Сосредоточиться на изготовлении ключа и думать о том, как сильно я начинаю их ненавидеть, для меня – хороший способ избежать осознания, что произошло сегодня утром на церковном дворе. А еще – не менее хороший способ отвлечься от мысленной стены, в которую я уперлась, двери в тоннеле и некоторых других проблемных моментов, возникших с тех пор, как я встала с постели и подумала, что это наступило еще одно скучное воскресенье. Спустя некоторое время, примерно четыре минуты бесконечного напряжения – хотя обманчивые часы утверждают, что это заняло четыре часа, – я выхожу из гаража. Жаркое утреннее солнце превратилось в розоватое послеобеденное, под бирюзовым небом трещат насекомые. Кажется, я скучала по идиллическому летнему дню. Чувствую себя неуверенно, усталой и очень голодной. А еще – пропотевшей с головы до ног и, возможно, вонючей. Сэма не видать, так что я захожу в дом, иду в ванную, скидываю одежду и включаю душ, чтобы освежиться потоком воды. Выйдя из душа, я роюсь в своем гардеробе, пока не нахожу сарафан, затем спускаюсь вниз со смутной мыслью, что нужно перекусить. Может, что-нибудь разогреть в печке, а потом съесть на террасе, наблюдая заход иллюзорного солнца? Планы рушатся, когда я сталкиваюсь с Сэмом, входящим через парадную дверь. Он выглядит донельзя изможденным. – Дорогой, где ты был? – спрашиваю я. – Я хотела приготовить нам поесть. – Я был с Мартином, Грегом и Альфом на церковном дворе. – Только теперь, взглянув повнимательнее, я замечаю, что его рубашка вся вымокла, а под ногтями грязь. – Мы их хоронили. – Хоро… – Я не сразу понимаю, о чем он говорит, а потом все встает на свои места и голова – или мир вокруг нас – идет кругом. – Ты бы хоть сказал мне! – Ты была занята. – Сэм пренебрежительно поводит плечами. Я смотрю на него с беспокойством. – Ты выглядишь усталым. Почему бы тебе не сходить в душ? Я приготовлю поесть. – Нет, спасибо, я не голоден. – Сэм качает головой. – Еще какой голодный! – Хватаю его за правую руку и волоку в сторону кухни. – Ты не обедал, разве что перекусил тайком, пока я не видела, а час-то поздний! – Делаю глубокий вдох. – Там… все было очень плохо, да? – Это было… – Он останавливается и делает глубокий вдох. – Это было… – Он снова останавливается. И затем ударяется в слезы. Я ни капли не сомневаюсь, что Сэму и прежде доводилось сталкиваться со смертью вблизи. Его возраст – минимум три гигасекунды, он прошел через операцию по редакции памяти и испытал психопатическую диссоциацию, которая сопутствует этому; тусовался с дуэлянтами-дураками вроде меня в моей послеоперационной фазе и жил в обществе дотехнологических инопланетян, для которых насильственная смерть и болезни – обычная доля невкусного банкета жизни. Но есть огромная разница между последствиями полуформальной дуэли между взрослыми людьми по обоюдному согласию, с резервными А-вратами, делающими воскрешение незначительной головной болью, и уборкой после случайного акта бессмысленной жестокости на церковном дворе. В любом случае, не говоря о резервных копиях, никакого второго шанса и того факта, что вы приходите домой, почесывая затылок и гадая, куда утекли последние две килосекунды вашей жизни, не будет. И под такую раздачу мог попасть любой. Потому что, если разобраться, единственное, что понятно наверняка – назови Фиоре какие-нибудь два других имени… скажем, Рив и Сэм… именно Рив и Сэм болтались бы в петлях, накинутых на деревца в церковном дворике. Но судьба распорядилась иначе. Просто так вышло. Думаю, после всего, что он там увидел… до Сэма начало доходить. – Грег позвонил, когда ты была в сарае, – говорит он, немного взяв себя в руки и тяжко опустившись на скамейку на веранде. – Спросил, не помогу ли я прибраться. А так как утром я сказал, что нельзя позволять им делать что-то плохое… Тогда я подумал, что, раз ничего не мог сделать тогда, вероятно, мне сто́ит сделать что-нибудь хорошее… сейчас. – Он откидывается на спинку скамейки, закрывает лицо руками и еще с минуту давится рыданиями. И вновь, оправившись, говорит мягко и ровно, с задумчивостью