Роберт вызвался сыграть роль подопытного кролика, стать первым аргонавтом времени, если воспользоваться прекрасной метафорой Уэллса. Как бы там ни было, его дни сочтены; три, четыре, уж точно не больше пяти. И хотя ему не суждено получить Нобелевскую премию, этот вклад он все еще мог внести, гарантируя тем самым, что, когда правда в конце концов откроется, он войдет в историю за то, что, ну… вошел в историю. Поставив на место шкатулку с минералами, Оппи вышел из дома, сел в такси, доехал до Телеграф-хилл в Сан-Франциско и попросил водителя высадить его у деревянной телефонной будки. Чтобы открыть складную дверь, ему пришлось изрядно напрячься. Перед поездкой в Беркли он сам и его секретарша Верна приложили немало усилий для поиска монет, датированных 1944-м или более ранними годами; сейчас его карман оттягивала увесистая кучка мелочи, а в другом лежала небольшая пачка таких же старых купюр. Выбрав пятицентовую монету с профилем индейца, он опустил ее в прорезь телефона-автомата. Услышав голос телефонистки, он сказал: – Этуотер 3–4–1–8, пожалуйста, – и стал ждать. После трех гудков раздался голос, которого он не слышал четверть века. – Алло! Он обдумывал самые различные варианты начала разговора, от поэтичного до приторно сентиментального, но сейчас просто сказал: – Привет, Джин. – Привет, – ответила она. – Кто это? Он кашлянул, прочистил горло и попытался придать голосу хоть немного звучности. – Это Роберт, – а затем, поскольку слышал в трубке лишь шорох статических разрядов, добавил свою фамилию. – Боже! – воскликнула Джин. – Что у тебя с голосом? – Ах, ерунда, простыл немного. – Рекорд года по преуменьшению! – Я всего в нескольких шагах от твоего дома. Можно мне зайти? – Ты здесь, в Сан-Франциско? Боже мой, конечно! – Иду. – Он повесил трубку, затем нашел еще одну пятицентовую монету, сунул в прорезь и сделал еще один короткий звонок. Он ожидал, что его и тут не узнают по голосу; так и случилось. Но встревоженный, даже испуганный человек согласился на его просьбу. Оппи снова повесил трубку и вышел. Выбиваясь из сил, тяжело опираясь на трость, он все же проковылял два квартала по круто поднимавшейся вверх улице и все же добрался до дома 1405 по Монтгомери-стрит. Джин, в небесно-голубом халате поверх белой ночной рубашки, стояла в узкой двери. Она явно не могла поверить, что эта ходячая развалина была тем человеком, которого она ждала, пока он не оказался всего в нескольких шагах от нее. На стене рядом с дверью висел фонарь, и Оппи был уверен, что его резкий свет подчеркивает глубокие морщины и отечность его лица. – Джин… – сказал он, преодолевая хриплую одышку. Она недоуменно уставилась на него: – Вы… вы Джулиус? Она имела в виду отца Роберта – и Оппи с удивлением понял, что его отец умер шестидесяти шести лет от роду, а ему оставалось еще четыре года до этого возраста. – Он умер, Джин. – Пауза, чтобы перевести дыхание. – Он умер в 1939 году. Ты это знаешь. – Но… кто же вы? – Это я. Роберт. Оппи. Боб. Это я, Джин. – Нет, нет. Роберт… – Молодой. А я старый. На двадцать три года старше, если точно. – Его дыхание восстановилось, если можно так сказать о судорожном, частом глотании воздуха. – Я стар, я умираю. Это мне предстоит вскоре умереть, а не тебе. Она прищурила глаза, зеленые радужки светились в свете фонаря. – Что… о чем вы… ты говоришь? – Извини, – сказал он, указывая на лестницу, поднимавшуюся за ее спиной. – Можно войти? Она мгновение колебалась, на ее лице было написано крайнее недоумение, но затем жестом предложила ему пройти вперед и помогла подняться сначала на один пролет, а затем на другой, в свою тесную квартирку-студию на третьем этаже. Там она помогла ему сесть на короткую кушетку и принесла стакан воды. – Это ты, правда? – сказала Джин и, подвинув деревянное кресло, села