фон Вайцзекер Вирц Немецкие физики. С двоими из них он был лично знаком еще по времени учебы в Геттингене: с Вернером Гейзенбергом, получившим в 1932 году Нобелевскую премию за создание квантовой механики, и Отто Ганом, награжденным Нобелевской премией по химии в 1944 году за открытие деления тяжелых атомных ядер. – И что это значит? – спросил Оппи, передавая лист сидевшему на своем месте Раби, чтобы тот тоже мог взглянуть. – Они у нас, – ответил Гровз. – Все эти люди. О, в данный момент они находятся в Англии, в местечке под названием Фарм-холл, но пребывают под моей юрисдикцией и останутся под нею еще пять дней. Третьего января их нужно будет репатриировать в ходе программы послевоенного восстановления Германии. Если только… – Что? – спросил Раби. – Если только вы не захотите получить кого-нибудь из них в свое распоряжение. – Он посмотрел на одного ученого, на другого. – Джентльмены, времени для обсуждений нет. Окошко закрывается. Если они вернутся в Германию, то окажутся навсегда потерянными для нас. – Он скрестил руки на могучей груди. – Вот почему вам необходимо правительство, армия, я, в конце концов. Решайте, брать или не брать прикуп. Пока они остаются арестованными, я могу приказать отправить их, куда захочу – куда вы захотите. – Боже мой, – пробормотал Оппенгеймер и повернулся к Раби. Тот во все глаза уставился на генерала. – Вы это серьезно? – Он всегда серьезен, – сказал Оппи, прежде чем Гровз успел открыть рот. – Невероятно… – сказал Раби. – Я имел в виду: конечно, нам очень пригодился бы Гейзенберг. И – святые небеса! – иметь возможность работать с Отто Ганом!.. – И Карлом фон Вайцзекером, – добавил Оппи. Гровз вопросительно взглянул на него. – Он специалист как раз по внутризвездному синтезу. До войны он сотрудничал по этой теме с Хансом Бете. Если мы рассчитываем предотвратить выброс фотосферы или хотя бы точно установить, когда он случится, он нам очень понадобится. – Сделано, сделано, сделано, – произнес Гровз с довольной миной. Взяв лист у Раби, он повернулся с креслом к стоявшему рядом столу, достал из кармана авторучку, снял колпачок и поставил жирные галочки около трех фамилий. – Кого-нибудь еще? – Из этого списка – пожалуй, нет, – сказал Оппи и взглянул на Раби. Тот кивнул. – Откуда-нибудь еще. Конечно, кроме России или Китая. – Джордж Волкофф, – ответил Оппи. Его собственный интерес к астрофизике пробудился после лекции по теме «Источник звездной энергии», которую Волкофф прочитал в Беркли в 1937 году. – Он в Монреальской лаборатории, – подсказал Николс. – Я знаю, – огрызнулся Гровз. – Поручи РКАФ[47] доставить его сюда. – И еще, – сказал Оппи, – хорошо бы снова попытаться привлечь Субрахманьяна Чандрасекара. – Кого? – спросил Николс, быстро делавший пометки в маленьком блокноте. – Физик, родом из Индии, – пояснил Оппи. – С 1937 года работает в Чикаго. Все зовут его коротко – Чандра. Кроме, конечно, студентов и аспирантов: право на такое обращение имеют только обладатели ученой степени. Просто запишите по буквам: ч-а-н-д-р-а. – Он работал с вами в Металлургической лаборатории? – спросил Николс, взглянув на Раби. Но ответил ему Гровз: – Нет. Роберт хотел взять его в Лос-Аламос, но он отказался работать и там, и там. – Чандра атеист, – пояснил Оппи, – но воспитан в традициях индуизма. Он счел нашу цель… неприемлемой. Но сейчас-то дело обстоит по-другому. – Он увидел, что Гровз нахмурился, услышав слово «атеист». – Он действительно один из нас: Субрахманьян в переводе с санскрита означает «светило». – И еще он главный во всем мире специалист по звездной физике, – добавил Раби. – Предел Оппенгеймера – Волкоффа прекрасно дополняет предел Чандрасекара: первый дает максимально возможный размер нейтронной звезды; второй – максимальный для белого карлика. – Ладно, – сказал генерал, – вы его получите. Оппи посмотрел на Николса, на Раби, на