- Ой! – вскрикнула я и непроизвольно, когда игла впилась в мою вену, отвлеклась, наблюдая за тем, как доктор уверенно ввел препарат Данилу, – желание стать достойным киногероем сейчас вытеснило боль и страх. Глаза ребенка на миг наполнились было слезами, но я улыбнулась еще шире, одобрительно кивая. Через несколько секунд все было закончено. - Ты победил, - я изобразила на лице печаль. – Я сейчас убегу плакать, меня туда не возьмут! Доктор протестующее зашикал, когда Данил попытался встать и потянулся ко мне дрожащей ладошкой. - Не плачь! Хочешь, я с ними поговорю? Они же могут взять двоих? Ты не трусишка! Я прижала ватный диск к месту укола. От его слов я реально могла разрыдаться прямо здесь, из последних сил старалась не признаваться сама себе, насколько обычные, но такие теплые и искренние детские слова меня сейчас растрогали. Я даже не вздрогнула, когда поняла, что Дима остановился за моей спиной и набросил на мои напряженные плечи пиджак. Я ведь на время совсем забыла о его присутствии. Доктор промокнул платком вспотевший лоб и распорядился начинать осмотр. Я продолжала держать взгляд Данила - два темных уголька, которые медленно затягивала пелена действующего наркоза. Голос Димы долетал до меня как сквозь вату. - Как ты так умудрился, герой? Как можно было упасть прямо на журнальный стол? Ты мог пораниться гораздо сильнее! – основное опасение так и осталось невысказанным, пугать ребенка было недопустимо. На несколько сантиметров в сторону, вверх или вниз… или влево… Я непроизвольно обхватила себя руками, осознав, что малыш прошел буквально в двух шагах от смерти. В словах Лаврова не было упрека и возмущения. Только нежность, та самая, которой никогда не узнаю я. Мне принадлежала только его тьма, в полном объеме и без остатка, ее удушающие петли уже смыкались на моем теле, затягивались сложными узлами и поражали своей глянцевой чернотой на фоне яркого ослепляющего света. Его нежность и свет никогда не будут принадлежать мне. Что ж, видимо, я в них не нуждалась никогда, раз мне их не предлагали – лишь показывали издалека их манящую сторону в тех случаях, когда я подходила очень близко к черте безумия. - Тебя не было дома! Беллатриса запретила мне звонить, я просто хотел поговорить, пока она спит!.. Черная петля перетянула трепыхающуюся сердечную мышцу безжалостным захлестом. Я осторожно поднялась, придерживая пиджак на груди – мне не было холодно, я и сама не понимала, почему держусь за этот предмет одежды, как утопающий за соломинку. Может, именно потому, что он сохранил едва уловимый аромат своего владельца. Колени дрогнули от усталости, которую я просто не замечала ранее, платье показалось неудобным. Даже тяжесть ожерелья сейчас давила на плечи, вызывая непреодолимое желание сорвать его прочь. Я этого не сделала. Мое состояние сейчас можно было охарактеризовать одним-единственным словом - опустошенность. Я оставила отца и сына наедине, прикрыла дверь палаты и уже в коридоре поспешно оперлась на руку, не в состоянии побороть головокружение. Со мной происходило что-то странное. Сгустки черной материи рвали сознание изнутри, пытаясь найти выход. Им нужен был некий катализатор, толчок, напутствие, мотивация, но я не понимала, что именно происходит и во что это выльется. Опустилась на уютный диван, поборов желание подтянуть ноги к груди, как в детстве, и забыться, уткнувшись головой в колени. Здесь, на этаже люкс-отделения, не ощущался специфический запах больницы. Мои ноздри затрепетали от аромата кофе, но автомат показался настолько далеким, что одна мысль о том, что мне придется преодолеть пару метров и оплатить свой напиток, сейчас вызвала стон бессилия. Пальцы подрагивали, а я сама не понимала, почему просто сижу, глядя в потолок, и ничего не делаю – не вызываю Бориса с требованием отвезти меня домой, не пытаюсь выяснить, что происходит с Данилом, и не собираюсь