Поле, окружавшее кресло, уплотнилось. Зашевелился, разрастаясь, мох. И толстый слой его пополз, надежно укрывая тело. А заодно и образуя тонкий защитный каркас. Этак Тойтека вырезать придется. – Ужас какой, – Лотта все же выползла на берег и, встав на четвереньки, отряхнулась. Поднялась. Осмотрелась. И вздохнула. – Страховка этого точно не покроет, – заметила она, разглядывая останки смотрового мостика. – Главное, живы. С Кахрая стекали потоки воды и грязи. На шее его повис толстый стебель, более похожий на весьма упитанную змеюку. Стянув его, Кахрай повертел стебель в руках, слегка отряхнул белые лепестки от грязи и протянул девице. А та приняла. И присела даже, словно издеваясь. – Благодарю… На языке Тойтека вертелось что-то язвительное и обидное, но, увы, единственное, что он сумел выдавить, это был протяжный сип. – Он не заболеет? – с притворной заботой поинтересовалась девица. Не дождется. И Кахрай согласился: – Он еще нас с вами переживет. Именно. Переживет. И поднимется на ноги. И уедет куда-нибудь на кольца Ишшимара, которые славятся своей безлюдностью. Там и построит новую лабораторию, на дверях которой напишет крупными буквами: «Девицам вход воспрещен». От этих мыслей даже дышать легче стало. А потом их все-таки спасли. – Боги, – Лотта закатила глаза, не желая больше видеть этого пухлого лысого человечка, который был одновременно на диво суетлив и поразительно бестолков. – Я не знаю, почему на двери не висело предупреждения! Не было его, и все! Она поплотнее запахнула теплый плед. Кружка с молоком давно опустела. Волосы высохли и слиплись. Грязь присохла к коже, а блузка и вовсе, кажется, приклеилась. Во всяком случае, при малейшем движении Лотта чувствовала, как неприятно тянет между лопатками. – А наша служба… – Да плевать, что говорит ваша служба. Они другого и не скажут, – накопившееся раздражение все-таки выплеснулось. Человечек покраснел. Побледнел. Нахмурился. – Предупреждения не было. Ни о ремонтных работах. Ни о закрытии оранжереи, – Лотта выпрямилась и пошевелила плечами, чувствуя, как медленно, едва ли не с хрустом отходит ткань от кожи. – И это легко проверить. Там ведь камера стоит, верно? – Д-да… но… – Не работает? – К сожалению. – Почему? – мысленно она сделала пометку, которую добавит к общим замечаниям. Ладно вопросы удобства пассажиров, но ведь камеры – это часть системы безопасности! – Я не могу обсуждать вопросы внутренней политики с пассажирами. – Почему дверь не была заблокирована? – Лотта подалась вперед и поймала взгляд безопасника, который вдруг смутился и покраснел. Слегка. – Была. – То есть вы хотите сказать, что я, в нарушение правил техники безопасности и здравого смысла, сняла все предупреждающие таблички, разблокировала запертую дверь… Технически разблокировать ту дверь было не так и сложно, к тому же у Лотты и ключ имелся. Универсальный. – Зачем? Чтобы самоубиться особо извращенным способом? – она слегка подалась вперед. Взгляд этот, как утверждали, доставшийся Лотте от бабушки, на людей воздействовал подавляюще. – Или, скорее, дело в том, что ваши служащие проявили преступную халатность, которая едва не стоила жизни трем пассажирам! И подумайте, что будет, если информация об этом… простите, инциденте, попадет в сеть? Безопасник подумал. И покраснел еще сильнее. А ведь он на своем месте не первый год и даже не первое десятилетие. Как же его зовут? Обычно Лотта легко запоминала имена, но тут, верно от нервов, именно это напрочь вылетело из головы. Она помнила, что сидевший напротив нее человек родился на Машшурбе, тихом провинциальном мире, славившемся производством мраморной говядины. Как он вообще оказался в центральных мирах? Поступил. Учился. Закончил с отличием Техническую академию, откуда и был приглашен на лайнер младшим техником. Года через два стал старшим. Затем курсы и еще одни. И вот уже перед Лоттой сидит начальник службы безопасности. Трижды женатый, и оба последних брака равно действительны. Семеро детей. И трое старших работают тут же, один в техподдержке, двое в службе безопасности. Лотта потерла глаза. А ведь не только он своих родственников пристроил. И как знать, может, все действительно произошло не по злому умыслу, а по обыкновенному разгильдяйству? Один таблички не повесил. Второй забыл заблокировать дверь, решив, что предупреждения хватит. Третий отключил поле, не удосужившись проверить, есть ли на мосту люди. А четвертый теперь пытается убедить Лотту, что она сама виновата. И взгляд вон прячет. Привыкли к тишине. К спокойствию. Подзаросли жирком… надо будет вплотную заняться персоналом, и что-то подсказывало Лотте, что весьма многое ей не понравится. – Почему вообще ремонт проводился сейчас? Разве лайнер не проходил техобслуживание перед полетом? – Так… – на красных щеках проступили белые пятна. – Малый текущий ремонт… своими силами. Ясно. А ведь в счетах стояли немалые суммы за обслуживание оранжереи. Осталось понять, кому действительно уходили те деньги. – Что ж, – Лотта поднялась и одеяло удержала. – Если вы и дальше будете настаивать, что несчастный случай произошел по нашей вине, то беседу мы продолжим позже. В присутствии моих адвокатов. – Зачем же так, – толстячок вскочил. – Не стоит… мы… готовы принести извинения… и предоставить вам скидку… на посещение спа-салона, да… – Благодарю, – Лотта величественно кивнула. – Буду рада. Правда, в стоимость ее билета входил не только этот несчастный салон, но к чему портить отдых и обострять конфликт? Конфликтами и вправду юристы займутся. Сразу после внутреннего аудита. Надо будет лишь сказать, чтобы выкупили остатки акций. Если вбросить в сеть видео, то скандал неминуем и акции изрядно упадут в цене. Правда, с другой стороны, репутационные потери тоже будут велики, и надо еще подумать, что выйдет дешевле – ребрендинг или покупка пакета. Но Лотта подумает. В собственной каюте она все же скинула одеяло и с немалым удовольствием забралась в ванну, вытянулась, расслабилась и улыбнулась. Почему-то вспомнился Кахрай с кувшинкой.