Алик Шварц любил погулять в ресторане, особенно за чужой счет. Сева давно перестал считать деньги, потраченные им на удовлетворение чудовищного пантагрюэлевского аппетита замминистра строительства советской республики Узбекистан. Но затраты Алик окупал и исправно сводил Севу с нужными людьми. Самым ценным оказалось знакомство с министром водного хозяйства, Тохтамышем Байрамовичем Мурсалимовым. – Тохтамыш-ака – большой человек, – сказал Алик. – Водное хозяйство в Узбекистане – это тебе не плодоовощное министерство или кто там еще у нас в списке? У него по всей республике тресты, которые занимаются мелиорацией. Сам понимаешь, мелиорация – это важнейшая отрасль: дождей у нас нет, а вода нужна, чтобы хлопок рос. В подчинении Тохтамыша огромные хозяйства и выход на хлопководческие колхозы. А там клубы, детские сады, школы, санатории и пансионаты – все те места, куда можно всунуть картины. Тохтамыш отнесся к Севиным предложениям серьезно, и работа закипела. Однако ему пришлось давать взятки, не деньгами, конечно, – денег у Тохтамыша было столько, что потратить их в Советском Союзе он не мог физически, а подарками, в знак уважения. Начались бесконечные, изматывающие поездки по республике. Помотавшись так какое-то время, Сева понял, что ему необходим партнер, с которым будет не так скучно проводить время вдали от дома и своей привычной московской жизни. Он больше не мог выдерживать долгих застольных бесед с номенклатурными идиотами. Это был тяжкий труд – каждый раз придумывать, о чем говорить, что врать, изображать дружбу, когда тебя от человека просто тошнит, и смеяться тихонько про себя. Он отводил душу только в телефонных разговорах с Женей, пересказывая ей во всех деталях свои приключения. – Тебя могут посадить! – постоянно повторяла Женя. – Вот ведь все ты меня тюрьмой пугаешь. Я занимаюсь совершенно законным делом. По какой статье меня могут посадить? – Да хотя бы за тунеядство. Ты же не работаешь нигде официально. Женя была права. Свою трудовую книжку Сева из Подольска забрал. Как только он начал зарабатывать в Узбекистане, то сразу перестал выполнять официальный план, и его собирались уволить. Он ушел по собственному желанию и дома положил книжку в шкаф. – Ты забыла мое любимое – «нетрудовые доходы», статья 153 УК РСФСР. Нетрудовые! А ведь я пашу как вол. Ты, кстати, знаешь, в каком еще государстве была уголовная статья о нетрудовых доходах? – Сева замолчал, но ответа не дождался. – Запрет на «нетрудовые и легкие доходы» был частью официальной программы НСДАП «25 пунктов». Пункт одиннадцатый, если мне память не изменяет. Не случайно эта партия называлась социалистической и рабочей. – Ты доиграешься! – Женя бросила трубку. Ради приятной компании Сева был готов поделиться частью своих заработков. Ведь совсем другое дело, когда есть зритель: тогда можно развернуться вовсю, а потом вместе поржать, смакуя детали. На роль компаньона Сева выбрал Леню Палкера. С Палкером они дружили с тех пор, как вместе работали в институте экспериментальной биологии. Палкер был кандидатом наук и по-прежнему работал в той же лаборатории. Как он отпросится у себя в институте и уедет в Ташкент, Севу не интересовало. – Чтобы через час был на Пушкинской, – скомандовал Сева, – оттуда вместе поедем в аэропорт. Палкер что-то промекал в ответ. Он вообще разговаривал очень медленно и между словами делал долгие паузы, видимо, обдумывая, что сказать в следующем предложении. – Мне совершенно не интересно. Если через час тебя не будет, я улетаю один. – С этими словами Сева повесил трубку. Через час Палкер был на месте. Запыхавшийся потный, под стать фамилии худой и длинный как палка, с вытянутым лошадиным лицом. Одет он был в потрепанный костюм советского производства с пузырями на коленях и локтях и вылинявшую от постоянных стирок рубашку. – Ты бы надел другой костюм, мы все-таки в командировку в восточный город едем, – сказал Сева, оглядывая Палкера. – Там обращают большое