молча, неестественно выпрямившись и сцепив крупные руки на цветастой клеенке. Она молчала и смотрела на занавеску. Ей было тяжело и страшно. Даже жестокосердная Алина это понимала. Соседи, пересуды, внезапное вдовство – все не важно. И тот кошмар, который ей пришлось перетерпеть, когда она непослушными руками давила на рукоять ножа, а он все не входил, почему-то не входил в остывшее тело, тоже как-то смазался и поблек. Не важно, все это не важно. Страх, холодный и удушающий, навалился на нее и с тех пор не отпускал. Это было невыносимо. Она не хотела!.. Она не хотела, чтобы ее ребенка, ее деточку, забрали в тюрьму. Или куда теперь сажают? В колонию? В лагерь? На зону? Это невозможно. Немыслимо. Как она дальше сможет жить в своей квартире, ходить на работу, смотреть телевизор, есть, пить, спать в удобной кровати? А ее доченька дорогая будет жить в окружении зверья. Зверья. Страшного и грязного зверья. Долгие годы. Риточка, маленькая, девочка моя любимая. Ее будут пинать, помыкать, издеваться. Она будет шить брезентовые робы по двенадцать часов в сутки, не разгибая спины. Или месить цемент. Или что еще там заставят ее делать? И глотать вонючую тухлую баланду?.. И спать на нарах?.. А рядом и вокруг только злоба. Одна только злоба. В лучшем случае равнодушие. В самом хорошем случае. Почему же все так обернулось? За что им это? Алина старается, спасибо ей, но что Алина может сделать? Если бы любопытная соседка из дома напротив, дай Господи ей всяческих благ, не вспомнила, что видела из окна, как Рита разговаривала на лестничной клетке с каким-то мужиком, не входя в квартиру, то не отпустили бы дочку даже под подписку. Кто хоть это может быть? Вроде бы всех Шуркиных знакомых Тамара знала. И тут она услышала наконец, и это было невыносимо. Она услышала: – И как мне теперь с этим жить? Как?! – перегнувшись через стол, Алине в лицо выкрикивала с надрывом Ритка. – Если моя мать на это способна! Алин, она мертвое тело ножом колола, своего мужа, между прочим! Потому что она, видите ли, моментально решила, что это я его укокошила! Ты прикинь, Алин, нет, ты прикинь только! Она моментально решила, что это я! Как мне теперь в этом доме жить? Что я знакомым скажу? Соседям что скажу, а?! А какой грязью она меня в милиции поливала?! В полиции то есть. Задом я перед ее мужем крутила, видите ли!.. Тетя Тамара грузно поднялась и вышла. Алина схватила стоящий на столе кувшин и щедро плеснула холодной водой в обезображенную злобой Риткину физиономию. Содержимого хватало. Литра полтора. – Заткнись, идиотка! Иди мать верни, а то уйдет! Ты лучше подумай, до какой степени она тебя, обезьяну накрашенную, любит, если на такое пошла! За тебя решила срок мотать! Ты хоть понимаешь, что ей пережить пришлось, когда она это делала? Клацнула, закрываясь, входная дверь. Мокрая Ритка, испуганно подвывая, кинулась вслед за матерью. «Дурдом, – подумала устало Алина, наливая себе в керамическую кружку воду из-под крана. – Но соседям должно понравиться». Потом Радовы вернулись и долго сидели в комнате на софе, рыдали, обнявшись, просили друг у друга прощение и признавались в любви, а Алина болталась по кухне и забавлялась с мобильником, чтобы не злиться за бестолково уходящее время. Нарыдавшись, красноносые красавицы наконец пришли к ней. Всем стало немного легче. Вскипятили чайник, заварили пакетики «Майского». Брифинг продолжался. От тети Тамары удалось узнать тоже немного. Кое-что ее удивило в тот день. Например, то, что на столе рядом с бутылкой «Столичной» стояла рюмка. А должна была стоять пиала. Шурик, если кушал водочку один, без друганов, всегда выставлял свою пиалу. Купил он ее на Вернисаже в Измайлове у какого-то пенсионера. Вещь так ему приглянулась, что без нее уйти он просто не мог. С тех пор, когда устраивал себе разгрузочный день, в смысле от стресса, то торжественно доставал свою нелепую посудину, наливал в нее водочки, примерно на палец, и неторопливо пил, чуть ли не смакуя. Извращенец, не тем будь помянут. Вторая странность – то, что закуски никакой не было. А Шурик просто так не квасил. Он включал магнитофон с кассетой Высоцкого или Розенбаума, нарезал колесиками «Краковскую», хлеб толстыми ломтями и устраивался со вкусом отдыхать. В тот же раз стол был пуст, кроме ополовиненной бутылки и пустой рюмки, Тамара больше ничего не заметила. И еще на полу валялись рассыпанные крючки и блесны. К своим рыболовным снастям покойный Тамарин муж относился чрезвычайно трепетно. Даже если и предположить, что в спешке мелочовку рассыпал, то сначала он убрал бы ее обратно в коробочку, а коробочку бережно поставил бы на полку в стенном шкафу и только потом приступил бы кайфовать. – Вот и все, Линочка, что я могу тебе сказать, – невесело проговорила тетя Тамара. – Теть Тамар, а какую вы улику тогда уничтожили? – тихо спросила Алина. Тамара вздрогнула и испуганно на нее посмотрела. – Какую улику, Лина? С чего ты взяла? Не было никаких больше улик, детка. – Ну, как хотите, – так же тихо произнесла Алина. И Тамара решилась. Вдруг у этой серьезной, настойчивой девочки вправду получится вытащить их из беды? Как бывало когда-то раньше. Хотя раньше у них беды были не те. Игрушечные они были. И смешные. – Я в мусорном ведре коробку из-под беллатетроморфина нашла. А в ней блистер пустой. Без единой таблетки. По дороге в милицию, в полицию то есть, выбросила в контейнер. Ритка испуганно посмотрела на мать, потом на Алину и вновь на мать. Все это Алине сильно не понравилось. – Это какой-то препарат из твоей лаборатории, да, Маргош? Снотворное? – спросила она осторожно и почти ласково. – Я маме время от времени притаскиваю. Нам разрешают по себестоимости покупать для себя, – жалобно проговорила Рита. – А может быть, все проще, а, теть Тамар? Может, ваш муж сам решил свести с жизнью счеты? – Да нет, Линочка, нет. Я упаковку давно выбросила, это другая была. Да и пилюль у меня всего две оставалось. Проверила, ведь не дура же я, в самом деле. Никуда они из аптечки не делись. И потом. Не с чего было моему Шурику травиться. – Почему вы уверены? – не поднимая глаз от стола, спросила Алина. Как бы все упростилось… – А с чего ему травиться? Он депрессию водкой лечил. Не могу понять, что с мужиком приключилось! Ведь он озеленителем работал и в рот не брал! Потом устроился в фирму, которая утеплением балконов занималась, и тоже не пил. Потом эта фирма разорилась, уволили всех на фиг, и даже тогда лишь пивком пробавлялся. А как на новую работу вышел, то прям сглазили мужика! Не прошло и месяца, как к «беленькой» присосался. И тут вякнула Ритка. Она сказала с радостным возбуждением в голосе: