– Не думаю, что боль и смятение когда-нибудь полностью закончатся. Но они все же слабеют. Я тоже пытался покончить с собой – один раз, о котором я тебе рассказывал, много лет назад, когда я был гораздо моложе, чем ты сейчас, после тех невыносимых событий в Кавендишской лаборатории, а потом еще… – Он закрыл глаза, вспоминая то, что случилось с ним тринадцать лет тому назад – и через десять лет после сегодняшнего вечера – в ванной комнате Герба и Энн Маркс, после того как Льюис Стросс обрушил на него это подлое письмо с обвинениями. – С тобой еще не покончено, – мягко сказал он. – Тебе предстоит еще написать много стихов. – Все так трудно, а ты… ты так далеко. – Я знаю. – Он снова закашлялся, и она стиснула его руку так, словно надеялась изгнать рак из его тела. – Тебе всего двадцать девять, – сказал он, удивляясь этому факту. – Боже, вот бы снова стать двадцатидевятилетним! – Ему столько стукнуло в 1933 году, в разгар беззаботных довоенных лет в Беркли и Калифорнийском технологическом институте. Как же давно это было. В палеозойской эре. Он посмотрел ей в глаза, с болью осознавая, что гипнотическая сила, которой раньше обладал его взгляд, исчезла. – Обещай мне, Джин. Продержись, еще… ну-ка, прикинем… продержись еще семь недель. Сможешь? До двадцать первого февраля, до твоего дня рождения – ради меня. По крайней мере, попробуй; узнай, что значит быть тридцатилетней. Она ненадолго задумалась и отрицательно покачала головой. – Допустим, у меня получится. Но где ты будешь через шесть недель? Это будет… э… День святого Валентина. Где ты будешь тогда? Не этот ты, а тот, что помоложе, тот, что из этого времени? Где он будет в ту ночь? Да, другой, молодой он, который тоже существует. Она была остра на язык. – Ты же знаешь, что я участвую в секретном проекте. – Что-то настолько важное? Прямо безумно важное? – Она устремила на него испытующий взгляд. – И что же это такое? Что это за чертова штука, которая для тебя важнее меня? Оппи вернулся мыслями – перескочил вперед – в апрель 1954 года. «– Вы провели с нею ночь, верно? – Да. – Это случилось, когда вы работали над секретным военным проектом? – Да. – Вы не подумали о том, что это не соответствовало требованиям безопасности? – Это было само собой разумеющимся. Ни слова…» И ведь он на самом деле не сказал ни слова о чем бы то ни было, касавшемся секретных вопросов. Он всегда был лоялен, всегда хранил тайну, никогда не ставил под угрозу безопасность страны, никогда не выдал посторонним ничего, связанного с Манхэттенским проектом. До слащавости, до отвращения хороший мальчик. Но его все равно вышвырнут на помойку. То самое правительство, которому он так прилежно, так долго служил, самым публичным, самым унизительным из возможных способов лишит его допуска к секретной информации, превратив из национального героя в посмешище нации. И если человека накажут за преступление, которого он не совершал, то что же мешает ему в таком случае на самом деле совершить то, в чем его обвиняли, верно? Джин смотрела на него молящими нефритовыми глазами – женщина, решившаяся этой ночью превратиться в une martyre. Женщина, любящая его. Женщина, которую он любит. Но, будь оно все проклято, свою страну он тоже любит. – Прости меня, – сказал он, – не могу. Но если ты продержишься, – он прикрыл глаза, считая в уме, – пятьсот семьдесят восемь дней… нет, это же високосный год, да? Пятьсот семьдесят девять дней, то, обещаю, ты все узнаешь. – Весь мир узнает. – Это такое далекое будущее. Он грустно улыбнулся: – Когда-то, давным-давно, я тоже так думал. Шестое августа 1945 года. Она встала с жесткого креслица и пересела к нему на кушетку. – А если я продержусь до тех пор, мы будем вместе? У него перехватило сердце. Ведь на свете и впрямь существовал другой Роберт Оппенгеймер, обретавшийся сейчас в Лос-Аламосе, молодой энергичный Оппи, который менее месяца тому назад наконец-то назвал генералу Гровзу имя Хокона Шевалье. Тому Оппи предстояло через некоторое время думать о том, как построить послевоенную жизнь. Какой выбор сделал бы он – тот, другой он, – будь у него такой выбор? После того как Китти сбежала от него, оставив Тайк, которая – боже! – родится только через одиннадцать месяцев? У него – этого Оппи – выбора не было никакого: к тому времени, когда Япония капитулировала, Джин давно не было на свете. Но если бы она продержалась, если бы она была жива в те дни, когда тот, другой Оппи, смог навсегда покинуть Гору? Да, при таком раскладе все изменилось бы. Но солнечная нестабильность обнаружена еще до этого – и, несомненно, усилия по спасению какой-то части человеческого вида так же будут предприняты. Он повернулся и обнял ее изо всех оставшихся у него сил, но их едва хватило для того, чтобы примять ткань ее блузки там, где она вздымалась. «В мире природы нет секретов, – сказал он – скажет – телеведущему Эдварду Р. Марроу. – Все существующие секреты касаются мыслей и намерений людей». – Пожалуйста, держись, – сказал он и добавил про себя: «Господи, насколько же тяжело на сердце от этих дел!» – Просто держись. Полтора года. А тогда, если ты останешься свободна и сохранишь прежнюю привязанность, уверен, мы будем вместе. – Навсегда? – спросила она, уткнувшись лбом в его костлявое плечо. Он чуть заметно кивнул: – До конца света. Глава 57 М-м-м… да. Естественно, в известном нам периоде времени. Дж. Роберт Оппенгеймер – на вопрос о том, был ли взрыв атомной бомбы «Тринити» первым в истории Оппи прекрасно знал, сколько времени занимает дорога сюда из окрестностей Игл-хилла в Беркли, и поэтому, когда прозвучал дверной звонок, сразу понял, кто мог примчаться сюда, напуганный его телефонным звонком. Он еще раз напоследок долго, насколько хватило дыхания, целовал Джин, прижимая ее к себе, потом выпустил и поплелся вниз по лестнице. Джон Стронг Перри Тэтлок вышел из дома сразу же после звонка незнакомца, который буквально умолял его навестить отчаявшуюся дочь. Этим вечером он ожидал от нее звонка и, когда телефон действительно зазвонил, вероятно, подумал, что это она. Но то и дело кашлявший мужчина с хриплым голосом, представившийся просто другом, сказал, что ему следует обязательно приехать, и как можно скорее. И вот вместо того, чтобы лечь спать, так и не дождавшись обещанного звонка Джин, вместо того, чтобы приехать утром и, тщетно потоптавшись у двери, залезть в окно и найти дочь мертвой в ванне, Джон Тэтлок разминулся с тощим, как привидение, незнакомым человеком в пальто и шляпе, вышедшим неизвестно из какой квартиры. «Призрак» придержал для него дверь, и Тэтлок промчался мимо, перепрыгивая через ступеньку, взбежал по лестнице, и застал свою Джин, их Джин, живой. Оппи немного удручал тот факт, что профессор Тэтлок был специалистом по Чосеру; вероятно, он не испытывал особой симпатии к Диккенсу, на произведение которого Оппи уже намекал немного раньше. Но сейчас Тэтлок оказался буквально включен в повесть о двух городах: этом Сан-Франциско, в котором жила Джин, и том, который теперь переписан и забыт всеми, кроме одного непонятного, усталого мужчины, и в котором она больше не жила. Было уже поздно, но Роберту удалось поймать такси. Он вышел посреди парка «Золотые Ворота» у Восточного чайного сада, где ему через несколько лет предстояло прогуляться в обществе Степана Захаровича Апресяна, и отдал изумленному водителю все деньги, которые у него были с собой – около сорока долларов банкнотами и мелочью. Было прохладно, и, несомненно, с каждым часом будет холодать еще сильнее, он начал замерзать, но окоченение действовало на него как обезболивающее, и он только радовался холоду. Вскоре подвернулась кованая парковая скамейка. Сбоку призраком возвышался силуэт неосвещенной японской пагоды, и ему на память снова пришли строки из «Бхагавад-гиты»: Побеждай врагов с оружием в руках… Всецело овладей науками И разнообразными искусствами… Тебе все это посильно, но только лишь сила кармы Способна предотвратить то, чему не суждено случиться, И заставить сбыться то, чему суждено. Чувствуя, что изнемогает, он сел на скамейку и запрокинул голову. Перед поездкой он проверил астрономические эфемериды на сегодняшний вечер, и точно знал, где что искать. Луна, стоявшая высоко в небе, уже два дня как перевалила за первую четверть. На востоке в созвездии Тельца