24 января 1946 года, после продолжавшихся несколько месяцев переговоров, Соединенные Штаты, Советский Союз и ряд других стран договорились о создании Комиссии Организации Объединенных Наций по атомной энергии. Это, конечно, обрадовало Оппи, но еще больше он обрадовался, когда Трумэн учредил специальный комитет для подготовки конкретного предложения по международному контролю над атомным оружием – и он был просто в восторге, когда председатель этого комитета Дин Ачесон решил, что при комитете должен быть совет консультантов. Председателем Комиссии по атомной энергии назначили Дэвида Лилиенталя, а тот немедленно сделал Оппенгеймера одним из пяти консультантов. Его положение в обществе наконец-то изменилось, по крайней мере в этом вопросе: Дж. Роберт Оппенгеймер теперь не был ученым, лишенным моральной ответственности за последствия применений своих открытий; он непосредственно участвовал в разработке политики, причем на самом высоком уровне. Действительно, перемены, казалось, были определенно к лучшему. Но, как заметил однажды ночью Оппи, если развод Китти с предыдущим мужем прошел спокойно и без затруднений, даже несмотря на то что она была беременна ребенком Оппи, то распад военного союза между Соединенными Штатами и Советским Союзом оказался совсем не таким. 5 марта Уинстон Черчилль, уже не премьер-министр, а лидер «Верной оппозиции Его Величества», выступил с речью в спортивном зале Вестминстерского колледжа, который, несмотря на название, перекликающееся со знаменитым британским аббатством, находился в Фултоне, штат Миссури; среди его слушателей был президент Трумэн. Черчилль бушевал: «Я считаю своим долгом обратить ваше внимание на некоторые факты, дающие представление о нынешнем положении в Европе… Протянувшись через весь континент от Щецина на Балтийском море и до Триеста на Адриатическом море, на Европу опустился железный занавес». Оппенгеймер надеялся на развитие связей с советскими учеными и был уверен, что знания некоторых из них окажутся полезными для проекта «Арбор». Определенно, ценным было бы мнение Курчатова, главного конкурента Роберта, возглавлявшего во время войны советские исследования в области атомной бомбы. И одному богу известно, кто еще мог бы сказать веское слово; из СССР поступало очень мало научной информации, хотя первосортные мозги там, безусловно, были. Но появление железного занавеса – хлесткое выражение, думал Оппи, – должно было еще сильнее затруднить связь с ними. Тем не менее он был приятно удивлен тем, насколько гладко прошла первая половина нового года. Вроде бы все, переехавшие из Нью-Мексико в Нью-Джерси, хорошо тут устроились. И за исключением того случая, когда вспылил Эйнштейн, работа «Деревяшек», как назвал их Силард, казалось, шла довольно быстро, не внося существенных возмущений в устоявшееся бытие института. «Новые имена» Раби сосредоточились на технических проблемах полета на Марс, учитывая при этом тот важный момент, что выработанные принципы должны быть применимы для любых полетов во внешней части солнечной системы. «Терпеливая власть» Ханса Бете получила целый ряд подтверждений неизбежности взрыва солнечной фотосферы, но никак не могла с достаточной точностью установить, когда же он случится. Дело в том, что расчет времени зависел от цикла солнечных пятен. Циклы эти наблюдают с 1755 года; тот, что начался в том году, получил название «Солнечный цикл 1». Текущий цикл, восемнадцатый по счету, начался в феврале 1944 года. Каждый цикл начинается (и, соответственно, заканчивается) солнечным минимумом, когда на диске светила нет или почти нет пятен. В середине цикла происходит солнечный максимум, на протяжении которого появляется множество пятен, а также происходят многочисленные солнечные вспышки, а на Земле часто случаются полярные сияния. Расчеты, производившиеся