Что он изменил бы? Ну… во-первых, он лучше подготовил бы вводную часть своего доклада на этой конференции о новом методе диаграммного отображения! И… И… Он не стал бы клеиться к жене профессора Смита, тем более когда гостил у них в доме. И в прошлом году не допустил бы, чтоб те две девчонки – официантка и студентка – забеременели. И, конечно, отказался бы работать над атомной бомбой. Но все равно он женился бы на Арлин, женился бы, даже зная, что она умирает от туберкулеза. Их брак был самым счастливым и, если честно, самым печальным временем его жизни, но оно стоило того. «P. S.: Прошу простить за то, что не посылаю тебе это письмо, но я не знаю твоего нового адреса». Допив мартини, юная леди протянула ему руку и представилась: – Сьюзен. Неотправленное письмо, написанное полтора года назад, он подписал «Рич», но это сокращенное имя он берег исключительно для своей возлюбленной Арлин, для своей куколки, для своей жены. – Дик, – сказал он и пожал руку Сьюзен. – Знаешь, Дик, уже поздно. Проводишь меня домой? Нет, время не могло повернуться назад, и изменить того, что всегда и неизбежно случалось, было невозможно. Он встал, предложил ей руку, и они, немного пьяные, вышли на улицу, где висело над головами черное небо, и он знал, что повторяет то же самое, что делал уже много раз после ухода Арлин: пытается заполнить алчную пустоту. * * * Работа по проекту «Арбор» продолжалась быстрыми темпами до конца 1948 года; различные группы продолжали отведенные им направления исследований. Оппи не изменил своему любимому «прогулочному» стилю руководства, но, расхаживая по городку, редко заглядывал в «Скрепляющий цемент»; Фейнман, Гедель и Силард занимались тем, что у них получалось лучше всего: придумывали дикие идеи – «маялись дурью», как называл их занятия Лео. Одной из причин столь малого внимания было опасение подорвать авторитет Китти, возглавлявшей эту группу, а второй – то, что они размещались в отдельном здании, далеко от Фулд-холла. Ну а Лео Силард по-прежнему любил размышлять во время прогулок, и Роберт довольно часто встречался с ним, когда направлялся из Олден-Мэнора в свой служебный кабинет. – Guten Tag! – провозглашал Лео за пару шагов. Он предпочитал говорить по-немецки с теми, кто владел этим языком. – Как поживаете? – отвечал Оппи на том же языке. – Отлично, отлично. Слышали новость? Блэкетт получил Нобелевскую премию. У Оппи на мгновение оборвалось сердце. – Патрик Блэкетт? – Да, – сказал Силард. – За исследования космических лучей камерой Вильсона. Я вообще-то ожидал, что наградят Юкаву за предсказание пи-мезона, но, наверное, после войны прошло еще слишком мало времени, и даже нейтральные шведы не сочли возможным награждать японца, и… Лео говорил что-то еще, но Оппи уже не слышал его. Патрик Блэкетт. Его куратор в Кавендишской лаборатории в 1925 году. Тот самый человек, которого он пытался убить отравленным яблоком. Нобелевский лауреат этого года. – Роберт? – повысил голос Силард и дернул Оппи за рукав пиджака. – Что случилось? У вас такой вид, будто вам явился призрак. – Нет, – сказал Оппи, – не призрак. – Он моргнул несколько раз и добавил: – Я рад за него. – Кого? – удивился Лео. Судя по всему, за то время, пока Оппи был погружен в свои мысли, он перескочил на какую-то другую тему, и поэтому Роберту пришлось вслух произнести то имя, которое он не упоминал два десятка лет: – За Блэкетта. – Ах да! – воскликнул Лео. – Может быть, и всем нам когда-нибудь так же повезет, да, Роберт? Оппи посмотрел сверху вниз на носки своих ботинок, развернутых направо и налево, как стрелки часов на десять и два. – Ему выпал шанс. – Ну-ну, Оппи, – с явной растерянностью пробормотал Лео. – В конце концов, вы не так давно были на обложке «Тайм»! Славы хватит на всех. Распрощавшись с вежливым auf Wiedersehen, Оппи направился прочь, но мыслями он пребывал за несколько тысяч миль и много лет в прошлом отсюда. Глава 39 1949 [Оппенгеймер] определенно не любил дураков – а ведь дураков полным-полно. Он мог быть очень резким, и особенно сильно эта резкость проявлялась, когда ему приходилось иметь дело с занимающими высокое положение людьми, которых он считал дураками. Ханс Бете После того, как посмотрел на вспышку атомного взрыва, – думал Оппи, – ожидаешь, что фотовспышки уже не будут раздражать. Но они