ярко сиял Сатурн. А самое главное находилось почти посередине между ними, рядом с Плеядами. Изумруд небесного свода. Ошибки быть не могло. Оппи прекрасно знал астрофизику, как мало кто еще на свете: зеленых звезд не существовало. Нет, это была планета. Зеленая планета. Зеленая планета – зеленая планета Марс сияла ему свысока. Оппи лег навзничь на скамейку и поплотнее укутался в пальто. На память ему пришел рассказ Рея Брэдбери – который будет написан лишь через восемь лет – о путешественниках во времени, которые отправились в мезозойскую эру полюбоваться динозаврами. Экскурсантам следовало оставаться на парящей в воздухе дорожке и ни к чему не прикасаться, но один из них случайно наступил на севшую под ногой бабочку. Когда они вернулись в свое время, там все оказалось не таким, как в момент отправления. Может ли такое произойти на самом деле? Может ли такая незначительная причина привести к таким серьезным последствиям? Построенный в ИПИ Джонни фон Нейманом мощный компьютер, первоначально предназначавшийся для точного прогнозирования погоды, совершенно не справился с этой задачей. Сколь подробной ни была бы информация, предоставленная фон Нейманом своей машине, ее всегда не хватало: мелкие, вроде бы неучтенные факторы сразу рандомизировали атмосферные условия. Макроскопическая вселенная не является детерминированным часовым механизмом Ньютона, но она и не то неопределенное размытие, которое могла бы предложить квантовая теория. Скорее всего, реальность снова оказалась чем-то иным: она, как сказал Теллер об Оппи много лет назад, сложная и путаная. Или, одним словом, хаотична. Скорее всего, ученые проекта «Арбор» преуспели. Если предположить, что все прошло по плану, они вносят – внесут, уже внесли – первые изменения ближе к концу Темных веков, в 945 году нашей эры или, как любил говорить Дик Фейнман, в 1000 году до а. э. – до атомной эры, ante atomum. Следующий год, который был раньше 1945-м, теперь будет первым годом, и все последующие годы в этой новой системе будут обозначаться «а. э.» – атомной эры. Но независимо от используемой схемы нумерации в этой переписанной реальности ничего не менялось до тех пор, пока шумеры не назвали каплю крови в ночном небе Нергалом в честь своего бога чумы и войны. Жители Месопотамии тоже различали красный цвет и утверждали, что это звезда, которая судит умерших. Древние цивилизации Восточной Азии видели «огненную звезду», а греки и римляне аналогичным образом, обнаружив кровавое пятно на небосводе, отождествили его со своими соответствующими богами войны, Аресом и – название, которое в конце концов прижилось и вошло во всеобщий обиход, – Марсом. Прогресс шел медленно и не был заметен на расстоянии до самого конца игры. Тысячу лет назад на территории в глубине Сибири, немного севернее реки, которая когда-то получит название Подкаменной Тунгуски, был построен пусковой комплекс. Место выбрали с учетом того, что взрыв метеорита в 1908 году уничтожит все его следы. С этого места запустили ракеты, доставившие на Марс супербомбы Теллера, которые, взорвавшись над полярными шапками, высвободили содержавшийся там углекислый газ. Затем Марс засеяли цианобактериями, необходимыми для производства кислорода. Гигантский магнитный зонт в точке L1 Солнце – Марс, спроектированный группой Ханса Бете «Терпеливая власть» (его положение периодически корректировалось ракетами, поставляемыми командой фон Брауна), позволил планете безопасно обретаться в собственном хвосте магнитосферы, прикрывавшем ее от обычного солнечного ветра, который, не будь этой защиты, продолжал бы сдувать с Марса воздух. Атмосфера постепенно сгущалась, чтобы стать в конце концов пригодной для дыхания. Процессы, запущенные тысячелетие назад, принесут плоды – да, черт возьми, в буквальном смысле принесут плоды! – и человечество вернет себе сад. В 1610 году, когда Галилей первым из людей посмотрел на Марс в телескоп, в этом мире уже миновали шесть столетий преобразований. Но слабые, несовершенные линзы его оптического прибора – не говоря уже о слабых, несовершенных линзах его собственных глаз – не позволили разглядеть никаких деталей.