– Я не знаю, как сказать… Короче, я дяде Саше тоже беллатетроморфин приносила. Несколько раз. Он заказывал для какого-то друга своего, только просил, чтобы я тебе, мам, не говорила. Может, он и вправду того, сам… Растворил и принял. А что? Легкая смерть. И не страшно. Не то что в петлю лезть или вены… Алина с Тамарой ошарашенно смотрели на нее. Но радостное Ритусино настроение вдруг поменялось, она хлопнула ладошкой по столу и произнесла с обидой: – Блин! Не получается. Тетя Тамара уже готова была разразиться возмущенной тирадой на тему, как Ритка посмела что-то мутить за спиной у матери, но Алина ее опередила. Алина спросила: – Что не получается, Маргош? До Ритки дошло, что сболтнула лишнее, она уже предчувствовала новый виток разборок с маманей, и настроение от этого у нее стало совсем скверным, но и с Алиной лучше не связываться. Спрашивает – надо отвечать. Она сказала: – Рюмка какая была? Граммов на пятьдесят, не больше? Тогда в ней за один раз можно растворить только три таблетки, и то небыстро. Раствор сделается насыщенным, и все, процесс дальше не пойдет. Ну, разболтал он эти свои три таблетки, ну, махнул рюмку и забылся тут же тяжелым, но не смертельным сном. А следующую порцию он сможет растворить лишь по пробуждении, и то не сразу – штормить будет. Если все десять таблеток были пущены в дело, то растворить их можно было граммах в ста пятидесяти, это если водки, а воды еще больше понадобится. Пришли к тому, от чего хотели уйти. Самоубийства не было. Убили Шуру, убили ни за что, ни про что. – А где ваш муж работал, теть Тамар? – нарушила растерянную тишину Алина. – Да ерундовая работа была, по правде… Приемщиком утильсырья. Недавно в нашей округе несколько точек открылось. Старье скупают, лом металлический, аккумуляторы сдохшие. Какой-то ИП Сидоров бизнес замутил. А пункт, где Шурик работал, под боком у нас. Только для мужика разницы нет – рядом с домом, не рядом. Стирать и готовить все равно не кинется. – А кто такой Додик, вы случайно не знаете, теть Тамар? – Ну как же… Сотрудничали они. Деловые партнеры, выходит, – и Тамара пренебрежительно скривилась, а потом удивленно спросила: – А ты, Лина, откуда про Додика знаешь? Алина рассказала откуда. И ничего ей это не дало. Тетя Тамара пожала большими плечами и в качестве комментария сообщила, что в последнее время ее муж был какой-то нервный и запросто мог взбелениться из-за ерунды. Может, и Додик под горячую руку попал. Он-то, Додик то есть, мужик вообще-то спокойный, неконфликтный, а Шурик, тот, наоборот, бузотером был, особенно если выпьет. Тут же, по ассоциации, она вспомнила, что похороны скоро, притащатся все Шуркины друганы на халявную выпивку. Разозлилась, а потом начала плакать. Ритка принялась мать утешать, гладила ее по плечу, обнимала, а Алина думала, что от этого разговора ничего не изменилось, и, как ей помочь этим тютехам, она не знает. Потом ей пришла в голову мысль, что нужно найти этого загадочного Додика и поговорить с ним. Глупая мысль, Алина понимала. Если Додик виновен в смерти тети-Тамариного мужа, то о чем с ним разговаривать? Бесполезно, да и опасно может быть. Хотя, наверное, неопасно. Он же, если это, конечно, он, не застрелил и не зарезал, значит, неопасно. А вот посмотреть на его реакцию, а потом доложить той же Марианне… Или самой попытаться что-нибудь нарыть… И Алина спросила, как найти Додика. – Да кто ж его знает… – апатично пожала плечами тетя Тамара. – Может, у Шурки где и записан телефон. А так на «блошином» он бывает по выходным, у него дела какие-то с тамошними продавцами. Алина приподняла брови: – «Блошиный» – это что? – Не знаешь, что такое «блошиный» рынок? – хмыкнула тетя Тамара. – Если рынок, то знаю. И где он? – Недалеко. По Киевской дороге на электричке двадцать минут. А как еще можно с Додиком пересечься, даже и не представляю. Только, думаю, пустые это хлопоты. Ритка вновь захлюпала, а Алине нечего было им сказать, кроме дежурных слов, что она обязательно что-нибудь придумает и обязательно что-нибудь попробует сделать, только пока не знает что. Домой в тот день она вернулась в прескверном настроении. Не в ее привычках было развозить нюни, поэтому она злилась. Злилась на Ритку, на Риткину мамашу и на себя саму, не способную придумать, как от них отвести беду. К ней в комнату вошла мама и попросила: «Алиночка, расскажи». Алина рассказала. Мама вздохнула и спросила ее: – Ты точно уверена, что это твое дело? – А разве не мое? Мама опять вздохнула и вышла, пожелав спокойной ночи. А Алина, глядя в тихо закрывающуюся дверь, подумала: «Как же я брошу Ритку? Я за нее отвечаю…» И она думала, засыпая, а потом и днем, на работе, и на следующий день думала и ничего не могла путного изобрести. Хорошо, что этот длинный Егор позвонил вчера и предложил вместе «пожевать гамбургеры». Ей надо развеяться. А в понедельник она свяжется с Марианной, и Марианна, вполне возможно, скажет ей, что ребята нарыли какие-нибудь новые факты или свидетеля хорошего нашли. Хотя следы давно остыли, откуда возьмется свидетель?.. Алина