– Я был аудитором, – объясняет Сэм и снова замолкает. – Вот почему они призвали меня. – Они? – Нация Солипсистов. Конкретнее – Третий батальон по борьбе с непростительными мыслепреступлениями. Они вели поиск и осуществляли проверку незащищенных хранилищ памяти в отключенном сегменте, где я застрял менее чем через сотню килосекунд после того, как Король в Желтом сорвался с цепи. Я уже подвергся цензуре и был заражен. Они просто схватили меня и добавили в свой распределенный массив отрицания сознания. Следующие пару мегасекунд я потратил на поиск кладбищ, которые невозможно найти, затем они занялись моей обработкой и поручили мне стереть архивные следы. Звучит кошмарно. А я думала, что работа на Кошек Лайнбарджера – не сахар. Я, должно быть, вздрагиваю или подаю какой-то другой телесный сигнал, потому что Сэм слегка отстраняется от меня. – И какую сторону в конфликте заняли эти Солипсисты? – спрашиваю я. – Сторону? – Сэм невесело усмехается. – Рив, мы воевали против всех. Ты думаешь, кто-нибудь в здравом уме стал бы вливаться в агрессивный борганизм-солипсист? – Но ты… – Я заставляю себя подвинуться к нему, потому что он кажется напряженным и несчастным. – Но ведь ты был просто маленьким винтиком в их системе, я права? Сэм качает головой: – У меня была определенная автономия. Борганизм даже начал давать нам немного свободы воли под конец войны. Я был… ну, до войны я был очень похож на тебя сейчас. Борганизм аугментировал и перестроил меня, превратил в боевую машину с людоедским нравом и выкинул на фронт. Знаешь, какое название закрепилось за моим подразделением? «Изнасилоцирапторы». Если нужно сломить чью-то волю к сопротивлению, можно сделать это вмешавшись в мозг. Но когда сеть модемов в глубоком отрубе – не грех и физической силушкой пощеголять. И мы делали ужасные вещи – думаешь, просто так нам присобачили пенисы с зазубринами? В какой-то момент противоборствующая ассоциация вторглась в наш сегмент и расхерачила его подчистую. И когда я очнулся от этого морока, снова был самим собой – только воспоминания остались. У меня в голове накопилось столько дерьма после солипсистов… Я половину мегасекунды просто сидел в тюремной камере, не веря, что стены и пол реальные. Пока наконец не понял, что они должны быть реальными, раз я сам реален. Но пока я был частью борганизма, делал вещи… – Сэм глубоко вдыхает, – настолько ужасные, что потом мне стало стыдно быть человеком. А мужчиной подавно. – Понимаю, но… ты тогда не был собой! – нерешительно возражаю я. – Хотел бы я в это поверить, – убитым голосом отвечает он. – Сейчас я бы никогда так не поступил, но тогда… помню, я думал, что мое дело правое. Вот почему я отправился к ледяным упырям. Мне больше не хотелось принадлежать к виду, способному выдумывать и организовывать сообщества, подобные борганизму солипсистов. Мне требовалось стать хозяином каждой мысли. Знаешь, иногда, когда голоден – ешь в ужасающих объемах и при этом никак не насытишься. Нация Солипсистов воевала лишь потому, что принципиально не могла смириться с тем, что какие-то мысли думаются не ее головами. Я внес огромную лепту в ее дело и получал от этого удовольствие. – Сэм делает еще один глубокий вдох. – Я убивал людей просто за то, что они не с нами. А кто не с нами – тот под нами – таков девиз Солипсистов. Я убил очень-очень-очень много людей, причем так, что их никогда не воскресить. С концами… – Тогда мы не такие уж разные. – Да? Но ты же только что сказала, что… – В начале войны я была на МОНАрхе. Но я там не осталась. – Делаю глубокий вдох: раз начала, останавливаться поздно. – Вызвалась добровольцем для военных операций Кошек Лайнбарджера. Провела почти гигасекунду, будучи юнитом бронетанковой дивизии, а потом меня переквалифицировали в псиопы. – Что ж. – Голос Сэма дрожит. – Такого я точно не ожидал. – Как думаешь, какая доля здешнего населения участвовала в войне? – Не уверен. Не прикидывал. – Прошедшие войну готовы на все, чтобы забыть то, что с ними было. Почти сразу после того, как объявили промежуточную победу, хирурги-храмовники стали самыми востребованными специалистами. – Это так. – Сэм делает паузу. – Но, Рив, я был монстром. В моем мозгу застряли такие вещи – даже после чисток, – о которых я не люблю и мимолетно задумываться. Может, сближаться со мной все-таки не стоит… – Сэм. – Я придвигаюсь к нему. – О себе я могу сказать то же самое. Тебя волнует? – Ну… допустим… нет?.. – Тогда то, что я сказала ранее, – в силе. Мы же пошли на сделку, не забыл? Сэм отшатывается: – О нет… – Я не прошу тебя прямо сейчас, – говорю я – и, к моему собственному удивлению, говорю серьезно. – Но я все еще хочу тебя. Просто тебе нужно привыкнуть к мысли, что я могу хотеть тебя и оставаться собой. Не надо проецировать на меня свою ненависть к тем делам, которыми тебя заставляли заниматься. Я наблюдала за тобой некоторое время – что-то не похоже, что на твоем члене по-прежнему есть зазубрины. – Но ты слишком сильно изменилась! – выдыхает он и сникает, будто спустивший воздушный шарик. – Как раз после того, как доктор Хант спасла тебя. Раньше ты была собой – угрюмая, задумчивая, циничная… забавная… я вряд ли подберу все нужные слова. Что бы Хант ни сделала, это изменило тебя, Рив. Ты бы отказалась делать что-то лишь потому, что от тебя этого ждут. А теперь склоняешь меня к близости. Ты серьезно хочешь застрять тут в обозримом будущем? В симуляции, будучи беременной? Я на мгновение задумываюсь. – В чем проблема? Хант – более чем добросовестный врач, и я уверена, что смогу пережить беременность. В конце концов, каждая самка млекопитающего в генеалогическом древе, на котором я сижу, пережила это до меня, не так ли? Значит, сам процесс не так и ужасен. – Рив. – Теперь Сэм смотрит на меня так, будто я из библиотекарши превратилась в человекоподобный танк. В броне, с оружием и, наверное, с зазубринами на члене. Против воли я хихикаю. – Что они с тобой сделали… – Сделали из чудовища красавицу. – Я с надеждой склоняюсь к нему. – Поцелуешь меня, а? * * * Несмотря на все мои старания, в итоге мы не занялись любовью. Более того, когда я заканчиваю уборку и ложусь спать, Сэм встает и с достоинством заявляет, что будет спать один. Я так зла и расстроена, что вот-вот заплачу. Мою проблему легко определить, а вот решение от меня ускользает. Если я изменилась, то не так уж сильно. С помощью доктора Хант или без – я решила взять в борьбе паузу, но внешнее проявление этого, оказывается, выглядит так, будто я перестала быть собой. Возможно, Сэм не привык. Очень тревожно находиться рядом с человеком, который будто растерял все свои ценности и убеждения. И я знаю, что, если бы Сэм попал в больницу и вернулся домой со стеклянными глазами и другими повадками, я бы очень расстроилась. Но я хотела бы, чтобы он не переносил свое беспокойство на меня – со мной все в порядке. На самом деле мне сейчас лучше, чем когда-либо с тех пор, как я попала под опеку хирургов-храмовников. Да, в текущей ситуации есть свои проблемы. Фиоре и Юрдон мутят воду с копией Короля в Желтом. Они придумали способ обойти патч безопасности в любом модеме и, судя по всему, думают, как использовать ограничения, накладываемые Королем, для создания когнитивной диктатуры. Но – это важный вопрос – почему меня это должно волновать? Разве я не прошла через многое? Мне не нужно позволять мучить себя собственным воспоминаниям; однажды по указке Санни я чуть не погибла. Отправилась выполнять долг и потерпела неудачу. А теперь… Мой маленький грязный секрет таков: лежа в больнице, я поняла, что могу сдаться. У меня есть Сэм. У меня есть работа, которая может быть настолько интересной, насколько я захочу. Я могу обосноваться и быть счастливой здесь какое-то время, даже если удобства примитивные, а иные соседи мне не по вкусу. И диктатуры должны обеспечивать подавляющему большинству своих граждан комфортную повседневную жизнь. Мне не нужно продолжать бороться, и, если я на время откажусь от борьбы, они оставят меня в покое. Я всегда могу вернуться к ней позже. Никто не станет горевать, если я успокоюсь, кроме, может быть, Сэма – да и он со временем привыкнет к новой версии меня. Все это прекрасно в теории… Вот только я все равно плачу, лежа одна в постели. 16. Расправа На следующий день, в пятницу, я просыпаюсь поздно. Когда наконец спускаюсь вниз, Сэм уже на работе. Чувствуя себя истощенной и опустошенной после заражения механоцитами и моей глупой попытки восхождения, я мало чем могу заниматься и в итоге провожу бо́льшую часть дня, мотаясь между спальней и кухней, опустошая запасы чая. Сэм приходит домой позже обычного. Говорит, что поел (и выпил минимум один, если не три бокала вина) в ресторане в городе. Когда я спрашиваю, где он был так долго, он тут же закрывается от меня. И, так как ни один из нас не хочет уступать, мы весь вечер молчим. В субботу я спускаюсь вниз как раз вовремя, чтобы застать его с