переосмысливать произошедшее всего лишь… чуть больше часа назад. Успокоительное растворялось в крови, вызывая сонливость и привычную апатию, прогоняя метания черных теней, которые так и не нашли выхода. Они не уснули, встрепенулись с прежней силой, стоило Лаврову появиться в зале ожидания. Я подняла глаза, ощутив себя зверьком в западне. Без тревоги, страха и неприятия, наоборот, с какой-то леденящей кровь покорностью своей судьбе. Наблюдала, как он приближается, пыталась сконцентрироваться на его уставших глазах, глубоких морщинах, прорезавших лоб. Наверное, моя сущность упорно искала в нем что-то человеческое, отголосок прежнего тепла – и не находила. Его глаза - черные, как та самая тьма, которая сжигала его на протяжении всего этого времени - прошлись по моему лицу двумя сканирующими лазерными лучами. Я не успела отшатнуться или приготовиться к тому, что последовало дальше. Сильные теплые ладони накрыли мои обнаженные плечи, сбрасывая пиджак прочь, губы завладели моими, не позволив сделать глубокий вздох. Твердые, горячие. Не знающие пощады, жаждущие слиться как можно теснее до болезненного продавливания – я не была готова к такому отчаянному поцелую без капли ласки, он вообще казался сейчас неуместным и лишенным логики. Весь страх этого мужчины, его отчаяние, боль и переживание, даже неуместная страсть вне времени и обстоятельств сейчас вылились в этот акт грубой ласки, стремясь отдать часть своей агонии мне, той единственной, которая могла разделить и принять ее без остатка, не требуя взамен ничего. В моей отдаче не было сейчас усталой и обреченной покорности – я просто тянулась всей женской ипостасью навстречу тому, кто сейчас безмолвно умолял удержать его на краю обрыва и не отпускать. Черные стрелы, натянувшие тетиву, сейчас ослабли от этого всепоглощающего цунами под неумолимым вторжением его языка. Забытая вибрация зародилась на этот раз в сердце и сознании, а не между ног, как это было ранее. Я пила его страсть, его бескрайнюю вселенную всеобъемлющего, древнего, как мир, чувства, умом понимая, что совсем скоро я буду жалеть о такой своей отдаче. Сейчас мне было все равно. Горячий язык разомкнул мои губы, поцелуй растворил слабые попытки запротестовать, упереться ладонями в его грудь и оттолкнуть. Пульсирующий кончик прошелся по моим деснам, задев ряд зубов, я проглотила хриплый рык то ли возбуждения, то ли отчаяния. Слишком ошеломленная, чтобы ответить, закрыла глаза, позволяя ему терзать мои губы, разгонять по телу пульсирующую магму пока еще не идентифицированного, но запретно-приятного ощущения. По кайме губ словно бегали ласковые и пробуждающие вожделение искры пламени, будь их чуть больше, они бы смогли растворить тяжелые воспоминания и залатать бездну потерянных дней. Звонок мобильного ворвался в наш замкнутый мир, взрывая невозведенные города чего-то нового, но до конца неосознанного. Я даже не поняла, откуда взялась эта резкая мелодия, застонала от чувства невыносимой потери и прохлады на освобожденных губах. Наши глаза встретились. И моя мечущаяся тьма потянулась к двум обсидиановым магнитам его затуманенного от страсти взгляда. Она замерла перед прыжком, потому что увидела в них что-то прежде незнакомое. Колебание? Зарождающееся раскаяние? Я шумно выдохнула, когда его ладони разжались на моих плечах, непонимающе глядя вслед. Телефон. Он не хотел, чтобы я слышала этот разговор, и одновременно не мог его проигнорировать. Я нашла пиджак и вновь натянула его на свои плечи, еще хранившие тепло его рук. Едва слышная мелодия складывалась в ноты и слова в глубине сознания, еще слишком тихая и неокрепшая, но настолько сильная, что демоны моей личной тьмы дрогнули под ее появлением. Я не отдавала себе отчета в том, что не могу отвести глаз от его высокой фигуры, слежу за жестикуляцией и непроизвольно ловлю его настроение. - Я не желаю тебя видеть. Все, что