– Да, да… – протянул Оппи. – Несколько месяцев я не упоминал о тебе, но… – Но что? – В конце концов мой бывший начальник, генерал Гровз – ты должен был слышать это имя в новостях, – прямо приказал мне сказать ему, кто именно обращался ко мне с этим предложением, и… – Роберт! Иисусе! А ты не подумал о том, что стоило бы сообщить мне об этом? – Всю почту, которую отправляли с Горы – из лаборатории и которая приходила туда, просматривала цензура. Я просто не мог даже намекнуть на что-то существенное. – Я писал тебе, – сказал Хокон, – и сообщал, что не могу получить работу из-за какой-то дряни, связанной с секретностью. Ты получил это письмо? – Получил, – просто ответил Оппи. – У меня просто не было никакой нормальной работы вплоть до Нюрнбергского процесса, да и туда меня взяли только потому, что остро нуждались в хороших переводчиках. – Кстати, там, наверное, было очень интересно. Я хотел расспросить тебя… – И, черт вас всех возьми, уже теперь, когда я вернулся, Беркли отказывает мне в должности. – Я… – Роберт! – снова позвала Китти. – Послушай, тебе действительно пора вернуться! Все гости уже собрались. – Я скоро приду! – отозвался Оппи, чувствуя в собственном голосе непривычную резкость. – Послушай, это же невежливо… – Ради бога! Ты, сука драная, неужели не слышала, что я скоро приду?! Занимайся своими делами и не суйся куда не следует! Потрясение на лице Китти было видно даже издалека. К счастью, она закрыла за собой дверь, прежде чем позвать мужа, и его грубости никто из гостей не слышал. Оппи повернулся к Шевалье, но Хокон, внезапно покраснев, лишь покачал головой и направился к дому. Оппенгеймер стоял в одиночестве среди деревьев, идеально вертикальные стволы которых могли бы послужить живым монументом добродетели. Он похлопал себя по карманам в поисках трубки, рассчитывая перекурить и успокоиться, но оказалось, что он оставил ее в доме. Глава 34 История науки богата примерами плодотворности сближения двух методологических подходов, двух идейных воззрений, разработанных в разных контекстах для поиска новой истины. Дж. Роберт Оппенгеймер Где бы Оппи ни находился, он то и дело ловил себя на мыслях о Джин. Однако здесь, в Беркли, где его буквально захлестывали воспоминания о былом, он еще чаще вспоминал о потерянной любви. Ее отцу, литературоведу, специалисту по творчеству Чосера, сравнялось семьдесят лет, и в конце минувшего учебного года он вышел на пенсию, так что, слава богу, шансов наткнуться на него в кампусе Калифорнийского университета было меньше, чем во время предыдущих поездок. Оппи не общался с ним два с половиной года, с тех пор как Джин покончила с собой, и у него не было желания разговаривать с ним сейчас. По словам Мэри-Эллен, бывшей квартирной хозяйки Роберта, Джон Стронг Перри Татлок, после того как проник в квартиру своей дочери через окно и обнаружил ее мертвой в ванной, нашел и сжег большую часть ее переписки. Имелись ли там письма от Оппи или упоминания об Оппи в чужих письмах – «ты же знаешь, что он женат; работа всегда будет для него на первом месте; Джин, ради бога – он же еврей!» – он предпочитал не знать. Он делал для нее все, что было в его силах, и все же она умерла – он не был на похоронах, и ее могилу ему только предстояло посетить, а прежде узнать, где она находится. Следовательно, de facto получалось, что всего недостаточно, ЧТД[55]. Проект «Арбор» в ее честь. Проект «Арбор», цель которого – спасти тех, кого возможно. Но ведь любое решение, которое им удастся найти, – если оно вообще существует, – ни на йоту, ни на атом не изменит для нее ничего. Оппи расхаживал по дому на Игл-хилл, погружаясь в клубы дыма из собственной трубки каждый раз, когда разворачивался в конце главного коридора. Он знал, что ему следовало извиниться перед Китти за вспышку гнева. Но когда гости разошлись, Китти поднялась наверх и сейчас лежала на кровати, утешаясь выпивкой; алкоголь помогал ей лучше, чем мог бы помочь Роберт. Слова Хокона встревожили и расстроили его. Ведь, черт возьми, война закончилась. И, значит, все это – «дело Шевалье», так сказать, – должно быть похоронено вместе с остальными мертвецами! Неужели разыгрывается какая-нибудь увертюра? Но кому сейчас может быть дело до всего этого? Оппи уже сделал необходимый телефонный звонок и договорился о встрече. Не безумием ли было выбрать для нее то же место, где его уже неоднократно видели? Нет, нет. На самом деле это был гениальный ход. Пусть они решат, что это паломничество, что печальный опустошенный мужчина счел необходимым посидеть там, где сиживал когда-то, и послушать отзвуки много лет назад умолкнувшего смеха. Бесспорно, лучше было встретиться за мостом, за заливом, в Сан-Франциско, да? Ни его дом, ни… Да, да, это имело смысл. И уже пора было идти. – Китти! – крикнул он, стоя у подножия лестницы. – Я вернусь! Она что-то ответила, но он не разобрал слов. Слишком тихо, слишком невнятно. Он вздохнул. Пальто в августе не требовалось, и он просто вышел из парадной двери, сел в