– А какой там лес вокруг! – закатил глаза Сева. – Я про дачу Микояна. Хотя надо сразу сказать, что касается лесных угодий, то тут на первом месте, безусловно, Устинов. – Маршал Устинов? – Конечно. Он же страстный охотник. Для него лес – это все. Какой лесище, и какой дичи там только нет! Сам Леонид Ильич часто к нему приезжает поохотиться. Вы охотитесь? – Я? Нет, не приходилось. Ой, да что же мы, – протянул руку коротышка. – Разрешите представиться, Виктор Викторович Ким, замминистра плодоовощного хозяйства. – Бялый Савелий Матвеевич. Из Москвы, – весомо сказал Сева. – Надо обязательно повидаться. Вы еще долго у нас будете? – Какое-то время еще, да. Я живу в гостинице «Узбекистан». – Значит, успеем встретиться, поговорить. Вот мои координаты. Скоро Сева уже имел на руках телефоны нескольких перспективных товарищей. Самым плодотворным оказалось знакомство с Аликом Шварцем, заместителем министра строительства. На банкете после окончания фильма они успели только обменяться парой слов, но сразу понравились друг другу. Шварц был всего несколькими годами старше Севы, крупный полный мужчина с умными живыми глазами и утопающим в складках жира подбородком. По аппетиту, с которым он набрасывался на рашидовские угощения, было ясно, что чревоугодие является главной страстью его жизни. Сева, всегда полагающийся на свою интуицию и умение читать людей, понял, что Шварц именно тот человек, которого он искал. На следующее утро он пришел к Шварцу в кабинет в высотном здании министерства строительства, сразу же перешел на «ты» и раскрыл свои карты. – Алик, я понимаю, что у тебя нормальная зарплата, но уверен, ты сам знаешь, – этого мало. Что ты воруешь и берешь взятки, написано у тебя на физиономии. Но я дам тебе больше. – И сколько? – спросил Алик насмешливо, однако смотрел на Севу серьезно и даже подался немного вперед. Сева удовлетворенно откинулся в кресле. Приятно иметь дело с понимающим человеком. – Пока сказать не могу. Но объясняю тебе, Алик, как товарищу, – очень много. Все остальное, что там у тебя сейчас, это будут копейки по сравнению с тем, что предлагаю тебе я. – Секундочку, подожди. Не хочу говорить о делах в кабинете. – Алик по селектору соединился с секретаршей: «Людочка, я уезжаю по важному делу. Сегодня больше не вернусь. Все встречи перенесите на завтра», – и тут же набрал другой номер: «Томочка, я еду домой с ответственным руководителем из Москвы. Позаботься об обеде, пожалуйста». После обеда они переместились в кабинет. Жена Алика подала мужчинам кофе и вышла, закрыв за собой дверь. Они приступили к деловой части. – Итак, чем я занимаюсь? Я работаю в Художественном фонде, и в мою задачу входит продать различным предприятиям как можно больше художественной продукции. Система у нас советская, за художественную пропаганду только хвалят и вешают на Доску почета. Так что в политическом смысле тут все совершенно правомерно. И, более того, приветствуется. У тебя в твоем бюджете есть определенная статья именно на подобную деятельность, следовательно, деньги ты можешь тратить на совершенно законных основаниях. Понятно? – Пока да. Но о чем конкретно идет речь? Какие работы ты можешь выполнять? – Если это будет, например, школа – мы ее художественно оформим. То есть распишем стены композициями с правильным идейно-художественным содержанием. Большая картина в актовом зале на патриотическую тему. Дальше портреты по классам. – Какие портреты? – Все известные узбеки, которые что-либо внесли в науку и литературу. И таджики заодно. Кроме того, русские и советские ученые, деятели искусства и исторические персонажи. Все на высочайшем художественном уровне, это я гарантирую. При входе в школу будет стоять бюст, вероятно, Ленина. Я – специалист в этой области, все будет оформлено в едином ключе в зависимости от объекта, будь это школа, зона отдыха, клуб или заводская столовая. Вот так приблизительно. – Что я конкретно должен делать? – спросил Алик. – Ты должен знакомить меня с руководителями крупных предприятий, еще лучше, целых отраслей, причем с такими, с которыми можно разговаривать. Я буду заключать с ними договоры на очень большие суммы. Ты же будешь с этого иметь свой процент. О конкретных суммах сейчас, думаю, говорить