могла, ты уже сделала. Ульяна, вопрос закрыт. На пасхальные праздники я не собираюсь менять свои планы… Еще одно слово, что во всем виноват я, наш разговор перестанет быть предельно вежливым! Я не хотела слышать обрывки фраз. В тот момент я даже не сообразила, с кем именно он говорил. Чем дольше длился этот телефонный разговор, тем сильнее возрастал градус напряжения в зале ожидания. Мелодия рассыпалась на ноты, не успев оформиться в звуковой ряд. Я закрыла глаза, чувствуя приближение чего-то страшного. Клеммы разомкнулись – вот как можно это было назвать. - Проснись! – я не спала, но вздрогнула от этого приказного тона. Лавров присел рядом, протянув мне бумажный стакан кофе. Надо же, я не осознавала, насколько сильно хотела пить. Втянула через трубочку терпкий напиток с привкусом сливок, обжигая губы, все еще пытаясь удержать отголоски мелодии. Бесполезно. Мое сознание затягивала тьма. Она всегда знала наперед, когда будет нанесен очередной удар. - Я так и не поблагодарил тебя. – Его лицо замкнулось, я не видела больше ни единой эмоции в непроницаемо черных глазах. – Ты действительно очень сильно меня поддержала. - Тебя? Я за твоего сына переживала, – интуиция ощутила приближение удара, поэтому слова слетели с моих губ естественно. – Как он? Что сказали? - Все хорошо. Сейчас зашивают порезы, к счастью, неглубокие. Я замолчала. Минуты таяли, растворялись в каждом глотке кофе и повисшем молчании. Тьма приготовилась нанести очередной удар. Нет, она не хотела меня уничтожить, она спасала сущность своего носителя. Когда прозвучали эти слова, я была к ним готова: - Ты же понимаешь, что это ничего не меняет? Я отказывалась это понимать исключительно потому, что мой атракцион доброты и сопереживания не был спланирован и подчинен цели получить его человеческое отношение. Знай я наперед, что ничего не изменится, я бы поступила точно также. Отвела глаза, не желая больше видеть переливы тьмы от угольной черноты до насыщенного экстрачерного шоколада, ощутив, как мои личные демонические сущности подняли голову, устремившись навстречу своей родной стихии. Я сделала поспешный глоток кофе. «Умоляю, заткнитесь. Сидите тихо. У меня больше нет для этого сил!». - А что это должно менять? Он изменился всего лишь за несколько минут. Я не знала, что было тому виной – разговор с его бывшей женой, адреналиновый откат, боязнь показаться слабым? Совсем недавно я едва не утонула в невысказанном отчаянном крике своего врага, призывающего держать его крепче. Это не было слабостью, моя сущность откликнулась именно на эту силу быть собой и шагнуть в пропасть ради блага близких. Сейчас я чувствовала кожей, как сильно он презирал сам себя за недавнюю растерянность и призыв, и сейчас это не сулило для меня ничего хорошего. Моя роль жертвы и его персональной игрушки, хрен знает в чем виноватой перед ним, оставалась по-прежнему актуальной. - Ничего, я рад, что ты это понимаешь. Сейчас уезжай домой и попробуй выспаться. Завтра я пришлю за тобой водителя, и возражения не принимаются. Если ты приняла мой ошейник, я вправе потребовать от тебя любую услугу сексуального характера. Ты это понимаешь? Тьма взорвалась сверхзвуковым хлопком, ломая стены контроля, выстреливая по всем направлениям. В глубине сознания ширилась эпидемия всесожжения, и пока еще одиночные, незаметные в этом смерче знамена его мести рвал на клочья ураганный ветер. Однако его порывы уже не имели особого значения. Нежелание терпеть унижения и прессинг, решимость, ненависть, жажда выстоять и спасти свой мир от этого жестокого вторжения зародились в туманности цвета тьмы, пока еще не осознанно. Я их не прочувствовала до конца, нужен был всего лишь толчок, один из многих, которых будут еще тысячи. Я кивнула на дверь палаты, не испытывая душевной боли от разочарования, движимая лишь одним желанием – сломать триумф этого монстра и хоть немного