разными методами, говорили о том, что смертоносный фотосферный взрыв, вероятнее всего, случится в период солнечного максимума 25-го цикла. Средняя длительность циклов составляла 11,1 года, но она не была ровной. Один из наблюдавшихся циклов, самый короткий, продолжался 9 лет, а самый длинный – 13,6 года. Если исходить из средней величины, 25-й цикл должен был начаться осенью 2021 года, а солнечный максимум, когда должна случиться катастрофа, придется на весну 2027-го. Однако более точный прогноз можно будет дать лишь через три четверти века, когда начнется 25-й цикл. Что касается «Скрепляющего цемента», который разместили в четверти мили от Фулд-холла, то, убрав эту группу с глаз долой, руководители проекта, похоже, выбросили ее и из мыслей. Если две другие группы чуть ли не грузовиками заказывали старые выпуски научных журналов, то СЦ предпочитала научную фантастику и штудировала «Амейзинг сториз», «Эстаундинг сториз» и «Стартлинг сториз». При входе в помещение группы чаще всего можно было услышать, как Дик Фейнман выбивает дробь на барабанах, а Лео Силард в любую погоду прогуливался по окрестностям института. Однако Китти каждый вечер уверяла Оппи, что «необузданные», как она выражалась, дискуссии в СЦ проходят вдохновенно и продуктивно. Однажды, беседуя за обедом с Хансом Бете, Оппи выразил свое удивление тем, как хорошо идут дела. Голубоглазый уроженец Страсбурга покачал головой. – Оппи, неужели вы сами не заметили? Для большинства из нас Лос-Аламос был лучшим временем за всю жизнь. О, конечно, условия были ужасающими, но мы жили. У нас была конкретная цель! Чистая наука; чистая инженерия – и никаких отвлекающих факторов. Никто из нас не признается в этом во всеуслышание, но, когда война закончилась, многие сожалели. Вернуться к преподаванию? Да, безусловно, благородное призвание, но оно не может быть предметом истинной страсти. Вернуться в реальный мир приземленных соседей и толп глупцов, светской болтовни и популярной музыки? Такая пустота! Когда упали бомбы, нас изгнали из рая – и вы даровали нам новое вознесение. Нам следовало бы назвать главный вход в институт Жемчужными вратами, а вас, сэр, величать Святым Петром! Оппи улыбнулся. Подошел официант и принес блюдо с фруктами, которые подавали здесь ежедневно, невзирая на зиму: яблоками, апельсинами, грушами, бананами. Он, конечно же, пренебрег яблоками, взял апельсин и медленно начал снимать с него кожуру, обнажая кисловатую сочную мякоть. Глава 33 Ничего не попишешь: из-за твоего непостижимого промаха мы с тобой связаны мутной легендой, которую никогда не опровергнут ни факты, ни объяснения, ни истина. Хокон Шевалье – Хок! – приветливо сказал Оппенгеймер. – Очень рад тебя видеть! Барб, ты замечательно выглядишь. – Спасибо, – ответил Хокон Шевалье, но Оппи услышал в голосе старого друга едва уловимую резкую нотку. Оппенгеймер уже восемь месяцев жил в ИПИ, но сейчас Роберт на некоторое время приехал в Беркли, чтобы посовещаться с Эрнестом Лоуренсом. Китти увязалась с ним, оставив Питера и Тони в Принстоне под присмотром Пэт Шерр. Оппенгеймеры решили оставить за собой свой старый дом на Игл-хилл на случай таких визитов и сегодня устроили там вечеринку, на которую пригласили друзей, оставшихся в этих местах. Барб обняла Оппи, чмокнула в щеку, и они с Китти направились в гостиную. Шевалье попросили прийти за час до начала приема, чтобы можно было немного побыть наедине, но, как обычно, они опоздали. – Готов поспорить, – сказал Оппи, – что ты с сорок третьего года не пил мартини, который мог бы сравниться с тем, какой готовлю я. Дай-ка я тебе смешаю. – Он направился в кухню; Хок последовал за ним. Как только за ними закрылась дверь, он прикоснулся к предплечью Роберта. – Опьи, помилуй бог, ФБР вцепилось в меня мертвой хваткой. Они терзали меня шесть часов без перерыва! У Роберта сжалось сердце, и он живо вспомнил разговор в этой самой комнате три с половиной года назад. Он сам, Хок, шейкер и все прочее. Быстро приложив палец к губам, он подал Хокону знак следовать за ним. Они прошли по коридору виллы, выстроенной в испанском стиле, и вышли через заднюю дверь. Тут Оппи вспомнил и другой разговор, и собственные слова: «Но я ни в коей мере не приветствую попытки передавать информацию через черный ход». Они прошли через сад – Китти платила, чтобы за ним ухаживали, когда они находятся в отъезде – и оказались в редкой роще, где земля была усыпана ивовыми и дубовыми листьями. – Извини, – сказал Оппи. Конечно, он не мог рассказать Шевалье о проекте «Арбор», но нисколько не сомневался в том, что его засекреченная деятельность, несмотря на все усилия, привлекала к себе внимание. – Подозреваю, что мой дом прослушивается. – Русские? – спросил Хокон, широко раскрыв глаза. – Гувер. – Ну, ФБР, определенно чем-то обеспокоено. Я как раз начал говорить, что они привезли меня к себе в контору. А пока я там находился, агенты то и дело звонили кому-то. Но недавно я случайно встретился с Джорджем Элтентоном – ты его знаешь, инженер-химик из «Шелл девелопмент», – и будь я проклят, если его не допрашивали в ФБР в тот же день, что и меня, и агенты, которые им занимались, все время отвечали на телефонные звонки. Мы с ним пришли к выводу, что они во время допросов проверяли, насколько совпадают мой и его рассказы. Оппи оглянулся на тщательно ухоженный садик: – Они совпадали? – Да, конечно. – И, – у него все же оставались крохи надежды, – о чем же ты рассказывал? – Да, знаешь, кое-что о связанном с тобой. Вряд ли ты за всеми своими делами в Нью-Мексико об этом помнишь, но… – Но давай попробуем. – Ну… прямо перед тем, как ты уехал из Беркли туда, я… я побывал здесь. – Он обернулся и указал выцветшую на солнце виллу. – Ты пригласил нас попрощаться. Тогда я и спросил тебя, знаком ли ты с Элтентоном, и в некотором роде… передал его предложение… вернее, просто идею, мысль… что, может быть, ты сочтешь полезным и порядочным поделиться какими-то сведениями с русскими. Оппи закрыл глаза и кивнул: – Да, я помню это. – Естественно, я не собирался рассказывать о своем разговоре с Элтентоном, но агенты настаивали, и в конце концов я рассказал им и об этом. У Оппенгеймера снова екнуло сердце. – Понятно. – А потом они назвали твое имя, и, видишь ли, я вынужден был сознаться в том, что ознакомил тебя… э-э… с тем, о чем только что говорил: с идеей, которую выдвинул Элтентон. – Ты сообщил об этом ФБР? – Да. Прости, я сожалею, если… Оппи глубоко вздохнул. Высоко над головами порхали птицы. – Нет, нет. Ты, безусловно, сделал все правильно. – Хорошо. Но они этим не удовлетворились. Они пытали меня много часов. Делали из каждой мухи слона, да еще и не одного. Роберт нахмурился: – Видишь ли, мне пришлось рассказать о том разговоре, который у нас с тобой тогда состоялся в кухне. Точнее говоря, о предложениях Элтентона. И тебя вполне могли счесть соучастником. – Я всего лишь проинформировал тебя, – невинным тоном заметил Хок. – Совершенно верно. Ну и я, конечно, не стал называть твоего имени. Хокон склонил голову, как будто взвешивал эти слова: – Все равно забавно. Они настаивали на том, что я обращался к троим… – Роберт! – позвала Китти, выйдя в садик. Оппи оглянулся на нее и поморщился. – Дорогой, – крикнула она, – подходят остальные гости. Лучше бы тебе вернуться! – Одну минуточку, – отозвался он и снова повернулся к Шевалье. – Так вот, они упорно настаивали на том, что я обращался не к одному, а к троим ученым. Оппи сглотнул: – Неужели? – Меня уверяли, что все трое дали показания. Эти слова ошеломили Роберта. – Ты видел эти показания? – Нет. – Ах. – Ты сказал, что не называл моего имени, – настороженно произнес Хок.