машину и быстро, по своему обыкновению, поехал в сторону моста. Ведь все это в конце концов ни более ни менее как физика. Ускорение, векторы, трение. А осторожничают пусть языковеды. Кафе «Сочимилко», расположенное по адресу: Бродвей, 787, оставалось точно таким же, каким он запомнил его по совместным с Джин визитам сюда, в том числе в их последнюю встречу, даже – да, да, это он! – бармен с пышными коричневыми усами был тот же самый. В это время суток народу в заведении было мало, и даже та самая кабинка, в которой он решил расположиться, оказалась свободной: та самая, где они с Джин сидели в последний вечер, выпивали и флиртовали перед тем, как поехать к ней домой. Желтые стены, красные скатерти, кожаные сиденья, местами подремонтированные широкой тесьмой, свободная середина, где позднее будут танцевать посетители. Он вдохнул запах чеснока, тмина, корицы, перца чили и заказал текилы у подплывшей к нему официантки-чикано, похожей на мальчика даже в мексиканском наряде с широкой пестрой юбкой. Оппи ждал, думая о Джин, о той ночи, о предшествовавших ночах, о ее смехе, ее голосе, о ее неизмеримо глубокой печали, о том, как ему удавалось успокоить ее, и о том, как ему это не удавалось. Каждый раз, когда открывалась дверь, он вскидывал голову. Кто-то просил разрешения воспользоваться уборной. Парень притащил перец на кухню. Проститутка кинула на Оппи вопросительный взгляд, на который он отрицательно покачал головой; тогда она села на табурет у стойки и принялась болтать с барменом в ожидании лучшего развития событий. И тогда-то наконец появился человек, которого он ожидал. Оппи знал, что ему сорок один год. Высокий, худощавый, со скошенным подбородком, тяжелой нижней губой, длинным носом, большими ушами и светлыми волосами, в которых начала пробиваться седина. Прошло – сколько же? – пять лет с тех пор, как он в прошлый раз видел его на организационном собрании профсоюза ФАИХТ, проходившем в Уан-Игл-хилле, и Оппи вынужден был признать, что годы обошлись с этим человеком милостивее, чем с ним самим. Он встал и приглашающе помахал рукой. Вошедший приблизился широкими быстрыми шагами. – Привет, Роберт, – сказал он несколько напыщенным тоном, с отрывистым манчестерским произношением. – Привет, – ответил Роберт и пожал протянутую ладонь обеими руками; тонкие, как у скелета, пальцы обхватили нормальные. – Очень рад, что вы пришли. – Он опустился на свое место, и Джордж Элтентон, инженер-химик, работавший в «Шелл девелопмент», сел напротив. – Хокон Шевалье сказал мне, что ему отказали в контракте, – заявил Элтентон без всяких предисловий. – Я знаю, – ответил Оппи. – Я знаю, и это ужасно. Я постараюсь замолвить за него словечко президенту Спроулу, но… – Он чуть заметно пожал плечами. – Поскольку я давно не работаю в Беркли, мое мнение не так уж много здесь стоит. – Вам известно, что нас буквально терзали. Правительственные агенты. – Да. Об этом я тоже сожалею. – Официантка подошла и приняла у Элтентона заказ: бутылку кока-колы. Оппи дождался, пока она отойдет, и сказал: – Вам пришлось столкнуться с теми же… – он не хотел преувеличивать значение событий, но подобрать слова было очень трудно, – последствиями? – Вы имеете в виду: кроме преследования со стороны треклятого Федерального бюро расследований? – Да, – сказал Оппи, кивком признавая, что это немаловажно. – Кроме. Элтентон оторвал одну ладонь от стола: – Нет. Моя работа более чем устраивает «Шелл». Кроме того, у них есть отделения по всему миру, и в отличие от бедняги Хока я не американец. Я только что подал заявление о переводе обратно в Англию. Ане, моей дочери, уже тринадцать, и, думаю, мы сможем отдать ее в Уэльскую балетную школу Садлера. Аня… Он даже не старался скрыть своей симпатии ко всему русскому. – Замечательно, – сказал Оппи. Заказ Элтентона прибыл, и официантка снова скрылась. – Рад, что вы твердо стоите на ногах. – В отличие от Хокона. – Собеседник постарался вложить в голос побольше горечи. – Да, – ответил Оппи. – Как бы там ни было, – сказал Элтентон, – я здесь. О чем вы хотели со мною поговорить? Оппи огляделся, чтобы убедиться, что никто не может подслушать их разговор: – Когда Хокон, по вашей просьбе, обратился ко мне, он предположил, что вы имеете выход на советское посольство. – Что это значит? Оппенгеймер, вы затеяли провокацию? Тут где-то спрятан микрофон? – Нет! Помилуй бог, нет. Вы можете… – Он осекся, сообразив, что слова: «Вы можете доверять мне» прозвучали бы весьма неубедительно. – В таком случае что же? – спросил Элтентон. «Кока» шипела перед ним в открытой бутылке. Оппи набрал в грудь воздуха: – Я хотел бы установить связь с Советами. Теперь уже Элтентон закрутил головой, проверяя, не подошел ли кто-нибудь слишком близко. – Послушайте, война ведь закончилась. Я, конечно, считаю все эти международные отношения чушью собачьей, но теперь уже никто не может считать русских и американцев союзниками. – Но вы знали – или знали кого-то, кто знал, как получать материалы русских физиков.