треснуть его башкой о землю, свергая с высоты: - Не понимаю, как у тебя еще встает, когда твоему ребенку плохо! Я не узнала, задела его своими словами или нет: потемневшие глаза не изменили свой цвет, на лице таял след усталости и растерянности, застывая маской равнодушного обитателя преисподней. Потянулась за телефоном, но его пальцы ощутимо сжали мою кисть. Ему ничего не стоило ее сломать, если бы понадобилось. - Тебя отвезут. Павел в холле. Завтра будь добра вспомнить, что я тебе сказал по поводу нижнего белья. Надеюсь, всему остальному тебя учить не надо? Я отвернулась, но не от страха или несогласия. Сейчас это был единственный способ, которым я могла выразить свое презрение к этому человеку. - Нет, меня не надо учить остальному. - Я рад, что ты избавила меня от необходимости пояснять на пальцах. Прими к сведению, что я смогу взять тебя любым способом, которым захочу, поэтому давай, приготовься… в том числе морально. У меня предостаточно своих проблем, чтобы вытирать твои слезы. Ясно? - Предельно. – Наверное, я смертельно устала, а может, мое второе дыхание сейчас призвало экономить силы и не огрызаться в пустоту. Рано или поздно это должно было случиться, противостоять ему дальше у меня уже не было возможности – только набраться сил перед новым рывком. Для этого просто стерпеть. Я покидала приемный покой хирургического отделения с высоко поднятой головой. Его пиджак соскользнул с моих плеч и упал на пол, но я даже не обернулась. Вытащила из волос тугие шпильки, рассыпав по полу, холодно кивнула бодигарду Лаврова, который тотчас же выбросил в урну стакан с недопитым кофе и открыл передо мной тяжелые двери. Несломленная и подчинившаяся одновременно. Слишком стойкая, чтобы рыдать. Слишком безумная и отчаянная, чтобы капитулировать и позволить боли латентной пока обиды взорвать мое сознание. …Ева пошевелилась во сне и что-то тихонько залепетала, когда я, приняв горячий душ и переодевшись в шелковую пижаму, зашла поцеловать ее в лобик. Моя дочурка была здорова и счастлива. Сегодня боль и порезы достались не моему ребенку. Положа руку на сердце, я бы пожелала, чтобы эти рваные раны достались отцу Данила в десятикратном размере. Спать не хотелось. Я включила ноутбук, пытаясь отвлечься и посмотреть какую-нибудь черную комедию, пока не сморит сон. Рыская на просторах торрента, не сразу заметила мигающий зеленым значок скайпа и, когда тишину разорвала мелодия вызова, едва не подпрыгнула от испуга. Лена… Может, мне было это необходимо, как воздух. Спустя полчаса я смахнула остаточные слезы. Ощущение, что подруга держит меня за руку, было предельно реалистичным, только поэтому я успокоилась и смогла вовремя прикусить язык, чтобы не шокировать ее описанием вечера. - Я все еще жду, Юляш, - осторожно напомнила Крамер. Шмыгая носом, я подхватила ноут и перебралась в кабинет Алекса. Тут хранилась вся документация относительно клуба и наследства, и я дрожащими руками подключила принтер, достала оригиналы документов из прозрачных файлов и просмотрела беглым взглядом, перед тем как отправить Елене. Когда все было закончено, подруга приложила ладонь к зрачку камеры. Ощутив тепло искренней поддержки, я сделала то же самое. - Юля, нельзя доводить себя до подобного состояния! Поверь, ему это с рук все равно не сойдет. Его сын был лишь песчинкой в океане кармического равновесия. Брайан ознакомится с документами и найдет выход, поверь! - Надеюсь. Но если его не нашел Раздобудько… - Одна голова хорошо, а две симпатичнее смотрятся! – за что я любила Ленку, так это за то, что она никогда не теряла чувство юмора. - Когда ты избавишься от этой кабалы, я закачу вечеринку века. Возьмешь Еву и приедете к нам. Начинай собирать чемоданы! Мы попрощались, а я, подумав, все же выпила таблетку снотворного. Успокоительное, которое мне вкололи в больнице, постепенно теряло свою силу. Страх попытался