в голосе, будто пытаясь себе что-то объяснить: – Я взял такси до церкви. Грег сказал, что нужно достать лопату – ну, я разжился. Приехал туда, там были Мартин и Альф, еще Лиз, бывшая жена Фила. Мэл в больнице. Он пытался остановить их, его ранили. Накинулись толпой. Здесь немало порядочных людей… но они в основном слишком напуганы, чтобы даже помочь похоронить тела или утешить вдову. Вдова – еще один термин нашей маленькой тюрьмы, вдогонку к «беременности» и «линчеванию». И «смертности», само собой. Такое же пугающее и нежелательное. – Грег взял лестницу в церковном зале, и Мартин поднялся, чтобы срезать тела. Лиз была очень спокойна, когда мы спускали Фила, но не выдержала, когда спускали Эстер. К счастью, появилась Зара с бутылкой виски и заняла ее. Потом Грег, Мартин, Альф и я начали копать. Хотели прямо там, во дворе, но Альф сказал, что Фиоре поручил снести их на кладбище. Пришлось идти туда. Думаю, у нас получилось сносно. Закопали достаточно глубоко. Никто из нас никогда раньше такого не делал. Сэм долго молчит. Откидывает волосы с лица. – Двадцать циклов, – произносит он через некоторое время. – Семь месяцев? – Да. Без резервных копий, – подтверждает он. Потерять так много времени жизни – пугающая перспектива. Но больше пугает факт, что последние резервные копии Эстер и Фила заперты в брандмауэре ассемблера, изолирующего симуляцию Юрдона—Фиоре—Хант от внешнего мира, – хотя я не уверена, что он заражен Королем в Желтом, у меня есть такие подозрения. Король копирует себя через А-врата при посредничестве модемов зараженных жертв, так? Подозрительно ужатый функционал наших модемов в симуляции беспокоит меня. Возможно, в других местах нет старых копий Фила или Эстер. Если все так и если мы не сможем вылечить зараженные узлы, их личности будут утрачены навсегда. Сэм долго молчит. Мы сидим на скамейке, пока свет алеет и тускнеет. Через некоторое время я просто кладу руку ему на плечо и смотрю на деревья в дальнем конце сада. Затем он без всякого предупреждения выдает: – Мне было известно, кто ты, почти с самого начала. Я снова глажу его по щеке, но ничего не говорю. – Стало понятно через неделю. Ты часто упоминала подругу из внешнего мира – ту, которая тоже угодила сюда. Думала, это Касс. Я глажу его не останавливаясь – тем утешаюсь и сама. – Сначала я был в шоке. Раньше ты – ну, Робин – казался мне таким динамичным, уверенным и собранным… Это я… расклеилась, когда из меня сделали Сэма. Огромная неуклюжая туша мужского пола. Но когда Сэм… когда я увидел тебя, мне стало страшно. Сначала я думал, что ошибаюсь, – но нет. Вот почему я промолчал. На второй день я чуть не покончил с собой, а ты ничего не заметила. Вот холера. Только и остается, что хлопать глазами. – Я плохо справлялась со своими проблемами, – оправдываюсь я. – Да, теперь я это понимаю. – Голос у Сэма тихий, почти безжизненный. – Но какое-то время я не мог тебя простить. Потому что, знаешь, я был здесь раньше. То есть не здесь конкретно, а в месте с подобными вводными. – У ледяных упырей? – спрашиваю я прежде, чем прикусить язык. – Да. – Он замирает, потом встает. – Целая планета разумных существ, не попавших на праздник Техноускорения, – существ, которые, вероятно, не выживут без посторонней помощи. Чтобы разработать технологии с нуля, им потребуется уйма времени. И они уже почти исчерпали легкодоступное ископаемое топливо. – Сэм снова садится на скамью, но на этот раз достаточно далеко, чтобы я не дотянулась до него. – Их удел – длиться через потомство, умирать от старости… иногда вести войны, иногда умирать с голоду или гибнуть в катастрофах и эпидемиях. – И как долго ты там пробыл? – спрашиваю я. – Две гигасекунды. – Сэм поворачивает голову, чтобы встретиться со мной взглядом. – Я был частью… как это правильно сказать… репродуктивной единицы. Семьи. Я родился ледяным упырем, прошел весь путь от юности до старости. И почти упустил из виду, что мой срок подошел. Убежал в тундру, выгрузился через модем… но едва не опоздал. Я тогда был уже неизлечимо болен и близок к тому, чтобы стереться… умереть с концами. – Сэм смотрит отстраненно. – Все известные разумные расы, в своем развитии не достигшие Техноускорения, имеют репродуктивную стратегию типа K [13][Тип К – позднее размножение, малочисленность потомства с высокой вероятностью выживания (крупные млекопитающие, птицы); тип R – быстрое размножение и очень большое количество потомства с низкой вероятностью выживания (бактерии, рыбы, грызуны).]. Я пережил своих партнеров, но у меня было трое детей, которые нашли себе пары и принесли в мир огромное количество внуков… – Он вздыхает. – Тебе не тяжело о таком рассказывать? – спрашиваю я. – Всё в порядке? – Я не знаю. – Он смотрит на меня. – Я просто хотел, чтобы ты знала, кто я и откуда. – Его взгляд упирается в гальку под ногами. – Я – не тот, кем выгляжу сейчас. Это какая-то пародия. Чувствую себя… очень глупо. Я поднимаюсь на ноги. Думаю, выслушала достаточно. – Ладно, давай проясним ситуацию. Ты – бывший ксенобиолог, который слишком сблизился с теми, кого изучал, и это плохо сказалось на твоей эмоциональной стабильности. У тебя тяжелый случай телесной дисфории, и ты наверняка отметил это в анкете, но Фиоре со товарищи наплевали на это с высокой колокольни. Ты хорошо умеешь отрицать – и себя, и других, – но покончить с собой тебе духу не хватило. – Я уставилась на него. – Это всё или я что-то упускаю? – Я хватаю его за руки и натурально срываюсь на крик: – Это всё?! В этот момент я осознаю сразу несколько вещей. Я очень, очень зла на него, хотя это далеко не все, что чувствую. Злость такого рода – не та, какую испытываешь по отношению к незнакомцу или врагу. И хотя я тренируюсь будто сумасшедшая и нахожусь в гораздо лучшей физической форме, чем была, когда прибыла сюда, Сэм тоже не лыком шит: у него перевес в тридцать килограммов и перерост в тридцать сантиметров по сравнению со мной. Просто потому, что он – мужчина и сложён как танк. Может, злиться и кричать в лицо человеку, который гораздо больше меня и который сейчас в шоке от вновь накатившего плохого опыта, – не самое мудрое решение, но мне все равно. – […],– бормочет он. – Что-что? – говорю я ему. – Повтори, пожалуйста. – […],– повторяет он так тихо, что я не могу расслышать его из-за шума крови у себя в ушах. – Вот почему я не покончил с собой. Я качаю головой. – Мне кажется, я плохо тебя слышу. Сэм таращится на меня. – Кем ты была раньше? – требовательно спрашивает он. – Ну… давным-давно я была историком. Потом началась Война Правок, и я стала солдатом. Далее сделалась таким солдатом, которому нужна подготовка историка, затем потеряла память. – Я гляжу на него в ответ. – А теперь я чокнутая неумеха домохозяйка и библиотекарь на полставки вдобавок. Что непонятного? Но вот что я тебе скажу – в один прекрасный день я снова заделаюсь солдатом! – Но это все наносное! Это не ты. Ты мне ничего не сказала! Откуда ты родом? Была ли у тебя когда-нибудь семья? Что с ними случилось? Он выглядит встревоженным, и вдруг я понимаю, что он боится меня. Боится? Меня? Я делаю шаг назад. И тут вспоминаю, как, вероятно, выглядит сейчас мое лицо, и вся моя кровь словно в один миг заменяется ледяной водой. Потому что его вопрос воскресил воспоминание – надо думать, одно из тех, которые мое прежнее «я» намеренно подвергло забвению перед операцией. Потому что знало, что оно вновь всплывет – и забывать его было больно. Но знать, что оно может быть стерто грубым вмешательством докторов-храмовников, еще больнее. Я тяжело опускаюсь на скамейку и отворачиваюсь от Сэма, потому что не хочу видеть выражение сочувствия на его лице. – Они все погибли на войне, – безжизненным голосом произношу я. – И говорить об этом нет смысла. * * * По ту сторону сна очередной кошмар выныривает из омута подавленной памяти и наведывается в гости. На этот раз я твердо знаю – он реален, правдив, такое действительно происходило со мной. Я не волен отвергнуть даже малейшую деталь, и это самое ужасное. Концовка уже написана, и о хеппи-энде речь не идет. Во сне я – изящный мужчина ортогуманоидного типа, с длинными струящимися зелеными волосами и неким качеством, которое мои партнеры описывают как «чудесный заразительный смех». Я намного моложе – живу едва ли три гигасекунды – и счастливее. По крайней мере, поначалу. Состою в стабильных семейных отношениях с тремя другими основными партнерами, плюс имею случайные связи с пятью или шестью приятелями. Мы полностью бисексуальны – либо по природе своей, либо благодаря модификации нашей лимбической системы, заимствованной у шимпанзе бонобо. В моей семье – двое детей, и я планирую завести еще парочку через половину гигасекунды или около того. Мне повезло и с призванием: я исследую историю теории разума – аспект культурной идеологии, обретший важность только после Техноускорения. Да, он то входит в моду, то вновь выходит из нее, но, по мне, – это критически важная дисциплина. Благодаря ей мы знаем, например, что в прошлом XXIII веке большая часть человечества почти на гигасекунду была превращена в полусознательные автоматоны, действующие под эгидой некоего Высшего Разума. Я с большим интересом изучаю, как все произошло и как распалась эта когнитивная диктатура. Ход исследований требует множества экскурсий в старые храмы памяти. Один из таких исследовательских визитов – причина, по которой я не нахожусь дома с семьей, когда Король в Желтом появляется из ниоткуда и стирает большие куски истории, забирая с собой целую межзвездную цивилизацию и (словно одной беды было мало) всех моих родных. Я посещаю Мобильный Осмотический Нанокомпьютерный Архиватор – во плоти, в полной физической ИРЛ-форме, – когда Король в Желтом наносит первый удар. МОНАрх – громоздкий звездолет, передвижной цилиндрический жилой модуль, подпитываемый плазмой, подаваемой из недр далекого сверхгиганта А0 через Т-ворота. Он передвигается на низких релятивистских скоростях между звездными системами коричневых карликов, которые в этой части галактики размещены на расстоянии менее парсека друг от друга. Во время перерывов в несколько гигасекунд между личными встречами экипаж защищает себя статическими резервными копиями, которые ассемблеры корабля воплощают всякий раз, когда находится интересный повод. Корабль в значительной степени самодостаточен и самоподдерживается (за исключением плазмоприемника и плотно огороженных коридором брандмауэров Т-ворот, ведущих в помещения исследовательского института, который и построил корабль несколько гигасекунд назад). Все внутренние системы МОНАрха полностью независимы от каких бы то ни было сетей – он рассчитан на миссию, длящуюся вплоть до терасекунды, и с самого начала предусмотрен вариант, что цивилизация хотя бы раз придет в упадок за корабельный срок эксплуатации. Вот почему я прибыл сюда лично – взять интервью у Векена, капитана корабля, жившего вскоре после упадка когнитивной диктатуры и, возможно, помнящего некоторые ее пережитки. Вот что любопытно: я не помню лиц тех, кто был мне дорог. Помню, что Лауро, Ямб-18 и Нойал были не просто важны для меня как любовники, но и реально определяли мое существование. Большая часть моего чувства идентичности строилась вокруг ключевой идеи о том, что я не одинок, я – часть группы. Мы коллективно скорректировали нашу нейроэндокринологию, так, что даже простое нахождение рядом давало нам легкий прилив эндорфинов – то, что раньше было случайным процессом, называемым «влюбленностью», – и сосредоточились на взаимодополняющих интересах, призваниях и умениях. Это была не столько семья, сколько борганизм – полноценный и блаженный. До вступления в него я, видимо, был грустным одиночкой, но я мало помню о том периоде – настолько он выцвел и побледнел по сравнению с обретенным в единении счастьем. Но я не могу вспомнить их лица, и даже сейчас – спустя целую жизнь после того, как горе утихло, – это беспокоит меня. Нойал был ловким и юрким как обезьяна, ловил лукаво-саркастический кайф от того, что своей звериной прытью заводил меня. Лауро имел безупречные манеры, но он скидывал их точно одежды, когда занимался с нами любовью. Ямб-18 был одним из тех радикальных ксеноморфов, которые