внимание на то, как человек одет. – У меня только один костюм, – меланхолично отозвался Палкер. – А рубашка другая есть? У этой уже воротничок истрепался. – Зато мягкий, шею не трет. Сева вздохнул. У важного человека – а Савелий Матвеевич был важным человеком в Ташкенте – не может быть таких подозрительных друзей. Придется Палкера одевать. – Леня, не потому, что как-то неуважительно к тебе отношусь, но просто для дела нужно: Значит, я – начальник. А ты у меня типа шестерка. Так что ты будешь носить за мной портфель. Палкер согласился, куда же он денется. Номер люкс и лучшие рестораны города за счет Севы компенсировали ношение портфеля с лихвой. Тем более что у Палкера была актерская жилка, а все, что происходило с ними в Ташкенте, очень напоминало театр. Сева рассказывал директорам про решения пленума и наглядную агитацию, торговался с бухгалтерами, а Палкер сидел в сторонке и тихонько посмеивался. Он к этому моменту свою роль уже сыграл. Когда они приезжали на место встречи, Палкер выходил из машины первым и открывал Севину дверь. Сева вылезал, не глядя на него, и направлялся ко входу в здание своей решительной походкой. Палкер следовал за ним на расстоянии в несколько шагов, с портфелем в руках. Жили они с Палкером душа в душу, но один раз между ними вышла размолвка. Палкер захотел поехать на экскурсию по древним городам великой империи Тамерлана. В трехдневный автобусный тур входили Ургенч, Хива, Самарканд и Бухара. Заплатить за экскурсию должен был, по его мнению, Сева. – Ты хочешь, чтобы я дал денег? Я тебя позвал быть со мной, помогать мне. А ты собираешься свалить, да еще и денег хочешь. Не дам. – Ты мне даже Ташкент по-настоящему не дал посмотреть! – возмутился Палкер. – Говорю же тебе, в Ташкенте все как в Москве, нет только московских фарцовщиков и московских проституток. А все остальное то же самое. – Я тогда на свои поеду, – для патологически скупого Палкера, который дома питался только кашами, это было невероятное заявление. – Можешь ехать на свои, – пожал плечами Сева. – Но возвращаться тогда сюда ко мне не надо. Сразу вали в Москву. Палкер обиделся и замолчал, но ни на какую экскурсию не поехал. В качестве компенсации за несостоявшуюся поездку Сева повел Палкера в Яму. – Ты чувствуешь, какие ароматы? – не уставал восхищаться он. – Божественные: запах жареного мяса и специй. Фантастика, Багдад, пещера Аладдина!.. Палкер согласился. Они заказали по двадцать пять палочек сарпанжа – шашлыка из баранины и кабоб жигар – шашлыка из телячьей печени, шурпы литра на два и бутылку водки. – Можно умирать, жизнь прожита не зря, – сказал Сева, отдуваясь. – Все равно я тебе никогда не прощу, что из-за тебя я не поехал в Ургенч, – ответил Палкер, отставил тарелку и вытер пот с лица. – Да чего тебе сдался этот Ургенч? Дыра дырой, – искренне удивился Сева. – Это древняя столица Хорезма. Интересно посмотреть. – Да что там смотреть? Хорезмом и древностью там не пахнет. Все это я видел, и единственное интересное место во всем городе, нет, скорее, поселке городского типа, – это где за базаром горох с мясом делают. Очень вкусный. Я, чтобы тебе было известно, осматриваю достопримечательности народные – кабаки. Небольшая лекция о кабаках, которую устроил Сева Палкеру в Яме Человек, который не на сто процентов советский, то есть ходит на демонстрации и сидит на собраниях, но ни черта в это не верит, вынужден приспосабливаться к условиям, в которых он живет. Совершенно нет мест, где можно встретиться, а молодым людям – я имею в виду людям до пятидесяти, – хочется где-то посидеть и выпить. Так было всегда, есть и будет. Здесь надо понять следующую социологическую вещь, Леня, и ты как ученый должен со мной согласиться – люди на Земле рождены не одинаковыми, они разные. Один рождается блондином, другой брюнетом, и блондин хоть в задницу себя отымеет, но брюнетом не станет. Люди поделены на страты, и нормальное человеческое желание – подниматься вверх по