Гровза: – Что касается людей из Чикаго… – Ферми, – сказал Гровз и кивнул, отчего его двойной подбородок слился в один внушительный зоб. – Никаких проблем. Если нам не удастся выкрутить руки Чикагскому университету и забрать его оттуда вместе с зарплатой… У меня есть открытый бюджет в Инженерном округе. Кто-нибудь еще оттуда? – Еще Вигнер, – сказал Раби и кивнул Николсу, чтобы тот записал и это имя. – И еще… – начал Роберт. Гровз взглянул на него: – Кто? – Силард. – Побойтесь бога, Роберт. – Он уже во всем этом участвует, – сказал Оппи. – Черт возьми, ведь именно по его инициативе мы решили устроить базу именно здесь, в Принстоне. К тому же у него совершенно уникальное междисциплинарное мышление. И он, как никто другой, горит желанием спасти мир. – И он самая жуткая и болезненная заноза в заднице, – сказал Гровз. – И все же… – И все же нет, Роберт. Силарда не будет. Никак, никогда, ни при каких обстоятельствах. Глава 28 Физик стал военным активом такой ценности, что, только имея гарантии мира, общество позволит ему спокойно добывать научные знания, которые вдохновляют, возвышают и развлекают его собратьев. И. А. Раби – Меня прокатили, – сказал Эдвард Теллер и добавил с горечью в голосе, которой крайне редко позволял прорваться: – Опять. Мици Теллер села рядом с мужем на потертый диванчик, стоявший в их доме в Лос-Аламосе. Они никогда не присматривались к жилью на Бастьюб-роу, хотя недавно, глядя на то, как много народа покидает Гору, Мици предложила зарегистрироваться для переезда в одну из освобождающихся квартир руководства. Но Эдвард мог бы служить воплощением инертности; он просто не хотел перемещаться. – И кто же? – спросила она. Он передал ей желтый бланк телеграммы, который только что принес ему Пир де Сильва. ПРАВЛЕНИЕ ЕДИНОГЛАСНО ВЫБРАЛО МОИМ ПРЕЕМНИКОМ ОППЕНГЕЙМЕРА ТЧК ПРИНОШУ ИЗВИНЕНИЯ НЕЗАПЛАНИРОВАННЫЙ РЕЗУЛЬТАТ ТЧК УВЕРЕН НЕУДАЧА НЕ ВЫБЬЕТ ВАС ИЗ СЕДЛА НАИЛУЧШИЕ ПОЖЕЛАНИЯ НА НОВЫЙ ГОД. ЭЙДЕЛОТТ. – Не сомневаюсь, что тебя в любом случае возьмут в группу, – сказала Мици. Она положила телеграмму на кофейный столик и погладила мужа по густым темным волосам. – Опять получить в начальники Оппенгеймера? – Эдвард покачал головой. – Сначала он отодвинул на задворки исследования в области синтеза, потом назначил руководителем отдела Бете, а не меня. Нет, я не желаю снова работать у него. – В таком случае можно остаться здесь. Я уже привыкла. Теллер расхохотался, сотрясаясь всем телом. – Ты страшная врушка, любимая. – Он показал в сторону кухоньки. – Трубы замерзли и – черт возьми! – мой рояль уже en route[48] в Принстон. – Мы можем вернуть его. Уверена, что в сложившихся обстоятельствах ИПИ оплатит и обратную перевозку. – Вероятно. Но даже если они и сжалятся над нами, то здесь с деньгами будет туго. Норрис Брэдбери говорит, что у вояк предусмотрено только шесть месяцев финансирования Лос-Аламоса. И совершенно недвусмысленно дал понять, что все работы впредь будут направлены на примитивное совершенствование плутониевой бомбы деления, а супербомбой заниматься не будут. – Но разве Малликен не говорил, что будет рад, если ты вернешься в Чикаго? – Ха! Наши трубы с тем же успехом могут замерзнуть и там! – Он покачал головой. – Но, конечно, я могу вернуться к преподаванию. Я слышал, что Ферми намерен разрываться между Чикаго и новой принстонской группой, так что, конечно, тот, кто будет работать только в Чикаго, останется в определенном выигрыше. – Ну что ж, – сказала Мици, – наверное, это и есть решение проблемы. Теллер пожал плечами: – Возможно. Но вообще-то мне необходима собственная лаборатория, которая будет заниматься только супербомбой. Одному богу известно, удастся ли Оппенгеймеру и его банде спасти мир от ярости Солнца, а я, по крайней мере, могу спасти эту страну от человеческой глупости. Никто не осмелится напасть на страну, имеющую супербомбу.