сжать тисками, стоило мне только представить, что же ждет завтра, но я прогнала эти мысли прочь. Бояться я буду, когда проснусь. Или когда окажусь в его тайном любовном гнездышке. Сейчас стоило восстанавливать силы и позволить спасительным объятиям сна сгладить осколки прожитого дня, которые исполосовали мое сознание новыми глубокими шрамами… Глава 22 Весна оккупировала мой город. Она не подчинялась установленным правилам и законам логики: предпасхальная неделя радовала теплым ласковым солнышком, ароматом цветущих деревьев и отсутствием осадков на пару с пронизывающим ветром. Чей-то мир рушился на глазах, чей-то взлетал выше неба и укреплял свою мощь и расцвет – время не нарушало свой круговорот. Солнце продолжало греть всех одинаково, лепестки вишневых и персиковых деревьев не меняли свой цвет в глазах каждого индивидуума, город улыбался каждому из нас – этим сущностям не было никакого дела до того, какие апокалипсисы грядут в душе их незримых созерцателей. Когда мне было семь лет, я осталась на выходные с ныне покойной бабушкой. Помню, мы пили чай, ели изумительное абрикосовое варенье и смотрели советский фильм про Великую Отечественную. На экране рвались снаряды, бравые солдаты Красной армии давали отпор немецким захватчикам, а после боя собирались вместе, играли на гармошке, танцевали и широко улыбались. В моменты такого релакса киношных персонажей всегда светило солнце. Помню, как я возмущенно ткнула пальцем в экран и повернулась к бабушке, чтобы озвучить то, что меня выбило из колеи во всем происходящем: - А солнце не должно светить, когда идет война!.. Почему я вспомнила этот момент именно сейчас, вжимаясь в натуральную черную кожу сиденья «брабуса», намеренно забившись в угол так, чтобы не ловить в зеркале заднего вида отмороженный взгляд одного из сторожевых псов Лаврова? Весна хотела свести меня с ума, а я не замечала ее жаждущих объятий, бежала без оглядки в спасительную невесомость, желая разучиться дышать и чувствовать. Уже совсем скоро я вновь погружусь в пучину арктических вод, сжигая свою независимость и волю к жизни на ледяном костре чужого желания; его одержимость была настолько сильной и непреклонной, что он не остановился ни перед чем. Проснувшись утром, я была уверена, что никто мне не позвонит и уж тем более никто за мной не заедет. В клубе, как всегда после подобных мероприятий, был официальный выходной; мэрия по понедельникам работает в усиленном режиме, планируя последующую неделю, к тому же сын моего персонального Люцифера ночью перенес операцию – пусть и не опасную для жизни, всего-то, как сказал Дима, пара лазерных швов, но, если бы подобное случилось с Евой, я бы не то что о сексе, я бы даже о спасении перед лицом катастрофы думать бы не смогла! Так или иначе, к обеду я почти убедила себя, что вчера слова Лаврова не несли в себе ни малейшей смысловой нагрузки. Он хотел напугать, восстановить прежнюю дистанцию, приструнить, чтобы я не выдумывала себе того, что скорее всего не существует, но ни в коем случае не потребовать выполнения обязанностей сабы при подобном стечении обстоятельств! Мы с Евой остались дома и как раз пытались сложить оригами, пользуясь найденными в сети обучающими видеороликами. Когда раздался звонок телефона, я беспечно ответила, уверенная, что сейчас мне скажут, что все планы летят в трубу и я остаюсь дома. Надо ли говорить, в какой шок повергло меня услышанное. - В три будь готова. Никакого белья и избавь меня от созерцания твоего страдальческого личика. – Ева встрепенулась, словно олененок, почуявший опасность, а я не знаю, как у меня хватило сил продолжать ей улыбаться и не выдать своего состояния. Пустота затопила мое сознание, продолжая расширяться, убивая цинизмом охреневшего хозяина города, в котором я с дочерью осталась заложницей, и ждать спасения было неоткуда. – Тебе же не составит труда постараться и сделать