рано. Когда развернемся, обсудим детали. Шварц составил список перспективных знакомых и начал постепенно сводить Севу с руководящей верхушкой хозяйственников. Они с Севой стали неразлучны. Куда Алик, туда и Сева. Он сидел у Шварца в кабинете, ходил с ним на все встречи и налаживал контакты. Сева всегда был главным героем в своем собственном, никогда не прекращающемся фильме, который постоянно шел перед его мысленным взором. Декорации, персонажи и ситуации менялись, но герой никогда не исчезал с экрана. Готовясь к предстоящему дню, настраивая себя на операцию, Сева представлял себя разведчиком во вражеском стане. Еще в детстве фильмов про разведчиков он видел множество, и все они учили, как настоящему разведчику себя вести: осмотреться, понять, кто есть кто, наладить разговор, заинтересовать, ненавязчиво показать, что ты важная персона, пошутить. Умение рассмешить – одно из самых ценных качеств, чувство юмора на вес золота. Потом обменяться телефонами, назначить встречу. На первой встрече о делах ни слова, потому что главное – убедить человека, что он тебе интересен. И быть открытым. А потом уже невзначай удивиться: «О, ты же действительно управляющий трестом? А я из Худфонда. Можем вместе поработать». 2 – Это Клондайк, который ждет своего старателя. Разумеется, работы много, тонны песка надо просеять, но когда золотая жила найдена, остается вывозить золото тоннами. Я только удивляюсь, почему это никому до меня не пришло в голову. Узбекистан станет моим Эльдорадо! И это, заметь, Женя, в Советском Союзе, – Сева в возбуждении расхаживал по комнате, пытаясь вселить в жену хотя бы часть своего энтузиазма. – Не кричи, ребенка разбудишь, – махнула рукой Женя. – Клондайк, Эльдорадо – это как-то слишком далеко от дома. Мне же все это кажется чистой хлестаковщиной. Кроме того, это опасно, Сева! С нашим государством шутки плохи. – Объясняю по порядку. – Сева понизил голос и принялся рассказывать: – Во-первых, это абсолютно безопасно. Более того, совершенно законно! Я ничего не нарушаю, никого не обманываю, ничего не ворую. Государство из одного своего кармана перекладывает деньги в другой карман, не теряя при этом ни копейки. Все деньги эти – бюджетные, государственные. Они никому не принадлежат, никто их не считает. Ну что же делать, если система такая дурацкая? А по поводу шуток… Когда за отцом пришли в пятьдесят третьем году люди из НКВД, он вместо того, чтобы протянуть руки и дать себя арестовать, спрятался под кровать. А гэбисты поганые сидели рядом, смотрели на меня, смотрели на мать, чистили ногти перочинным ножиком, ждали, когда отец вернется домой и даже квартиру не обыскали, настолько им в голову не приходило, что кто-то может их вот за таких идиотов держать! А утром ушли и больше не возвращались, а потом Сталин сдох. И я тогда, десятилетний пацан, просидев всю ночь на этой кровати, под которой прятался мой отец, понял, что система – дура, слепой циклоп. В общем, с грехом пополам Сева убедил Женю, пообещав, что занятие это временное, пока он не найдет себе что-нибудь более подходящее. А началось все несколько месяцев назад, и как раз с Жени. Она работала тогда в Институте сердечно-сосудистой хирургии, и Сева захаживал к ней на работу регулярно. Вокруг Жени постоянно вились молодые успешные хирурги и ученые, так что он старался держать руку на пульсе. В один из его приходов, когда они сидели в лаборатории и гоняли чаи, лаборантка Верочка упомянула вскользь о работе своего мужа в отделении Художественного фонда в подмосковном Подольске. В чем именно состоит его работа, Сева тогда до конца не уловил, но зато сразу понял: работает он немного, а зарабатывает хорошо. Сразу подумал: может, стоит и ему попробовать? Познакомился с Верочкиным мужем, запойным пьяницей, съездил с ним в Подольск к начальнику отделения. Идея стала казаться Севе все более привлекательной, тем более что к тому времени он уволился из института архитектуры и уже пару месяцев слонялся без работы. Казалось бы, все в институте складывалось для него неплохо, место было элитарным, на работу каждый день можно было не ходить, работать дома, в общем, идеальные условия. Для Севы даже специально придумали должность – главный инженер. На самом деле в институте