могли проявляться в нескольких телах разом, если того требовала фантазия. А наши дети… Все мертвы – и это в том числе моя вина. Король в Желтом в силу своей природы тайно переходит между A-воротами, образуя пиринговую сеть, перечисление стеганографически закодированных команд с людьми в качестве пакетов данных. Если ему не повезло поразить вас, он установит свое ядро в ваш модем, и когда вы подойдете к A-воротам, чтобы сделать резервную копию или куда-либо переместиться – а запрос на это, само собой, тоже модемный, – то именно Король первым попадал в воротный буфер памяти. Считается, что управляющие узлы А-ворот спроектированы так, что не могут выполнять команды, поступившие в виде кода, но тот, кто породил Короля в Желтом, явно выискал определенные лазейки в их архитектуре. Люди, разобранные и собранные при помощи А-ворот, заражают вирусом все перевалочные узлы по ходу следования через них. Король в Желтом использовал людей как переносчиков болезни. Первой целью вируса, поразившего Насущную Республику, было редактирование исторической информации о каком-то событии – не уверен, о каком именно, но, сдается мне, об опасности, которую представляла одна из древних когнитивных диктатур, – путем редактирования людей, проходящих через зараженные ворота. Но на полную катушку этот вирус развернулся, только когда распространился абсолютно по всей сети. Король в Желтом появился всюду с шокирующей внезапностью – после фазы тихого расползания, длившейся сотни мегасекунд. В моем плохом сне-воспоминании я пью чай на капитанском мостике «Благодарного Преемника», временно декорированного под храм озерного бога в стиле древней Японии. Я сижу скрестив ноги, напротив Септима, куратора корабля, и жду, когда прибудет капитан Векен. Когда я просматриваю список вопросов к нему, сохраненный в автономном буфере, мой модем икает. Похоже, произошла ошибка когерентности кэша – Т-врата корабля только что отключились. – Что происходит? – спрашиваю я куратора. – Я только что был отключен от сети. – Такое случается. – Септим выглядит раздраженным. – Попрошу кого-нибудь прямо сейчас выяснить, в чем дело. – Он смотрит куда-то прямо сквозь меня, и я вспоминаю, что существуют еще три или четыре копии этого странного старика-архивариуса, блуждающие по концентрационным цилиндрическим отсекам корабля. Септим быстро моргает. – Похоже, это из-за предупреждения службы безопасности. Некий злоумышленник только что попал в наш транскриптор. Если соизволите подождать немного – пойду узнаю, что стряслось. – Септим идет к двери чайханы. Насколько мне удалось реконструировать события, как раз в тот момент рой из 18 329 штурмовых роботов размером с ос вылетает из ассемблера в моем семейном доме. Мы живем в старинной усадьбе, построенной по образу и подобию здания, существовавшего на древней Zemlye до Техноускорения – Дома над водопадом [14][«Дом над водопадом» (англ. Fallingwater, букв. «Падающая вода») – загородный дом, построенный в 1936–1939 годах по проекту американского архитектора Фрэнка Ллойда Райта на юго-западе штата Пенсильвания, в 80 км к юго-востоку от города Питтсбург. Название дома объясняется тем, что он стоит прямо над небольшим водопадом. Вскоре после постройки дом получил репутацию эталона и своеобразной витрины органической архитектуры.]. В нем есть двери, лестницы и окна, но нет внутренних Т-ворот, которые можно закрыть. Первой жертвой роботов становится Ямб-18, который находится на кухне рядом с ассемблером. Искусственные хищники разбирают его на атомы так быстро, что он даже не успевает вскрикнуть или послать по модему зов о помощи. Затем они разлетаются по всему дому – расползаются зловещим жужжащим туманом, сея скорую смерть. После них не остается луж крови – в лучшем случае, пара капель. А крики, если и звучат, – не длятся долго. Домашний ассемблер был взломан Королем в Желтом, все наши резервные копии умышленно стерты, чтобы освободить место для убийц-нанитов. Так моя жизнь была вмиг безжалостно лишена всего, что придавало ей смысл, – хотя я об этом тогда еще не знал.