социальной лестнице. Что такое подниматься? Это значит, человек хочет выделяться на фоне своей социальной группы, в которой он оказался в силу происхождения, образования, материальных достижений или неуспехов, своих интеллектуальных и физических возможностей. Советский кабак, особенно любой из хороших московских ресторанов, – это единственное место, где люди одновременно могут отдохнуть от того казарменного социализма, в котором мы живем, и почувствовать временное, но превосходство над серой улицей за окном. Поэтому огромное количество командировочных по приезде в Москву обязательно должны попасть в кабак. Ведь ни в одном городе не существует ничего похожего. Третьяковка, театр – это для галочки, а для 99,99 процента приезжих главное – попасть в кабак. Чтобы попасть в ресторан, надо простоять два часа в очереди, на морозе или под палящим солнцем. Я никогда не стоял, я всегда прохожу без очереди и друзей провожу, как тебе прекрасно известно. Некоторые советские люди были в ресторане один раз в жизни и рассказывали мне потом с восторгом и в деталях о своем посещении, что они ели и пили. Когда я в Москве, мы с Женькой ходим в ресторан два раза в неделю. Хорошие московские кабаки вот какие. На первом месте «Гранд-отель», где я был всего три раза и каждый раз с Женей. Потом он закрылся. Находился «Гранд-отель» в гостинице «Москва», вход был со стороны музея Ленина. «Гранд-отель» считался самым фешенебельным рестораном в городе: серебряная посуда, хрустальные фужеры, официанты в смокингах и белых перчатках, фантастическое обслуживание. Поход нам стоил от трех до пяти рублей с бутылкой вина, то есть очень дешево. Я Жене это объяснил, и она со мной сразу согласилась: в самом лучшем советском ресторане цены такие же, как в самом хуевом кафе, поэтому глупо не ходить в лучшие места. Здесь к тебе с уважением относятся, и вообще, ты чувствуешь себя человеком. Первый раз Женя немного стеснялась. Публика в ресторане была богатая, хорошо одетая, а мы – нищие студенты. Но хоть мы и были почти детьми, нас там обслуживали как взрослых и богатых, высоко стоящих на социальной лестнице людей. Это доставляло удовольствие. «Прага», «Метрополь», «Центральный», «Националь», «Будапешт», «Арагви» – это который около левого яйца коня Юрия Долгорукого. Попадание в эти рестораны считается подъемом по социальной лестнице. Я больше всего люблю «Центральный», куда меня еще мама мальчиком водила после школы обедать. Она никогда готовить не любила, и папина зарплата позволяла не экономить. Кроме того, рестораны при творческих домах: ВТО, Дом кино, Дом литераторов, Дом художника, Дом журналиста. Но попасть в эти места очень сложно, вход только по пропускам – творческим книжкам соответствующего союза. Я туда хожу нечасто, потому что со входом бывают проблемы. А зачем нужны проблемы, когда есть места, где проблем нет. Да и не люблю я эти творческие кабаки, еда там так себе, и атмосфера мне не нравится. Все эти советские художники, писатели, актеры, музыканты, композиторы – так называемая творческая элита – на самом деле обыкновенная шпана. Они проституируют на советской власти, защищая моральные принципы и интересы, за которые нужно топить в выгребной яме. Строят из себя избранных, но в действительности обычные приблатненные и воры от искусства. Вот и живут эти люди материально на несколько порядков лучше, чем окружающая масса людей. Все эти песни, картины, спектакли – пена… Когда человек делает свое дело честно, его хоть можно понять. Простить его нельзя, но понять можно. А тот, кто все это делает, ни на секунду не забывая, что продается за деньги и покой, – его нельзя ни понять, ни простить. Тварь, хуже, чем палач. Вся система в совке построена на разделении людей на четкие группы, и каждый из своей социальной группы пытается подняться в следующую, при этом твердо зная, что единственный способ подняться – это угождать социалистической власти. Чем выше человек поднимается по