газонокосилкой. – Уберись, пожалуйста, в гараже, – говорит он вместо приветствия. – А что, там что-то не так? – Да, я бы хотел, чтобы ты вынесла хлам. – Что, скажи на милость, ты называешь «хламом»? – Мне пора. Удачи. Он настроен серьезно. Через десять минут он исчезает и берет такси, не сказав мне, что задумал. И это был самый напряженный разговор за два дня. Я корю себя за глупость. Впрочем, глупость становится моей спутницей на весь день. Я иду в гараж и ищу, что выбросить. Там настоящий музей незавершенных дел. Думаю, от сварочного аппарата можно избавиться… и от недоделанного арбалета… много и другого барахла, с которым я возилась, наивно полагая, что мне нужно сменить место пребывания, а не измениться самой. Иные технические аксессуары отсутствуют; видимо, Сэм раньше меня начал убираться, чтобы освободить место для своих клюшек для гольфа или чего-то в таком духе. Я складываю свои ненужные вещи в один угол и укрываю брезентом. С глаз долой – из сердца вон, из гаража – руку на сердце положа – вот что я себе говорю. Возвращаюсь домой и пробую смотреть телевизор, но шоу тупое, не говоря о том, что я многого не понимаю. Неясные световые пятна на экране с низким разрешением медленно двигаются, творят скучную дичь и отыгрывают бессмысленные сюжеты, сильно привязанные к понятийному аппарату, какового у меня попросту нет. Собравшись с духом и приготовившись встретить скуку в одиночестве, я выключаю аппарат – и тут раздается телефонный звонок. – Рив? – спрашивают меня из трубки. – Приве… Яна? Это ты? Как дела? – Послушай, Рив, у тебя есть какие-нибудь планы на сегодня? – Нет, особых – нет. А что? – Я договорилась встретиться в городе с парой друзей – пойдем смотреть новое кафе на берегу озера, которое только что открылось. Пойдешь с нами? Если хочешь, конечно. – Мне… мне еще нужно отлежаться несколько дней. Так сказала доктор Хант. – Вот и пусть думает, что это значит. – Какие-то проблемы по работе? – Заметных никаких. – Голос Яны звучит пренебрежительно. – Я много читаю в последнее время. Письмо из клиники насчет тебя тоже прочла. Они приложили копию больничного – так что ни о чем не волнуйся. – Ладно. Значит, бежать никуда не надо. И где это ваше кафе? – О, уверена, в этом районе ты еще не бывала. Попроси таксиста отвезти тебя в «Форштадт» – он поймет. Я буду там около двух. Посидим, поболтаем… Кажется, Яна о чем-то умалчивает. На сердце скребут кошки. Я точно хочу в этом участвовать? Не особо, но больше разговоров будет, если я уклонюсь. Кроме того, если она запланировала что-то глупое или опасное, обязательно попрошу доктора Хант, чтобы она ее от этого отговорила. Я бросаю полный тоски взгляд на телевизор. – Отлично. Увидимся. Уже час дня, поэтому я переодеваюсь в более нарядную одежду и вызываю такси до «Форштадта». Понятия не имею, каких друзей могла иметь в виду Яна, но я не думаю, что ей хватит дурновкусия пригласить, скажем, Энджи или Джен. Так или иначе, не хочется рисковать очками социального рейтинга. Как-никак, нужно обращать внимание на такие вещи. Да и потом, без серьезного повода Яна бы меня не вызвала. День чудесный, небо насыщенно-синее, дует теплый ветерок. Яна права в одном: я не помню, чтобы когда-нибудь раньше видела этот район. Такси курсирует между рядами домов с обшитыми вагонкой фасадами, белыми заборами из штакетника и до одури ровно подстриженными лужайками, затем поворачивает налево и едет по обсаженному деревьями бульвару, идущему вниз по склону, со зданиями странной формы, выстроившимися по обе стороны. Тут ездят и другие такси, люди ходят. Мы проезжаем мимо парочки, вышедшей прогуляться по тротуару. Я-то думала, что только мы с Сэмом так делаем. Что я упустила? Такси останавливается прямо перед тупиком, где полукруг навесов скрывает от неба белые столики и уличную мебель. У обочины влажно журчит каменный фонтан. – «Форштадт», как просили, – говорит водитель. – Оплата будет списана с вашего счета. – Синие циферки выплывают из уголка моего левого глаза, когда я открываю дверь и выхожу. За столиками сидят люди – кто-то машет рукой. Это Яна. Она выглядит намного лучше, чем в последний раз, когда я ее видела, – хотя бы улыбается. Я подхожу к ней. – Привет, Яна. – В сидящей рядом с ней я узнаю Тэмми, но не знаю, что сказать. – Всем, короче, привет… – Рив, привет! Это Тэмми, а это – Элейн… – Элли, – негромко поправляет Элли. – А это Вероника. Есть стул? Мы пока не определились, что заказать. Хочешь чего-нибудь?