Три шага я преодолела за миг, обхватила ладонями его лицо. Между нами по-прежнему был узкий рабочий стол, и пришлось тянуться, чтобы достать. Почему-то мне не пришло в голову обойти препятствие… – Ненавижу за то, что отпустил меня! За то, что позволил быть с Димитрием! За то, что пожелал мне счастья! – Он соответствовал, – надсадно прошептал Фрейм-Лино. – Чему? – Образу прекрасного принца. – А ты, значит, нет? – А я, значит, нет. – Может, мне не нужен принц! – Я провел исследование… – О боги! Замолчи. Ты так ничего и не понял. Не все можно уложить в твой безжизненный алгоритм и описать графиком! Люди туда не вписываются, разве ты не понимаешь! Посмотри же! Эра Исполнения Желаний лучшее тому доказательство! Он осекся. – Я ненавижу тебя за то, что всеми своими больными, безумными, совершенными мозгами ты так и не понял, что я не сказала тебе до Забвения. Что ты нужен мне! Что я люблю тебя. – Что? – Он моргнул, и взгляд стал ошалелым. Я погладила его колючие щеки. Лоб, на который падали отросшие темные пряди. Сухие губы. Чувство – огромное, как этот мир, и такое же сумасшедшее разрывало мне сердце и наполняло его новой прекрасной чудесной жизнью. Мое прекрасное волшебство. – Я сказала, что люблю тебя. Что очень люблю тебя, Фрейм. Или Лино, неважно, какое имя ты выберешь. Я сказала, что жить без тебя не могу! Он снова моргнул. Стоял как истукан, смотрел. И лишь вена на его виске билась так бешено, словно пыталась пробить кожу. – Скажи еще. Я рассмеялась. – Ну уж нет! Я и так наговорила всего, а ты еще ни разу меня не поцеловал. Теплый прием, называется! И кстати, я хочу есть, и… Он вдруг ожил. Вскинул ладони, сжал меня, пристально всматриваясь в лицо. – Скажи. Еще… – подумал и добавил: – Пожалуйста. Я широко улыбнулась. Да уж, деревянные фигурки у него стали получаться лучше. А вот с человеческим общением по-прежнему бе-е-да. Он никогда не умел просить. Не понимал, зачем это делать. Коммуникация с живыми людьми стояла для него на самом последнем месте в списке нужных навыков. Он не знал, для чего надо подстраиваться под этот мир, если можно изменить мир под себя. Ненормальный. Особенный. – Я люблю тебя. Лино медленно выдохнул. – Рид. У меня не осталось желаний. – Да, – прошептала я, ловя губами его дыхание. Теплое. Сухое. Вишня, корица и немного – кофе… – Ведь это ты пожелал, чтобы я выжила любой ценой. Мою смерть отменила не я. Ты. Яков сказал правду: знаки бесконечности на телах Основателей лишь притворялись таковыми. Весь ресурс изменения реальности мы разделили поровну, но он имел предел. Свой я целиком потратила на изменение внешности и Забвение. А Лино… Лино вытащил меня из лап смерти. Мой полет с обрыва оказался фатальным, но наши браслеты были синхронизированы. Как он успел заметить миг, когда моя жизнь оборвалась? Как сумел пробиться сквозь пространство с единственным желанием? Как спас меня ценой всей своей бесконечности? Ах. Это же Лино. – Но если ты сейчас же меня не поцелуешь… – Мм, угрожаешь? И снова я увидела ту перемену, которая так поражала меня во Фрейме. То, как проявляется его иная сторона. Как лицо становится острее, а в светлых озерах глаз из воды поднимаются монстры. Вся бездна его чудовищ. – Еще как угрожаю… Стол между нами мешал неимоверно. Но мы так и стояли, тянулись через него. Трогали друг друга дрожащими пальцами, гладили. Его – приласкали мой стриженный затылок, согрели своим теплом мертвый знак бесконечности, спустились на шею. Мои – тянули его свитер, теребили колючий край, забирались под кромку ворота, чтобы погладить ямку у горла и коснуться плеч… Первый поцелуй оказался почти невинным. Губы сомкнулись, и мы замерли, мешая дыхание, привыкая и пробуя. Потом – совсем легкое прикосновение языка. Его губы сухие, но так хочется ощущать их вечность… Снова столкновение языков. И жар, пляшущий на их кончиках, стекающий вниз – по горлу, груди, животу. Заворачивающийся в тугие спирали. Хотелось большего, но узкий стол между нами не пускал ближе. И я не поняла, как встала на него коленями, подобралась и снова потянулась к губам Лино. И сразу стало теснее и глубже. Невинность обернулась бесстыдством, нежность – опаляющей невыносимой чувственностью. Дыхание срывалось с губ рваным хрипом. Сразу стало удобнее целовать и тянуть вверх его свитер. И подставляться под его руки, позволять стащить с себя кафтан, рубашку, сапоги, штаны… Он снимал каждый предмет моей одежды и целовал каждый открывающийся кусочек кожи. Пока я не осталась одетой лишь в его поцелуи. Сидя на столе, я смотрела, как Лино прикасается губами к моим ногам, бедрам, животу и груди. Как оставляет на моей коже оттенки желания. Как изменяет ему хваленая невозмутимость. Мягкий толчок – и я ложусь спиной на опилки. Он – сверху. И я наконец тоже получаю возможность его изучить. Руками – по сухому рельефу, губами – по коже, пальцами по нервам. Ощущение его рук и губ на моем теле оказалось божественным. Никакой неловкости, никакого сомнения… словно я ждала этого всю жизнь. Словно это было все, чего я хотела. Запах древесины, треск поленьев, жар огня и мужского тела, накрывшего мое. Пауза – глаза в глаза. И мягкий, но сильный толчок внутри. Грешный стон, срывающийся с губ у нас обоих. Дыхание, рвущее горло. Уже бесстыдно, уже насквозь. Уже второпях и сильно, боясь остановиться, срывая криком голос, шепча что-то неистовое и безумное. Желая слиться, слиться, слиться в единое. Ритм древний, как мир, и каждый раз новый. Истинная симфония сотворения. – Моя Рид… – прошептал Лино. Толкаясь в последний раз и ловя губами стон моего наслаждения. – Как долго я тебя ждал… – Целую Эру. *** Какое-то время мы провели на этом узком столе. Было жестко и неудобно, опилки сыпались на пол и щекотали нос, но слезть мы не могли. Не могли оторваться друг от друга. Лениво целовались, а потом снова заставляли друг друга кричать от страсти. Стол в итоге не выдержал, одна его ножка подломилась, и мы с грохотом свалились на пол. – Ну надо же, – искренне удивился он. – А казался крепким… Я хмыкнула. Древесная стружка блестела в темных волосах Лино и скрипела у меня на зубах. Не выдержав, я расхохоталась. Потом вспомнила: – Кстати, а почему на тебе нет знака бесконечности? – С чего ты взяла, что нет? – Так я искала! – Может, недостаточно… тщательно? – вкрадчиво произнес Фрейм и подвинулся ко мне. Я подумала и отодвинулась. – Еще раз – и я умру от усталости. И даже ты не сможешь меня оживить! – Да? – Он плотоядно осмотрел мое голое, потное и присыпанное опилками тело. Облизнулся. Я отодвинулась подальше, и Фрейм рассмеялся. – Ладно, смотри. Он поднял левую руку, правой коснулся запястья. Подцепил ногтем, потянул что-то невидимое и вытащил черный кончик-точку. Дернул сильнее, и на коже свернулась бесконечность. – Как ты это сделал! – ахнула я, и он пожал плечами. – Основатели договорились, что у каждого на теле будет знак бесконечности, чтобы мы всегда могли узнать друг друга. Никто не уточнил – внутри он будет или снаружи. – Ты смухлевал! – возмутилась я, и Фрейм широко улыбнулся. Для него никогда не существовало понятия обмана. Он называл это предусмотрительностью. Некоторое время мы потратили на новые поцелуи. – Фрейм? – Я наконец сумела от него оторваться. Он от меня – нет. – Может, настало время сказать остальным? Сказать, кто ты. Он замер рядом. Я не торопила, понимая его чувства. Лино тяжело переносил чужое внимание, поэтому предпочитал тень. – Всегда думал, что хороший бог – это мёртвый бог. Ну или по крайней мере – невидимый, – улыбнулся он. – Но… я подумаю. И это уже было очень много. Сидя рядом с ним – голым, уставшим, счастливым, касаясь плечом его плеча, я поняла, что вернулась домой. И что я всегда буду его любить. Возможно, я никогда до конца его не пойму. Но я буду рядом, и этого будет достаточно.