социальной лестнице, тем ниже он падает в моральном отношении. Без исключения. В науке то же самое. В науке для честного человека, не вступившего в партию, предел достижений – кандидатская диссертация и должность младшего научного сотрудника, потому что без проституции ни один человек в Советском Союзе подняться не может. Это еще Сталин придумал, и он твердо знал, что абсолютно каждого, от мала до велика, можно схватить за яйца. Плюс полная уверенность в том, что если собирается компания больше пяти человек, то на сто процентов там есть осведомитель. Ни одного чистого нет. Кроме дворников, истопников, санитаров. Да и то не факт. Даже я проституирую, вполне осознанно, впрочем. Я издеваюсь над поганым строем, да, но пытаюсь его использовать. Так что все запачканы. 4 …Они приехали в очередной хлопковый колхоз. Тохтамыш-ака позвонил председателю райисполкома, тот в свою очередь своим подчиненным – и приказал показать ответственным товарищам из Москвы передовые колхозы области. Сева всегда начинал беседу с руководителями с небольшого вступления, чтобы они осознали важность момента. – Здравствуйте. Меня зовут Савелий Матвеевич Бялый, я из Художественного фонда Советского Союза. Это товарищ со мной – кивок на молчаливого и серьезного Палкера. – Прибыл к вам из Москвы по решению последнего пленума ЦК партии. На пленуме со всей четкостью был поставлен вопрос о наглядной агитации и пропаганде советских ценностей. Сектор по Средней Азии направил меня на подъем работы в этом направлении в вашем районе. Председатель колхоза замер по стойке «смирно». – Ну, показывайте ваше хозяйство, сейчас вместе посмотрим, посоветуемся, решим, что надо делать. Детский сад у вас есть? – спросил Сева председателя. – Да, конечно, недавно построили, – отрапортовал тот. – Совсем новый, совсем пустой пока. В саду до сих пор не провели ни воду, ни канализацию, но идеология важнее физиологии, и председатель был рад закупить картины на сказочную тематику в количестве пятидесяти штук по цене две с половиной тысячи рублей за каждую. Сказочная тематика – это зайчики, лисички, петушки и колобки. – Ты понимаешь, я это сам придумал и пробил, – инструктировал Сева Палкера в гостинице. – Если писать в ведомости «сказка», то она стоит пятьсот рублей, а если «многофигурная композиция», то есть, например, Лиса и Волк вместе, то она уже стоит две с половиной тысячи. Поэтому у нас не будет никаких сказок, только многофигурные композиции на сказочные темы. Палкер достал из портфеля складную линейку и произвел замеры, чтобы впихнуть максимальное количество картин на метр полезной площади. Если одна к одной, то влезали все пятьдесят. Из детского сада перешли в колхозный Дом культуры. В актовом зале Сева остановился напротив голой стены. – Я считаю, что здесь должно быть какое-то пятно живописное, которое будет держать всю экспозицию. Например, сбор хлопка в Навоинской области. А вот сюда, думаю, подошла бы композиция «Ленин в Горках» – как вы считаете? – Ленин в Горках, хорошо, конечно, – закивал головой председатель. – Но мне кажется, было бы хорошо Владимир Ильич с Надеждой Константиновной. Или с сестрой, – Севе была нужна многофигурная композиция, о чем председатель, разумеется, не догадывался. – Как вы думаете, какое ваше мнение? – Я думаю, с Крупской. Все-таки – жена, – важно сказал председатель. – Да, да, вы правы. Так и запишем: «Ленин с Крупской в Горках». Палкер вписал в ведомость: холст, масло, багетовая рама, многофигурная композиция. – Вот мы с вами как разбежались, много всего задумали. А нас потом ругать будут. Есть ли у вас деньги-то на оплату всего этого? – Деньги есть, – твердо сказал председатель колхоза. – Давайте все-таки главного бухгалтера позовем, – предложил Сева. – Точно узнаем, что будет, чего не будет. После разговора с подозрительным и недовольным бухгалтером пришлось сократить первоначальный план и уложиться в сумму, которая была в наличии. Директор подписал ведомость.