архитектуры вообще никогда главного инженера не было, зачем он нужен в НИИ, но Сева был штучным специалистом, и, чтобы иметь возможность платить ему приличные деньги, придумали эту должность. Так и было записано в его трудовой книжке «главный инженер института архитектуры» – зарплата двести рублей. Сева занимался бионикой, искал взаимосвязь между архитектурой и живыми организмами. Однако, написав монографию «Гармония форм в живой природе и архитектуре», он утратил к работе всякий интерес. – Это не научная деятельность, а жалкая имитация. Идейка небогатая. За сто пятьдесят лет до меня Спенсер писал на эту тему. Я видоизменил, модернизировал Спенсера, вот и все. – Сева пытался объяснить Жене, почему он решил уволиться из института. – Спенсер считается одним из столпов науки, но на самом деле – идиот. Он нашел биологическую основу для любых социальных явлений, для технических и вообще всего, что делает человек. Так, как работает нервная система или выделительная система, по тому же принципу работает государство. Глупость. – Да при чем здесь Спенсер? Проблема в том, что ты не можешь, по-моему, вот так все бросить, пока не нашел что-то другое. – Как при чем Спенсер? Залезь в энциклопедию и почитай. Сама убедишься, что чушь несусветная. – Зачем ты тогда занимался этим? – Из своих эгоистических соображений. Работать-то надо где-то. Но ты запомни, Спенсер – полный мудак. – Поняла. Если при мне зайдет разговор о Спенсере, сразу же скажу: «А, Спенсер, полный мудак». – Правильно. А начнут спорить, сразу ногой по морде. Но если говорить серьезно, я был бы рад уйти из науки. Совсем. Я чувствую, что мне это неинтересно, я имею в виду, сама советская наука. Так, отдельные всплески интеллекта, что-то придумать, до чего-то дойти, но в принципе – мне перестало быть интересно, меня это не заводит, не будоражит. Я умираю от скуки. Когда я слышу, о чем они говорят, как с серьезными лицами обсуждают херню, не имеющую никакого значения, мне даже не смешно, мне скучно. – Вот так все разом бросить? Ты же был так увлечен. – Вся та романтическая чушь, которой я забивал себе голову, читая «Двойную спираль» Уотсона, облетела. Я уже десять лет с окончания университета этим занимаюсь, достаточно времени, чтобы понять, что наука – это такая же профанация, как и все остальное в этой стране. Игрой в бисер заниматься не хочу. На ловца и зверь бежит. Выяснилось, что у Игоря, Севиного университетского друга, есть одноклассник Слон, который как раз работал в Художественном фонде и утверждал, что придумал способ, как в Советской России зарабатывать деньги и при этом не сесть. – Могу тебя с ним познакомить – сказал Игорь. – Хотя я тебе не советую этим заниматься. У тебя мозги созданы для науки. Через пару часов Сева уже выпивал со Слоном в «Арагви». Слон был на пару сантиметров выше Севы и в несколько раз шире его. Говорил он низким густым басом и смеялся на весь зал, так что дрожали люстры, и люди как по команде поворачивали головы в его сторону. Слон без умолку сыпал прибаутками и матерными словечками, не приглушая ни на йоту своего голоса, рассказывал истории, все изображая в лицах, и жег сигарету за сигаретой, так что искры летели во все стороны. От него исходило ощущение огромной физической силы, полноты жизни и довольства собой. Сева невольно им любовался. – Этот твой парень – идиот, – сказал Слон, выслушав рассказ Савелия о встрече с мужем лаборантки. – Почему? – Потому что он все сдает государству, а сам получает копейки. Умные люди все делают иначе. Они вначале находят предприятия, готовые купить художественную продукцию, оформляют с ними заказы, подписывают договор, а потом уже привозят эти договоры художникам. Лучше всего в Грузию или Армению, где люди больше готовы платить. Ты им бумажку, а они тебе петьку наличман. – Все это криминально, конечно? – В этой стране все криминально, – вздохнул Слон. – Но здесь риск сведен к минимуму. Единственная разница с легальной процедурой в том, что ты отдаешь договоры сразу художникам в руки, а они уже все это оформляют сами. Не нарушаются никакие законы – договоры официальные, проводятся через кассу Худфонда, налоги отчисляются. Твой основной заработок – это процент от договора, который тебе платят художники. То