все от тебя зависящее, чтобы я был доволен? - Как сын? – я непроизвольно понизила тон, придав голосу температуру нуля, хотя и понимала, что это не сыграет ровно никакой роли. - Лучше всех. Если у тебя вновь появилось желание поиграть в детского психолога, поверь, в этом нет необходимости. Предлагаю примерить на себя иную роль, более привычную. Начинай собираться, потому что за опоздание я накажу тебя с особым усердием. Мне надо было уже перестать удивляться этому цинизму и наплевательству. От добра добра не ищут, я всегда это понимала, но даже не предполагала, как ударит подобный официальный тон. Я ведь еще даже не пришла в себя от ужаса на вечеринке, откладывала его в тайный отсек сознания, хотя он и без того был переполнен моей болью. Рано или поздно она взорвется, либо наоборот, застынет льдом, пустит свои леденящие прожилки по всей сущности ослабленной противостоянием женщины с одной-единственной целью – даровать ей бессмертие путем эмоционального анабиоза. В груди будет биться осколок льда, по привычке гоняя кровь и охлаждая ее с каждым ударом. Однажды это случится, если я не сломаюсь. Сейчас мне не хотелось думать о том, что именно для этого должно произойти, но я понимала, что последующий удар будет сокрушительнее предыдущих. - Я привезу тебе белочку из «ледникового периода». Огромную, - пообещала дочери, которая расплакалась и упрекнула меня в том, что я обещала никуда не уезжать. От ее слез у меня сжималось сердце, а ненависть к мужчине, который сейчас в буквальном смысле слова держал в руках мою жизнь, начала набирать обороты, разжигая внутри чувство мести. Впрочем, сейчас было слишком рано до ее реализации. Я была выбита из колеи, опустошена, напугана и готова на все, лишь бы мне дали нормально пожить – не ради себя, ради Евы, которая (права была Никея) чувствовала мое состояние. Если мое обреченное послушание сможет хоть ненамного сгладить градус тревоги и безысходности, я готова была играть эту роль, сцепив зубы. Огромная новостройка с огороженной парковочной зоной перекрыла обзор проспекта Победы. Сердце сорвалось в пропасть тревожного предчувствия, я поспешно протерла салфеткой взмокшие от волнения ладони, когда водитель открыл дверцу и подал руку, приглашая меня выйти. - Я вас провожу, - я не удостоила его ответом. Мне так хотелось на мгновение обмануться и заставить личного охранника Лаврова думать о том, что это я заставила его влиятельного босса ждать своего визита, а не покорно шла на заклание, как бедная овечка. Когда ты загнана в угол, тебе кажется что все без исключения окружающие люди прекрасно осведомлены о твоем состоянии и знают ситуацию в деталях. Вряд ли Дима делился с подчиненными своими планами, но я уже потихоньку впадала в эту привычную истерию проигравших все свои сражения. В зеркале отразилось двое людей, до безумия похожих друг на друга выражением лица – замкнутая невозмутимость, покер фейс на пике своего совершенства, впечатление железного контроля без единой эмоции. В моих глазах не было страха, и только стеклянный застывший взгляд говорил о том, насколько сильно я не желаю делать то, чего от меня сейчас потребуют за закрытыми дверями. Я гордо вошла в прохладный холл, не обращая внимания на молчаливого конвоира. Глупо было ожидать, что Лавров встретит меня в коридоре с букетом в руках или, что ближе к правде, длинным стеком. Я остановилась перед тремя темными дверьми. Не хватало только таблички «направо пойдешь – все потеряешь». - Прямо. Приятного вам отдыха. – Надо же, бодигардам разрешено говорить? Дрожь пробежала по моей спине от мысли, что он может догадываться о том, что будет происходить за этими дверями, но я уверенно повернула позолоченную ручку, шагнув навстречу неизвестности… или известной реальности, в которой мне ни на миг не стало легче. Комната, залитая солнечным светом. Широкие панорамные окна, легкий ветерок