раздражали; каждый маленький взрыв резал глаза и оставлял в них светящиеся пятна, стойкие, как ощущение вины. Роберт вошел во внушительный, с мраморными стенами, с шестью коринфскими колоннами вдоль длинных сторон зал заседаний, расположенный на втором этаже административного здания сената, чувствуя себя живым и важным. Он улыбался или пожимал руки целой фаланге репортеров, многие из которых ранее писали о нем подобострастные статьи. В глубине комнаты стояли шесть длинных столов из красного дерева, образующих три стороны квадрата. За средним столом сидели пятеро членов Комиссии по атомной энергии, упорядоченные, как с удивлением заметил Оппи, слева направо по возрастающей степени облысения и справа налево по росту в сидячем положении. Крайним справа сидел Льюис Стросс, и это тоже позабавило его. Мировая линия[59] Оппи часто пересекалась с линией пятидесятитрехлетнего Стросса. Тот не только входил в КАЭ, но и являлся одним из попечителей Института перспективных исследований. В ноябре 1945 года Трумэн присвоил ему звание контр-адмирала запаса Военно-морского флота (поскольку война закончилась, это звание можно было рассматривать лишь как почетную награду), и вскоре после этого Стросс поддержал предложение Эйнштейна о назначении Оппенгеймера на пост директора ИПИ. Возможно, он рассчитывал, что Оппи в мирное время будет послушно выполнять указания адмирала, как во время войны он выполнял приказы генерала. Но Роберт вот уже два с половиной года решительно отвергал вмешательство Стросса – отчасти потому, что тот не был посвящен в проект «Арбор», но еще и потому, что напыщенный, много мнивший о себе бизнесмен изрядно раздражал Оппи. Даже его имя раздражало Оппи. Предки адмирала, вероятно, имели германское происхождение и носили фамилию Штраус; за время пребывания в Геттингене Роберт встречал многих Штраусов, но адмирал родился в Чарльстоне, и его южный выговор исключал из фамилии любой намек на тевтонское происхождение, оставляя кукурузную кашу с черникой. Оппи вздрагивал каждый раз, когда слышал, как он произносит свое имя. Оппи знал, что в юности Стросс хотел стать физиком, но сразу после окончания школы отец пристроил его торговать обувью. Однако в Первую мировую войну Льюису удалось выбиться в адъютанты будущего президента Герберта Гувера, а после войны он с помощью Гувера получил работу в нью-йоркской фирме, занимавшейся банковскими инвестициями. Никогда не упускавший выгодных возможностей Стросс женился на дочери одного из партнеров и в год Великого краха – того самого, который поначалу прошел для Оппи незамеченным, – сам стал партнером фирмы, зарабатывая более миллиона долларов в год. Он глубоко вонзил когти в бизнес и правительство и чувствовал себя как дома, равно и на Уолл-стрит, и в Западном крыле Белого дома. Но по-настоящему Роберта разозлили попытки южанина играть в игру, о которой он не имел ни малейшего представления – руководить физикой. Льюис Стросс единственным во всей Комиссии по атомной энергии выступал против экспорта радиоизотопов, производимых в американских реакторах, дружественным державам для использования в медицине и промышленности. Оппи считал, что, по мнению Стросса, атеистическая нация, такая как Россия, по определению не может быть нравственной и любые изотопы, вышедшие из-под контроля США, неизбежно в конечном итоге окажутся в советских лапах. Конечно, США не экспортировали уран-235 или плутоний, но почему бы не продавать изотопы, скажем, железа, такие как железо-59? Для того, чтобы не поставлять их союзникам, не было просто никакой разумной причины. И все же Стросс подключил к своей борьбе против экспорта прессу, которая обрела сейчас страшную силу, а также сенатора-республиканца от Айовы Бурка Хикенлупера, выглядевшего типичным бухгалтером из голливудского кинофильма. Хикенлупер в недавнем прошлом возглавлял Объединенный комитет по атомной энергии, орган, курировавший КАЭ, и сильно завидовал Джо Маккарти, сенатору от соседнего штата Висконсин, который привлекал к своим слушаниям острое внимание прессы. Адмирал науськал Хика – так его называли избиратели, – и тот обвинил остальных членов КАЭ в «невероятной бесхозяйственности» за то, что они позволили отправить за границу около двух тысяч партий изотопов. В ответ новый председатель Объединенного комитета Брайан Макмахон