– А, пустяки, со всяким бывает. Пройдете со мной? Покажу вам библиотеку и сведу с Яной – посмотрим, как вы с ней поладите. Я киваю, и мы идем брать такси. Думаю, я неплохо веду себя для человека, которого только что вывернуло. Сколько времени потребуется тут новорожденному, чтобы вырасти, около половины гигасекунды? В таком случае эксперимент Юрдона со товарищи предстает в совершенно новом свете. И я, будучи в своем уме, на такое подписалась? Наверняка в договоре было ввернуто мелким шрифтом что-то, что можно интерпретировать как согласие на то, чтобы стать фертильной особью и, если необходимо, забеременеть и родить ребенка в процессе исследования. Почему-то кажется, что Фиоре и его компашка с легкостью пойдут на такой грязный трюк. Через несколько минут до меня доходит простая истина. Крайний сценарий: все женщины беременеют и рожают – в этом случае экспериментаторы должны быть готовы нести ответственность и примерно за сотней младенцев, ни один из которых не давал согласия на воспитание в смоделированной среде темных веков, без доступа к приличному медицинскому обслуживанию, образованию или социализации. Да любой ответственный комитет по надзору за этикой завернул бы эксперимент еще на стадии питчинга. Так что, сдается мне, юрдоновские блюстители этики сами не особо этичны – или никакой комитет не надзирает за ходом этой авантюры в принципе. Я думаю об этом, когда мистер Харшоу приказывает водителю-неписи отвезти нас в городскую библиотеку. Она в районе, где я раньше не была, в том же квартале, что ратуша и полицейский участок. – Тут есть полицейский участок? – переспрашиваю я безучастно. – Ну да. Управление органов правопорядка. – Харшоу смотрит на меня так, будто я слегка не в себе. – А я-то думала, уровень преступности здесь слишком низок, чтобы была нужна настоящая полиция, – замечаю я. – Пока действительно так, – отвечает он с улыбкой, которую я не могу понять. – Но все может измениться. Библиотека представляет собой низкое кирпичное здание со стеклянным фасадом, выходящим на приемную, и турникетами, ведущими в пару больших комнат, заполненных полками. На всех полках стоят книги – переплетенные пачки немой бумаги, и полок тут много. На самом деле никогда в жизни я не видела столько книг. По иронии, мой модем, работай он в неограниченном режиме, мог бы загрузить меня в миллион раз большей информацией. Но в информационно бедном обществе, которым мы ограничены, эти ряды мертвых деревьев представляют собой все богатство доступных человеческих знаний. Статические, грубые, поддающиеся легкому разрушению носители информации – все, что нам дозволено. – Кто имеет сюда доступ? – спрашиваю я. – Это вам объяснит Яна, – говорит Харшоу, оглаживая ладонью свою блестящую лысину. – Вообще, любой может взять книги в библиотеке. Немного иначе обстоит дело с читальным залом, еще есть и частная коллекция. – Он прочищает горло. – Эти материалы являются секретными, и вы не должны передавать их кому-либо без разрешения. Звучит драматично, но особой загадки в этом нет. Просто, чтобы не нарушать протокол и не вводить здесь современные устройства управления знаниями, мы храним документацию по нашему проекту на бумаге и, когда ее не используем, должна же она где-то лежать. Давайте найдем Яну, идет? – Харшоу придерживает для меня дверь. – А потом пообедаем и за этим делом обсудим, хотите ли вы здесь работать. Если вас все устроит, расскажу о зарплате и условиях. Далее, если вы с ними согласитесь, обговорим, когда начнется ваше обучение. * * * Яна – худая блондинка изможденного вида и с вечно озабоченным выражением лица. У нее длинные костлявые руки, которые порхают как пойманные птицы, когда она что-то мне объясняет. После махинаций Джен – глоток свежего воздуха. В первый день я рано прихожу на работу, но она уже ждет меня, отводит в маленькую темную комнату в глубине за одной из полок. Во время вчерашнего визита я не заметила ничего подобного. – Я так рад, что ты пришла, – говорит она, хлопая в ладоши. – Чай? Или, может, кофе? У нас есть и то и другое. – Она включает электрический чайник в углу. – Но скоро кто-то должен будет пойти в магазин за молоком. – Она вздыхает. – Это комната для персонала. Здесь можно расслабиться, когда нет посетителей или во время обеденного перерыва между двенадцатью и часом. Потом мы ее закрываем – чтобы компьютером никто не злоупотреблял. – Она указывает на коробчатое устройство, похожее на детский телевизор, соединенное спиральным кабелем с панелью, усеянной кнопками. – В библиотеке есть компьютер? – заинтригованно спрашиваю я. – Разве я не могу просто воспользоваться своим модемом? Яна вся заливается краской. – Боюсь, что нет, – извиняется она. – Они заставляют нас использовать эти девайсы так же, как ими пользовались древние люди – через клавиатуру и дисплей. – Но я думала, что ни одна из древних мыслящих машин не выжила, кроме как в эмуляции. Откуда известно, как выглядело ее физическое воплощение? – Наверняка не скажу. – Яна задумывается. – Знаешь, а я раньше не задавалась таким вопросом – понятия не имею, как они до такого додумались! Вероятно, это где-то разъяснено в протоколах эксперимента – все, что не является секретом, находится в компьютере, ищи и найдешь. Но знаешь что? Сейчас на это нет времени. Вода в чайнике закипает, и Яна наливает ее в две чашки, полные растворимого кофе. Когда она стоит ко мне спиной, я осторожно наблюдаю за ней. Беременность все еще не очень заметна – хотя я, кажется, вижу небольшую выпуклость вокруг талии. Впрочем, ее платье настолько странно скроено, что трудно что-либо заключить. – Во-первых, смотри, чем мы занимаемся на выдаче. Мы должны следить за тем, кто какие книги взял и когда их должны вернуть. Это самое простое, с чего можно начать. Итак. – Она протягивает мне кофейную кружку. – Ты вообще что-нибудь знаешь о библиотечной работе? За это утро я узнаю, что «библиотечная работа» охватывает настолько огромную область управления информацией, что еще в темные века, до того, как библиотеки стали самоорганизующимися системами, люди посвящали всю свою (правда, недолгую) жизнь изучению теории, как лучше ими управлять. Ни Яна, ни я и отдаленно не квалифицированны, чтобы быть настоящим библиотекарем темной эры, с их эзотерическим мастерством каталожных систем и дополняемых словарей классификации информации, но можем управлять небольшой муниципальной библиотекой и справочным отделом, немного повозившись и заручившись терпением. Кажется, у меня есть некоторые исторические навыки в этом направлении, и, в отличие от моего опыта дуговой сварки, я не лишилась их всех в ходе чистки памяти. Могу с ходу понять метод десятичной классификации и то, что у каждой книги есть «паспорт» в конверте внутри передней обложки, который нужно забрать, когда ее выдают во временное пользование. Для меня все это определенно имеет смысл. Лишь во второй половине дня, когда мы получили в общей сложности пятнадцать возвратов и зарегистрировали посетителя, который позаимствовал две книги (о культуре ацтеков и о кормлении хищных растений), я начала задаваться вопросом, зачем вообще в симуляции экспериментальной реальности что-то столь экзотическое, как постоянная должность библиотекаря. – Понятия не имею, – признается Яна за очередной чашкой кофе в комнате отдыха, вытянув ноги под шатким деревянным столом, выкрашенным в белый цвет. – Иногда у нас очень небольшой приток посетителей. Но после шести, когда все возвращаются с работы, бывает хлопотно. Так-то во мне нет особой необходимости – непись спокойно бы со всем тут управился. Я подозреваю, что это больше завязано на поиск работы для людей, которые в ней нуждаются. Один из недостатков эксперимента. Мы не живем в замкнутой экономике, и если людей постоянно не обеспечивать работой, все развалится. Так что у нас ситуация, когда дирекция эксперимента делает вид, что платит нам, а мы делаем вид, что работаем. По крайней мере, пока не будут объединены все приходы. – Ты про группы испытуемых? Что, сюда еще кого-то закинут? – Я так слышала. – Яна пожимает плечами. – Они запускают нас малыми группками, чтобы мы лучше узнали соседей, прежде чем сообщество будет собрано – и все тут развалится. – Немного пессимистично, а? – спрашиваю я. – Может, и так. – Яна щерится в неуверенной улыбке. – Ну, зато реалистично. Полагаю, Яна мне понравится, пусть даже чувство юмора у нее странное. Рядом с ней я чувствую себя комфортно. Да, мы точно славно сработаемся. – Так, а как быть со всем остальным? С секретным архивом, компьютером? Яна отмахивается. – Просто имей в виду, что Фиоре приходит сюда раз в неделю и ты должна будешь открыть ему ту комнатушку и оставить его там на час или два. Если он хочет взять какие-либо бумаги, запиши, что он берет, а затем напомни ему вернуть это. – Кто-нибудь еще? – Ну… если епископ появится, дашь ему доступ во все помещения. – Она кривится. – И не спрашивай меня о компьютере. Мне никто не рассказывал, как им пользоваться, и я не очень понимаю эту штуку, но, если хочешь возиться с ним от нечего делать – валяй. Только помни, что все твои действия на нем сохраняются в логах. – Яна ловит мой взгляд. – Да, реально – все, – выделяет она голосом. Мой пульс учащается. – На компьютере? Или… вообще в этих стенах? – Возможно, отмечается даже то, на каких страницах люди открывают книги, – тихо проговаривает она. – Ты заметила, что все они – в твердых обложках? Ты удивишься, но и в темные века технология позволяла создать миниатюрные устройства слежки. Их можно прятать в корешках книг и определять, на какой странице читатель находится. И все это – без нарушения протокола. – Но ведь протокол… – Я осекаюсь. Технически телевизор не кажется слишком сложным устройством, но так ли это на самом деле? Из чего он реально состоит? В нем должны быть либо камеры, либо очень сложная система визуализации… – Темные века были не только темными, но и быстрыми. Речь о периоде, когда наши предки разви́лись от уровня счетных палочек до уровня создания первых эмоциональных машин. Они прошли путь от знахарей с ядохимикатами, которые не могли приладить на место даже чисто отрезанную конечность, до регенерации тканей, полного контроля над протеомом и геномом и выращивания частей тела на заказ. От использования ракет для вывода на орбиту до первых многоразовых ракетных ступеней. На все про все – девяносто лет по древнему летосчислению, или примерно три гигасекунды. – Яна берет паузу, чтобы отпить чая. – Проще простого нам, современным людям, недооценивать ортогуманоидов минувших эпох. Но от этой привычки избавляешься, пожив здесь некоторое время. И следует отдать им должное, духовенство – экспериментаторы – находятся здесь дольше, чем все мы. Даже Харшоу, а он работает напрямую на них. – Она произносит его имя с отвращением, и мне интересно, чем он ее обидел. – Думаешь, они разбираются в этом больше, чем мы? – спрашиваю я заинтригованно. – Чертовски больше. – Яна явно прониклась духом симуляции – говорит на древнем сленге, которым за ее пределами щеголяют лишь реальные старожилы. – Думаю, у нас здесь происходит нечто более серьезное, чем может показаться на первый взгляд. И гораздо больше, чем можно было бы ждать всего лишь за пять мегасекунд времени, прогресс в регуляции этого общества уже достигнут. – Ее глаза резко мечутся в угол комнаты прямо над дверью, и я слежу за направлением ее взгляда. – Отчасти потому, что экспериментаторы видят все, слышат все, включая наш с тобой разговор… но только отчасти. – Но, конечно, это еще не все? Яна загадочно улыбается мне. – Перерыв закончился, душка. Пора приступать к работе. * * * Я возвращаюсь домой поздно, устав от оформления книг и многочасового стояния на абонементе. Когда я вхожу в дверь, меня грызет чувство страха. В гостиной горит свет, слышен звук телевизора. Сначала я направляюсь на кухню, чтобы перекусить, и именно там меня застает Сэм. – Где ты была? – спрашивает он. – На работе. – Я устало нападаю на банку овощного супа, помогая себе ломтем хлеба. – О. – Пауза. – И что тебе назначили? Чем занимаешься? Он зачем-то положил масло в холодильник, и оно стало твердым как камень. Ну что за идиот. – Тренируюсь, чтобы стать новым городским библиотекарем. Занятость – всего три дня в неделю, зато каждый рабочий день – одиннадцатичасовой. – Гм. – Сэм наклоняется, чтобы вложить грязную тарелку в посудомоечную машину. Я успеваю остановить его как раз вовремя – она полна чистых вещей. – Погоди, сначала нужно ее разгрузить, смекаешь? – А, ну да. – Он смотрит с досадой. – Значит, городу нужен новый библиотекарь? – Да. – Я не должна ему ничего объяснять, верно? Или все же сто́ит объясниться? – Ты знаешь Яну? – Яну? – Он задумывается. – Нет. Я даже не знал, что у нас есть библиотека. – Она уходит через пару месяцев, и им нужен кто-то на ее место. Он начинает вынимать тарелки из нижнего лотка посудомоечной машины и складывать их на столешницу. – Ей не нравится работа? Если она такая плохая, почему ты на нее соглашаешься? – Дело не в этом. – Я наконец заканчиваю вываливать суп из банки и ставлю кастрюлю на раскаленную конфорку. – Она уходит, потому что беременна. – Я оборачиваюсь, чтобы посмотреть на него. Он сосредоточен на посудомоечной машине, игнорирует меня. Все еще дуется, я подозреваю. – Беременна? Ого. – Голос Сэма звучит немного удивленно. – Почему кто-то захотел завести ребенка здесь, интересно. – Наши тела фертильны, Сэм. Я успеваю поймать тарелки, которые он выгружал, как раз вовремя. Выпрямляюсь в полуметре от его носа – и он слишком взволнован, чтобы избежать моего взгляда. – Мы фертильны? – Так говорит Яна, и, судя по ее положению, ей можно довериться. – Я хмуро смотрю на Сэма, затем поворачиваюсь к кастрюле с супом. – Дашь мне тарелку? – Да, конечно. – Бедный парень выглядит искренне потрясенным. Я не виню его – у меня было несколько часов, чтобы подумать об этом, и я все еще привыкаю к этой идее. – Что… что за ерунда. – Сам подумай, мы подписались бы на участие в эксперименте, который продлится, скажем, сто мегасекунд? Забавная штука – эти их библиотеки – там можно найти любую информацию. Срок созревания человеческого новорожденного в ортогуманоидной утробе составляет двадцать семь, порой – двадцать восемь мегасекунд. Тем временем все мы здесь фертильны, и нам сказали, что мы можем заработать очки в счет бонусов по окончании эксперимента, занимаясь сексом. Исторический коэффициент зачатия у занимающихся сексом в период фертильности здоровых ортогуманоидов составляет примерно тридцать процентов за менструальный цикл. Как тебе это нравится?