есть если ты привозишь им заказов на, скажем, сто тысяч рублей, то твой заработок – десять тысяч. В кассе официально ты таких денег никогда не получишь. Но все равно тебе туда надо сдавать минимальное количество договоров, просто для того, чтобы получать зарплату и числиться где-то в штате, как положено всем советским гражданам. Понятно теперь? На следующий день Сева поехал в Подольск. Руководителю местного отделения Худфонда, Герою Советского Союза, бывшему военному летчику Приходько он сразу понравился. Главным для этой работы было умение хорошо говорить, располагать к себе и продавать. Художественного образования для этого не требовалось, Севиного диплома биофака МГУ Приходько оказалось достаточно, и он тут же оформил Севу на должность эксперта-искусствоведа. Съездив пару раз в командировки в далекие российские города, Сева понял, что Слон был прав и официальным образом много не заработать. Все договоры, привезенные им из командировок, он сдал в свое отделение – инспектора Худфонда тоже имели план, который им надо было выполнять, – и получил зарплату в окошке кассы. Значительно больше, чем его оклад в НИИ, но этого все равно было мало. Да и условия жизни в этих поездках Севу никак не удовлетворяли – гостиница дешевая, сосед в номере, никакого удовольствия, сплошное убожество. Сева понял, что золотое дно надо искать самостоятельно. Там, где тепло, и там, где есть деньги. Добираться до отделения в Подольске надо было вначале на электричке, потом от станции на автобусе. Скрипя зубами, Сева в очередной раз проделал этот путь – но сегодня у него была важная цель. Приходько какое-то время слушал Севу, который делился мыслями о том, как улучшить работу с художниками, чтобы они, заключив договор, сразу же не уходили в запой и не нарушали сроки сдачи картин. Наконец Приходько достал из ящика стола початую бутылку водки. Сева тут же вынул из портфеля взятую с собой закуску: сыр, колбасу, шпроты. Налили, выпили. Потом еще по одной. Сева навел разговор на любимую тему бывшего летчика – войну. – Я как раз тогда на Кавказском фронте воевал, в Краснодарском крае, – сразу включился Приходько. – Под станицей Крымская был большой бой. Геринг послал против нас лучшие свои эскадры: «Удет», «Грюнхерц», «Эдельвейс» – слыхал про такие? Но главное – это специальная группа асов. Каждый из асов имел по триста-четыреста боевых вылетов… Вот ты послушай, я тут записал. Он взял со стола школьную тетрадку, исписанную мелким почерком, и начал читать вслух: «Блестело золотом солнце, холмы, играючи, разрывали облака, бежали березы, заламывая руки. Всюду крылья – у самолетов, у деревянных крестов, у вольного ветра. Перелетные птицы, назло вселенскому холоду, возвращались к родной, теплой земле. Пулеметные очереди взбаламутили небо. Мертвые птицы камнем падали вниз, но живые с неудержимой яростью продолжали свой путь». – Замечательно. Очень поэтично, – сказал Сева и разлил по стаканам оставшуюся в бутылке водку. Герой Советского Союза выпил и стал читать дальше, а Сева как бы рассеянно просматривал бумаги на его столе. Найдя нужные ему бланки командировочных удостоверений, он взял стопку и положил себе в портфель. Приходько ничего не замечал, увлеченный воспоминаниями. Сева отправил в портфель стопку бланков ведомостей договоров. – «Я приготовился к посадке. Внезапно огненная струя вскипятила воздух у самой кабины. Комэск чудом увернулся от огня. «Мессершмитт» шарахнулся вниз, как в пропасть». – Комэск… это кто? – Сева хоть и воровал в это время бланки со стола, слушал внимательно. – Командир эскадрильи. Это я, значит, – охотно пояснил Приходько. – Я тогда был комэском, летчики меня Дедом звали. Дед, а мне только двадцать пять было. – Так вы начали писать «я» от первого лица, а потом тут же говорите о себе в третьем лице «комэск». Так не получится, надо выбрать что-то одно. – А ты прав. Ну, молодец, Савелий Матвеевич, а то мне никто ничего не говорит дельного. Надо исправить. Вот сейчас, погоди. – Приходько склонился над тетрадкой. Сева поднялся и вышел в пустую приемную. Было уже поздно, секретарша к этому времени давно ушла. Он достал из портфеля украденные бланки и проставил на них печати. Плацдарм для завоевания Узбекистана был готов. 3