колышет занавеску, отчего по практически черному паркету бегут причудливые смазанные блики и полутени. Мебели почти нет, минималистичный хай-тек в оттенках солнечного тепла и крепкого кофе. У меня не осталось никаких сомнений, что эта квартира принадлежала ему – иногда цвета и оттенки могут сказать гораздо больше, чем подробная документация, прописывающая право владения. Я была на территории врага, диктат интерьера кофейного цвета надавил мне на плечи, не позволяя дышать полной грудью и сохранять иллюзию того, что я могу что-то решать. Эта была камера пыток формата люкс, пусть даже я не видела андреевских крестов и прочей атрибутики, хотя еще, наверное, не вечер? Стук каблуков гулко отдавался эхом в комнате, когда я, как завороженная, сделала несколько шагов по направлению к огромным окнам. Одно из них было приоткрыто в режиме микровентиляции, теплый ветерок прошелся по пылающей коже, играя моими волосами. Я подошла ближе и едва не закричала, осознав, что за стеклом нет никакой лоджии. - Тебе настолько неприятно быть со мной, что ты решила полетать с 12 этажа? Нет, шок от огромной высоты был не таким критичным, как сам факт его присутствия и того, что он собирался со мной сегодня делать. Как бы я ни пыталась ухватиться обеими руками за шаткую вероятность того, что в нём проснется жалость или даже уважение, учитывая, сколько испытаний я вынесла и не сломалась, здравый смысл прекрасно вопил о всей смехотворности подобных надежд. Сердце рухнуло к ногам, горло перетянуло удушающей пленкой, а мне оставалось только поблагодарить высшие силы за то, что он сейчас не видел моего лица, все так же оставаясь незримой тенью за моей спиной. - Я не слышу ответа. - Я не суицидница. – мои глаза почти молниеносно защипало от слез отчаяния. Казалось, пропасть в двенадцать этажей была для меня некимс предостережением свыше: подчинись или падай в эту бездну. Третьего не дано. - Ты совершила ошибку. Исправим ее? – что-то прохладное и гибкое коснулось моей щиколотки, прочертив маршрут до икры ласкающим прикосновением. Миновав подколенную впадинку, предмет, пока что не идентифицируемый мною, усилил нажим, буквально вдавливаясь в нежную кожу бедра. Я с трудом подавила всхлип. Мне просто надо закрыть глаза и отключить свои эмоции, и все прекратится. Несколько часов, и я буду свободна на сегодня. Нажим наконечника – я осознала, что это стек, - ослабил давление и скользнул между моих плотно сжатых ног, поднимая шелковый подол платья до уровня ягодиц. Я хотела оставаться невозмутимой, но, когда мужские пальцы впились в кожу, оставляя гематомы в попытке заставить меня раздвинуть ноги, едва не потеряла над собой контроль. Напряжение последних дней, недель, черт с ними, даже месяцев достигло критической отметки, когда чужая ладонь накрыла лепестки моей гладко выбритой киски, пытаясь проникнуть внутрь сразу двумя пальцами. Учитывая то, что я не успела увлажниться – а обстоятельства этому не способствовали, - я зашипела от растирающей боли. - Юля, б**дь, прекрати сжиматься! Ты решила меня разозлить? Его шепот обжег мою ушную раковину, проникая вглубь сознания, сжимая удушающие тиски панического ужаса еще сильнее. Неконтролируемая дрожь – предположительно, ужаса - захватила мое тело, зарождаясь в кончиках пальцев и распространяясь со скоростью света. Я не осознала, что мои слезы прорвали блокаду зажмуренных глаз и побежали по щекам, когда чужие руки все-таки развели мои ноги в стороны. Прикосновение кончика стека к малым половым губам обожгло новым витком паники. Никто не собирался щадить мои чувства или же давать мне время подготовиться к этому неизбежному проникновению унижения. Это был триумф победителя, которому никто и ничто не могло сейчас помешать, более того, жертва сама стала перед ним на колени, склонив голову и согласившись терпеть унижения и насилие. - На колени! – нажим стека усилился, наконец проникнув внутрь сомкнутых складочек плоти, оцарапав нежную кожу ребристыми гранями в попытке сделать медленный поворот. Меня помимо воли пронзило разрядом чувственных искр, но это не вызвало прежнего желания толкнуться навстречу и расслабить мышцы, отдаваясь подступающему удовольствию. Вместо этого слезы побежали по моему лицу с удвоенной силой, колени практически не ощутили твердого паркета. Мне пришлось расставить пальцы, чтобы упереться ладонями в пол и не позволить рукам Лаврова согнуть меня в пока еще недопустимо унизительную для меня позу безоговорочной покорности. Несколько слезинок скатилось по моей щеке на черное дерево, засверкав в свете солнечных лучей. Я была уничтожена и сломана и могла только плакать, позволяя этому мужчине иметь мою судорожно сжимающуюся киску стеком, который спустя минуту заменили его пальцы. Массаж главной эрогенной зоны не прошел даром – фаланги проникли внутрь вагины на полную глубину вместе с характерным всплеском прибывающей влаги. Я не могла отрицать того, что от этого вторжения новые волны сладкого возбуждения побежали по моему телу, принуждая голосовые связки издать протяжный стон удовольствия вместо всхлипа униженной безысходности. Тело сорвалось в первобытный ритм подчинения и восхищения, а моя душа истекала слезами от отчаяния и осознания неправильности происходящего. Я не чувствовала нежности, ласки, заботы и безопасности в этих руках, которые терзали меня откровенно чувственными прикосновениями. Это было обладание, циничное изучение собственности, которая вновь вернулась к прежнему владельцу спустя годы. Он прекрасно видел, что со мной происходило, понимал, что дрожь вызвана не сексуальным возбуждением, а слезы продиктованы совсем не страстью с экстазом, но останавливаться не собирался, отмахнувшись от моей моральной боли, как от досадного недоразумения. Тело продолжало покорно принимать троянский дар грубых прикосновений, усилившихся толчков согнутых пальцев внутри меня, тогда как я догорала морально на костре этого беспросветного тупика. Иными словами, это был тот самый момент, когда я готова была проклинать свою сексуальность вместе с чувственностью и избавиться от нее раз и навсегда. Увлажненные моими соками длинные пальцы Димы прошлись по припухшим подрагивающим губам, прочертив едва ощутимые линии по мокрым скулам. Слезы, льющиеся беспрестанным потоком, смешались с влагой моего предательского, пустьб тольок физиологического, возбуждения на кончиках его пальцев. Я судорожно всхлипнула, когда они переместились на мои губы, разжимая линию сомкнутых зубов и проникая внутрь. Я дернулась, когда кисловатый вкус моего сока и соль горьких слез смешались на языке в коктейль двух несовместимых эмоциональных стихий, не в состоянии противиться чужой власти. Страх перерастал в отчаяние, поднимая стяги моральной боли внутри моего умирающего сознания. Этот жест был понятен без слов – он показал мне меня настоящую, истекающую желанием и слезами протеста, но не имеющую никаких сил этому сопротивляться. Вторая ладонь надавила на шейные позвонки, прижимая к полу. Я задрожала, когда на миг потеряла прикосновение его рук и тут же закричала – моя юбка от сильного рывка ладонью задралась вверх, обнажая подрагивающие ягодицы, звук расстегиваемого ремня запустил атаку ментоловых игл вдоль позвоночника. Сжатая пружина самоконтроля – или же того, что от него осталось, - разжалась с оглушительным треском, когда я осознала, что меня ждет повторение недавнего кошмара. - Остановись… - от сдавливаемых рыданий моя мольба напоминала набор междометий. Он не желал меня слушать. Пальцы впились в оцепеневшие плечи в попытке удержать мое тело в неподвижном положении. В тот момент я поняла одно: если это случится, я вряд ли смогу с этим жить. Панорамные окна и полет в объятия спасительной пустоты с высоты в тридцать пять метров будут единственным выходом.