взглянула на часы и решила, что можно потихоньку собираться. На свидание. Что-то давненько она не ходила на свидания. Позвонили с КПП у въезда во двор, спросили, ждет ли Алина гостя. Алина ответила, что ждет. Строгий секьюрити потребовал, чтобы Алина назвала госномер транспортного средства. Госномер Алина не знала, поэтому просто назвала имя. Она сказала: «Я жду Егора Росомахина». Секьюрити неодобрительно попыхтел и повесил трубку. Алина еще раз взглянула на свое отражение и пожала плечами. Как-то все это непривычно и несимпатично – эти ваши джинсы с кроссовками. Но ничего не поделаешь, придется привыкать. Когда она спустилась на первый этаж, двери подъезда были распахнуты настежь по причине разгрузки чьей-то новой мебели, поэтому Алина сразу же увидела и Егора, и его транспортное средство, расположившиеся как раз напротив разверстых подъездных дверей. На чистенькой, без единого окурка, автостоянке, между огромной «Тойотой» Грини Дубодела с пятого этажа и аристократичным «Пежо», на котором каталось семейство Петуховых со второго, лениво склонившись на левый бок, сиял огромным глянцевым баком мощный черно-хромированный мотоцикл. Верхом на мотоцикле сидел и грелся на мягком сентябрьском солнышке длинный и тощий очкастый блондин. Он сидел, вольно вытянув свои длинные ноги и упираясь каблуками туфель-«казаков» в асфальт. На блондине были черные кожаные брюки и кожаная жилетка, тоже, конечно, черная, надетая поверх чего-то, более всего напоминающего майку. Шлем с затененным забралом он держал на колене, еще один болтался на руле. Куцые перчатки с дырками на костяшках и кнопками на запястье. «Демократично?! – беззвучно заорала Алина, пятясь задом обратно в полумрак подъездного холла. – Это, по-вашему, демократично? Да это вульгарно!» На ходу она извлекла мобильник и спешно принялась разыскивать в контактах нужный номер. Уф, нашла. – Егор, приношу свои извинения, – торопливо заговорила она, – у меня тут небольшой форс-мажор. Я задержусь минут на десять. Извините еще раз. Я скоро. И она влетела в свою квартиру, на ходу стаскивая кроссовки, освобождая шею от консервативной шелковой косынки и выдирая себя из рукавов дорогущего пуловера излюбленной расцветки Кембриджа и Йеля. Широкие дачные бермуды, окрашенные в песчаный «камуфляж», и вытянутый почти до колен светло-серый вязаный балахон с треугольным вырезом, который когда-то был папкиным джемпером, она нашла сразу. Но что делать с обувью?! Не в кроссовках же идти. Шпильки? Да нет, какие еще на фиг шпильки… «Степка должен помочь!» – осенило ее, и Алина, по-быстрому заперев дверь, помчалась на третий этаж к Степке Филимонову, которому она иногда помогала разбираться с латынью. Степке было тринадцать, и он был гимназистом. В его гимназии почему-то решили, что для современного образованного молодого человека мало знать русский, немецкий и испанский. Их грузили латынью. Потому, видимо, что попечительскому совету данной гимназии это показалось круто. Алина в университете изучала латынь факультативно, всего два или три семестра, но кое-что в голове осталось, и это кое-что все равно было лучше, чем инглиш родителей Степана. Стремительно одолев два пролета, Алина надавила на кнопку заполошного звонка и давила до тех пор, пока по ту сторону двери не услышала движение. – Алин, ты чего? – огорошенно спросил Степка, распахивая дверь. – Ботинки есть? Дай быстро, – переводя дух, торопливо проговорила Алина, втискиваясь мимо Степки в прихожую. Степка стоял и тупил, и Алина поняла, что без комментария не обойдешься. – Степ, мне ботинки высокие нужны, на шнурках. Только на сегодня. Дай, не жмотничай. – Да я и не собираюсь… Вон валяются, бери на здоровье. Только, Алин, размерчик-то у тебя какой? Алина так огорчилась, что топнула ногой в расхристанной кроссовке. Какой, какой… Тридцать седьмой, какой же. А у этого переростка, наверное, сорок третий. – А у тебя какой, сорок третий? – решила на всякий случай уточнить она. – Не, сорок второй пока. А зачем тебе мои ботинки? Алина чуть не плакала. – За мной знакомый заехал, – она мотнула головой в сторону кухонного окна. – А у меня кроссовки… Степка проследовал на кухню и сунул нос между полосок жалюзи. – Вон твой знакомый? На «Ямахе»? – Степ, да не знаю я, на чем он! Вон на том монстре черном. Алина тоже подошла к окну, и теперь они смотрели через жалюзи оба. – Баушка! – вдруг заорал Степка. – Ба! Дай Алине свои баретки! Отворилась одна из дверей, выходящих в прихожую, и из нее выглянула Евгения Михайловна, бабушка Степки и родительница Степкиного отца. Бабушка Евгения Михайловна была одета в лосины под анаконду и просторную оранжевую футболку с надписью «Мир инструмента-2012». На досуге она любила прошвырнуться с подругами-пенсионерками по промышленным выставкам в Экспоцентре или Сокольниках, кося под матерую бизнес-леди и собирая жатву из календарей и авторучек, хотя ни то, ни другое ей на фиг было не нужно. Сын Степан был владельцем не то спортзала, не то фитнес-центра и мог купить дорогой маменьке сколько угодно календарей и ручек.