перед ним. – Да. – Но что случилось? – Старость. Болезнь. – Старость? Я не… Оппи попытался скрестить ноги, но это оказалось слишком больно. Сначала он подумал упомянуть Герберта Уэллса, но, пожалуй, писатель-фантаст был слишком зауряден на ее вкус. Хотя именно Уэллс, предсказавший атомную бомбу и давший ей название, еще раньше предсказал и назвал машину времени. – Я вернулся, чтобы увидеть тебя, – сказал он. – Вернулся из 1967 года. – Но… как? Он знал, что она потрясающе умна, но все же даже для начала объяснения потребовались бы драгоценные часы – часы, которых у него не было. – Физика, – просто сказал он. – Тебе придется это доказать, – сказала она. – Доказать, что ты именно ты, как ты утверждаешь. Он закрыл глаза и процитировал на память: Но и этого недостанет, Чтобы унять твою нестерпимую боль, Истерзанный, истекающий кровью Иисус. И она, автор, женщина, сложившая эти стихи, когда ей было всего шестнадцать лет, договорила заключительные слова: – Fils de Dieu, – Сын Божий по-французски, и покачала головой. – Я не читала эти стихи никому, кроме… – Кроме меня. Она еще некоторое время изучала его лицо, ее глаза метались в орбитах, пытаясь что-то разглядеть за морщинами и складками. Рот слегка приоткрылся, голова качнулась в сомнении. Но в конце концов она кивнула и изумленно согласилась: – Никому, кроме тебя. Он тепло улыбнулся. – Я так рад видеть тебя, Джин, – а затем, со сдержанным, но нежным смешком, добавил: – Но, вообще-то, мне нужно было прийти сюда на одиннадцать дней раньше. – Почему? – Тогда я мог бы достойно сыграть роль призрака грядущего Рождества. Он ожидал, что она слабо, застенчиво улыбнется, но ее лицо осталось неподвижным. – Я знаю, что годы не были добры ко мне. – Он трижды кашлянул, затем сделал паузу, словно ожидая четвертого, и лишь потом продолжил: – И не только годы. Курение. – Он указал на переполненную пепельницу и смятую пачку «Честерфилда». – О, Джин, я умоляю тебя, откажись от этой привычки. Я не могу позволить себе много рассказывать о будущем, но в начале 1960-х годов будет доказано, что курение вызывает рак легких. – Он остановился и подождал, пока восстановится дыхание, которое из-за этой самой привычки теперь давалось ему с таким трудом. – Забавно: это похоже на бомбу. – Конечно, она не знала того, о чем он упомянул. И все же. – Британцы тоже занимались этим; даже раньше начали и объявили – объявят в 1962 году – о связи между курением и раком. Тогда и американцы зашевелятся. Наш главный хирург в 1964 году тоже опубликует доклад. – Мне безразлично, что случится в будущем, – сказала Джин. Он наклонился вперед и взял ее за руку – молодую, гладкую, теплую и трепещущую плоть. – Я знаю, – тихо сказал он. – Может, процитировать тебе что-нибудь еще? – Она вопросительно посмотрела на него, и он воспринял это как разрешение продолжать. – «Я хотела жить и отдавать, но почему-то не имела физических и душевных сил для этого. Я думаю, что всю свою жизнь была лишь обузой. По крайней мере, я способна избавить воюющий мир от бремени парализованной души». Она сидела молча. – Узнаешь слова? – Я… я не… – Еще не написала их. Это так, но ты готовишься. Уверен, что ты мысленно составляешь эти или немного другие слова. Ты собираешься записать их ночью, после того, как выпьешь таблетки. Она покачала головой: – Это… – Она, будучи психиатром, имела в своем распоряжении огромный лексикон, связанный с душевными расстройствами. Но через мгновение она закончила простым словом: – Тревожит. – И тебя, и меня. Но, любовь моя, я пришел, чтобы удержать тебя от приема этих таблеток, чтобы ты не писала это письмо. Она опустила взгляд на обшарпанные половицы. – Я просто хочу покончить с этим, Роберт. Я хочу, чтобы вся эта боль, все это смятение закончились. Он чуть заметно наклонил голову: