Я киваю молча – слов тут не нужно. – Три четверти людей там испытывали такой же ужас, как и мы. Но мы не смогли остановить это, как только пошла реальная жара. – Он качает головой. Я делаю глубокий вдох. – Я злюсь на себя за то, что не успела выступить, пока было время. С толпой можно справиться, если знать, что делать. Но когда люди начинают двигаться такими группами, их очень трудно сдержать. Фиоре не нужно было провоцировать. Но он сделал это – будто подлил масла во фритюр. – И с маслом, и с фритюром я свела знакомство совсем недавно. – А после того, как баллы от третьей когорты утекли к нам… он не смог бы остановить это, даже если бы захотел. – Говоришь так, будто думаешь, что вопрос выбора стоял на кону. Я смотрю на Сэма боковым зрением – он редко выражается столь туманно. – Ты всерьез думаешь, что могла бы остановить произвол? – продолжает он. – Казус, произошедший в церкви, плотно зашит в канву этого общества, Рив. Оно настроено так, что люди убивают ради абстракций за милую душу. Ты сама видела Джен. Неужели думаешь, что сумела бы осадить ее, вразумить – когда ее спустили с поводка? – Такую не осаживать надо, а засаживать нож прямехонько под ребра. – На несколько секунд повисает саднящая тишина. – Да, скорее всего, я не справилась бы с ними. Ты прав. Думаешь, мне от этого легче? Мы медленно идем по дороге, пропекаясь полуденным теплом искусственного поздневесеннего солнца в наших воскресных нарядах. Беспозвоночные скрипят в длинной желтеющей траве, а лиственные деревья шелестят на ветерке. В разогретом воздухе пахнет шалфеем и магнолией. Впереди дорога ныряет в просеку, ведущую в еще один тоннель со встроенными Т-воротами, скрывающими истинную геометрию вывернутого наизнанку мира. Сэм достает карманный фонарик и пристегивает его ремешком к запястью. – Я видела такие линчевания раньше, – говорю я. Если бы я могла забыть. – У них особенная динамика. – Я чувствую себя слабой и дрожащей, когда думаю об этом. О выражении лица Фила – я почти не знала его – и о слепой кровожадности толпы. О злобном восторге Джен. – Как только действо переходит некую грань, все, что ты можешь сделать, – быстро убежать и удостовериться, что не имеешь никакого отношения к тому, что произойдет дальше. Если бы все так делали, не было бы никакого беззакония. – Отчасти да. – Мы вступаем в полумрак тоннеля, и голос Сэма начинает звучать приглушенно. Он включает фонарик – конус света безумно колеблется перед нами, когда проход забирает влево. – Даже герой, сражающийся на мечах, не сможет самостоятельно отвлечь такую толпу, как только она начнет действовать, – говорю я ему. – Без боевых доспехов и тяжелого оружия – нечего ловить, потому что они будут прибывать и прибывать. Те, кто позади, не видят, что происходит впереди, а дурак, который встанет на пути толпы без поддержки, очень быстро окажется мертвым дураком, даже если перебьет уйму народу. Так или иначе, дурак с мечом против толпы не умнее любого человека в ней, без оглядки бросающегося на меч. Шанс остановить толпу есть, пока не начался кавардак. Перво-наперво надо встать перед толпой и громко сказать: «Стоп»! Мы идем по темному изгибу тоннеля, не видя ни одного входа. Сэм вздыхает. – Уж я-то знаю, кому такое было по плечу, – с тоской говорит он. – Не дураку, но знающему, как справиться с подобной ситуацией человеку. Тому́, в которого я так глупо влюбился. Он что, подразумевает… мужчину? Сэм не кажется мне приверженцем однополой любви – хотя… я ведь смотрю на него с женской перспективы, которая мне, строго говоря, навязана здесь и сейчас. Так же и с ним. У меня нет возможности узнать, кем или чем Сэм был до того, как вызвался участвовать в эксперименте. – Мало кому такое по плечу, – мягко говорю я ему. – Я понимаю. Но на Робина в такой ситуации я бы всецело положился. Я внезапно останавливаюсь, будто только что налетела на стену. Волоски на затылке встают дыбом, а в животе снова вяжется узел, словно меня вот-вот стошнит. – Что случилось? – настороженно спрашивает Сэм. – Человек снаружи, к которому ты так хочешь попасть, – осторожно говорю я. – Его зовут Робин. Так? – Да. – Он кивает. – Не стоило говорить, эх. Прознают – накажут. Я хватаюсь за его руку будто за спасательный круг. – Сэм… Сэм! – Идиот. Вот же идиот! Впрочем, он или я, еще надо разобраться. – Тебе не приходило в голову спросить, может… может, я знаю твоего Робина? – А смысл? Какой из этого толк? – Ты самый большой на свете… эх. – Я не знаю, что сказать. Не знаю – и все тут. Ошеломление – самое мягкое слово, описывающее мои чувства. – Имя, которым ты тогда назвалась… назвался Робину, было Кей, верно? – Откуда ты… – Кей! Да или нет? Сэм напрягается и пытается отдернуть руку. – Да, – наконец признаёт он. – Отлично. – Такое ощущение, что мне не хватает воздуха. – Ну, Сэм, теперь мы благополучно доберемся до дома, так? Потому что люди, которыми мы были до прибытия сюда, не имеют никакого значения для нынешних нас, верно? В темноте невозможно разобрать выражение его лица. – Ты, должно быть, Вхора?.. Я едва не залепляю Сэму пощечину, но вместо этого прикладываю к его губам указательный палец свободной руки. – Сначала – домой. Поговорим потом. – Про себя я все еще поражаюсь собственной глупости и слепоте. Итак, я ввязалась в это дело (и, кажется, только что вывихнула себе мозг). И что теперь? Сэм вздыхает. – Ладно… Сэм все еще не зовет меня по имени. Но он поворачивается и светит фонариком перед собой. Вот тогда-то я вижу контур двери на противоположной стене. * * * Забавно, но чем дольше ты путешествуешь, тем меньше по итогу видишь. Проходя через Т-ворота, мы не наблюдаем между их узлами переходных точек. В этом нет ничего удивительного: ворота, по сути, червоточина в структуре пространства, и в самом реальном смысле промежуточных точек нет. И в автомобиле все не так уж сильно отличается. Садишься в салон, говоришь неписи, куда тебя отвезти, и он нажимает на газ. Не то чтобы под капотом было реальное древнее устройство, которое искрой взрывает жидкость, дистиллированную из древней окаменевшей биомассы, – нет, конечно, там стоит обычный шлюз-генератор и шумелка, производящая звуковые эффекты. Но ощущения от взаимодействия с окружением те же. Между тем за пределами автомобилей, коридоров, ворот и игр разума, которые мы отрицаем (хоть и продолжаем играть друг с другом), существует настоящая вселенная. Иногда она бьет прямо по лицу. Как сейчас. Я все это время отвлеченно понимала, что мы живем в серии примерно прямоугольных участков местности, расположенных на изогнутой внутренней поверхности нескольких жилых гроссцилиндров, вращающихся для обеспечения центростремительного ускорения (заменителя гравитации) на орбите вокруг неких коричневых карликовых звезд. Небо – экран, ветер – кондиционер, дорожные тоннели – необходимая часть иллюзии, а если прогуляться по заросшему заднему двору, то можно найти крутой холм или утес, на который не подняться, потому что пространства ему прописали лишь на пяток метров вверх. Я не задумывалась о том, как все это сшито вместе, – лишь предполагала, что в каждом дорожном тоннеле есть Т-ворота. Но что, если есть другой выход? Я сжимаю руку Сэма. – Стой! Поверни фонарик назад. Да, вот так, прямо сюда. – Что это? – спрашивает он удивленно. – Давай посмотрим. – Я тяну его за собой. – Пойдем, мне нужен свет. Стены тоннеля сделаны из плавно изогнутых бетонных плит, плотно состыкованных и образующих полую трубу диаметром около восьми метров. Дорога представляет собой плоский лист асфальта, края которого встречаются со стенками трубы чуть ниже ее середины. Если хорошенько подумать – что находится под дорожным настилом, какой-то наполнитель? Но, опять же, там может скрываться что угодно. Что я заметила, так это прямоугольный желоб в противоположной стене, на который сейчас светил Сэм. Вблизи я вижу, что он около метра в ширину и два в высоту, и сам из себя – обычная металлическая панель, утопленная в одну из стен тоннеля. Нет никаких признаков ручки или замка, лишь дыра диаметром в несколько миллиметров, просверленная на половине высоты панели, у одного из краев. – Дай мне фонарик. – Держи. – Он передает его без препирательств. Я подхожу к стене как можно ближе и свечу в щель между бетоном и металлом. Ничего, ни малейших признаков петель или чего-то еще. Присев, направляю луч в отверстие. Тоже ничего. – Хм… – Что такое? – спрашивает Сэм с тревогой. – Это дверь. Большего сказать не могу. – Я выпрямилась. – И сейчас мы ничего не можем с ней поделать. Идем домой, помозгуем. – Но дома мы не сможем о ней разговаривать! – В тусклом свете фонарика его глаза кажутся белыми-белыми. – Все ведь подслушают! – Не такие они и всемогущие, – успокаиваю я его. – Давай, пошли домой. Сегодня я хочу, чтобы ты подстриг газон. – Но я… – Газонокосилка в гараже, – непримиримо продолжаю я. – И не она одна. – Но… – Если у дома нас не повяжут, за тоннелями не следят, Сэм. Проверял свой модем? Ни одного очка рейтинга не списали. Значит, у них есть проблемы в покрытии всего и вся средствами наблюдения. Мне кажется, я знаю, где еще они за нами не шпионят, и ты должен знать, что мы – не единственные, кто хочет отсюда выбраться. Я чувствую себя в безопасности, говоря ему об этом, хотя, если они прямо сейчас вынесут мне мозг и скормят Королю в Желтом, это уничтожит нас троих: меня, Сэма и Яну. Кей, возможно, сейчас отрицает, но она – нет, ты должна продолжать думать о нем как о Сэме, говорю я себе – не собирается, я думаю, продавать меня плохим парням. Я уверена, что теперь могу читать Сэма достаточно хорошо, чтобы понять, что его беспокоит. Забавно: я была влюблена в Кей, но не могла понять, доверяю ли я ей. Теперь я доверяю Сэму, но сомневаюсь, что когда-нибудь буду с ним трахаться. Жизнь – странная штука, не так ли? – Ты ведь хочешь отсюда сбежать, не так ли? – уточняю я. – Да. – Голос Сэма дрожит. – Тогда придется верить мне на слово – четкого плана побега у меня пока нет. – Я сжимаю его руку. – Но работа над ним ведется. Вместе мы идем к свету. * * * Днем Сэм переодевается в джинсы и футболку и стрижет газон. Я работаю в гараже в комбинезоне и защитных очках – сделала форму из гипсовых плашечек и заливаю в нее припой, отливая твердую копию ключа от тайной комнаты Фиоре. Пусть свинцовый ключ не провернется толком в замке – он подойдет в качестве матрицы для гравировального диска и небольшого бруска латуни, который я жду. Чтобы запутать всех, кто наблюдает, я раздобыла кое-какой реквизит – деревянную доску на стене, купленную в рыболовном магазине, и табличку для гравировки с каким-то бессмысленным афоризмом. Когда я рассказала Сэму о своей задумке, он одобрительно кивнул. – Это для женского клуба вышивки, – сказала я, беря фразочку с потолка. Такого клуба нет в помине, но звучит убедительно. Это все – отыгрыш для любого потенциального наблюдателя, сканирующего нас на предмет аномальных поведенческих паттернов. Да, мы живем в оранжерее, под лампами искусственного освещения и датчиками разных калибров, но вряд ли за всем, что мы делаем, наблюдают живые люди в режиме реального времени. Нас всяко больше, чем экспериментаторов, которые в первую очередь заинтересованы в нашем освоении социума – по крайней мере, такое у них официальное прикрытие. Чтобы эффективно отслеживать разумный организм, потребуется соглядатай, обладающий, по крайней мере, теорией разума, не уступающий наблюдаемому объекту. Нас, испытуемых, на пару порядков больше, чем экспериментаторов, и я не видела признаков участия в этой операции сверхчеловеческих метаинтеллектов. Так что, думаю, шансы на моей стороне. Если мы противостоим даже слабому богоподобному ИИ, можно тушить свет. Но если нет… Любую задачу можно делегировать самообучающейся машине. Однако так вы рискуете, что она что-нибудь да упустит. Sic transit gloria panopticon [12][«Так проходит слава паноптикума» (лат.). Выражение, представляющее переделку Sic transit Gloria mundi (лат. «Так проходит мирская слава» – выражение, в свою очередь представляющее переделку цитаты из книги немецкого философа-мистика Фомы Кемпийского (XV в.) «О подражании Христу» (I, 3, 6): «О как скоро проходит мирская слава» (лат. O quam cito transit gloria mundi). Выражение употребляется, когда говорят о чем-либо утраченном (красоте, славе, силе, величии, авторитете), потерявшем смысл или просто далеком от идеала.], как говорится. Церковные службы почти наверняка контролируют всеми мыслимыми способами. Но после церкви Фиоре и его друзья будут слишком заняты повторным просмотром линчевания со всех ракурсов и попытками понять социальную динамику темных веков. Они не будут пристально следить за тем, чем я занимаюсь в гараже, – разве что пробегут скучающим взглядом мою рутину, чтобы убедиться, что я не кувыркаюсь с мужем соседки и не бьюсь в истерике, забившись в угол. Поскольку они привыкли, что для добычи любых физических артефактов нужны А-врата, вероятно, видят мое занятие как хобби темных веков и считают меня малость бестолковой, но в основном самой обычной женской особью в духе времени. На прошлой неделе я даже набрала пару очков за свое ткачество. Я кропотливо плела вручную подкладку для своей сумки (по факту – клетки Фарадея) прямо у них под носом, а они отнеслись к этому как к традиционному ремеслу! В их системах наблюдения есть пробелы, а в их понимании – еще большие лакуны, и они-то станут причиной их гибели.