назначил публичное слушание (именно этого и хотел Хик), и в лучших традициях практики Маккарти это слушание было открытым для публики и подсвечивалось прожекторами, которые должны были обеспечить съемку для кинохроники. Сегодня Оппи вызвали туда, чтобы он огласил свое экспертное мнение. Он не входил в состав Комиссии по атомной энергии, но являлся председателем группы советников, носившей громкое название Генеральный консультативный комитет. Прочие члены этого комитета единогласно выбрали его председателем на первом собрании. Сам он не присутствовал при этом голосовании, поскольку сильно опоздал, застряв на дороге из-за снежной бури. Оппи занял место за другим таким же столом рядом с главным юрисконсультом КАЭ Джо Вольпе, известным под прозвищем Лис, адвокатом из Нью-Йорка лет тридцати с небольшим, обладателем тщательно зачесанных волнистых волос. Пролистав несколько листочков пояснительных материалов, Хик посмотрел на Стросса, и Оппи заметил, что они чуть заметно кивнули друг другу. Сенатор пригласил Оппи пересесть на место, отведенное для выступающих. На спинке этого кресла восседал резной орел, готовый наброситься на любого, кто отступит от патриотических принципов. Адмирал Стросс был также президентом реформистской синагоги «Эмануэль» на Манхэттене, той самой, которую покинул Феликс Адлер, чтобы основать свое Общество этической культуры с начальной и средней школами, в которых учился Оппи. Позиция Адлера – и самого Оппи – была противоположна взглядам Стросса, они считали, что мораль можно воспитывать без всякой опоры на религию. Макмахон не требовал, чтобы эксперты приносили присягу, хотя, по мнению Оппи, в данном случае роль Священного Писания прекрасно сыграла бы «Резиновая Библия»[60], гигантский сборник данных по химии и физике; в конце концов, факты есть факты. Он мог бы довериться Льюису в выборе, скажем, пары обуви, но, когда дело касается науки, бизнесмену вообще-то следует заткнуться к чертовой матери. Хикенлупер поднялся на ноги, слегка повернулся, чтобы смотреть в лицо Оппи, и заложил большие пальцы за подтяжки. – Поставляя изотопы другим странам, – начал он, – мы разворачиваем программу, которая, я считаю, наносит ущерб нашей национальной безопасности. – Он пристально посмотрел на Роберта, словно желая убедиться, что ученый понял, что он имеет в виду, и задал свой вопрос: – Доктор Оппенгеймер, в вопросе экспорта изотопов вы, конечно, согласны с адмиралом Строссом, – он произнес эту фамилию точно так же, как это делал сам Льюис, и вдобавок еще и указал на него; Стросс с серьезным видом кивнул и, подавшись вперед, поставил локти на полированную столешницу и оперся на руки подбородком, – что существует некоторая возможность использовать их не для мирного производства или медицины, а для атомных процессов – сначала для получения атомной энергии, а затем, возможно, и для создания атомных бомб. Это мнение, несомненно, вполне обоснованно, сэр, не так ли? Оппи оглядел лица, толпу, зрителей и широко раскинул руки ладонями вверх, как молящийся Христос. – Никто не может заставить меня утверждать, что эти изотопы нельзя использовать для получения атомной энергии, – сказал он и сделал паузу, убедившись, что все взгляды устремлены на него. – Для получения атомной энергии можно использовать что угодно, например лопату, и это бесспорный факт. – Раздалось несколько смешков. – Для получения атомной энергии можно использовать бутылку пива; это бесспорный факт. – Еще больше смеха; несогласные, мгновением ранее не осмеливавшиеся выказать свое отношение к обсуждаемому вопросу, несколько осмелели. – Но для большей внятности позволю себе сказать, что во время войны и после войны эти материалы не играли никакой существенной роли и, насколько мне известно, вообще никакой роли не играли. Все, подумал Оппи, теперь они у него в рабстве. – Мое личное мнение о значении изотопов в этом широком смысле таково: они гораздо менее важны, чем… электронные устройства, но гораздо важнее, чем, скажем… – Он сделал вид, будто подыскивает слово, а затем произнес, как удачную остроту: – Витамины. – Открытый хохот. Чтобы усугубить впечатление, он добавил, приподняв брови: – Что-то среднее. Хик не только нахмурился, но и побагровел. Он отпустил Оппи со свидетельского места, и тот прошагал через зал к своему столу.