- Да, мы уже не вместе, попрошу не оглашать эту сенсацию на всю страну, - я не сразу поняла, что моя приятельница резко замолчала, а в глазах появился самый настоящий страх. Она смотрела прямо поверх моей головы. Стилист колдовала над укладкой, и я на миг испугалась, не отрезали ли мне мои шикарные каштановые волосы под корень. Ее помощница, как раз шнуровавшая на моих ногах белоснежные “сникерсы”, вдруг резко прекратила свое занятие. Я даже не успела повернуть голову на источник их испуга. - Это правда? Вы расстались? Белоснежные стены гримерки с зеркальными, мать их, панелями поплыли перед моими непроизвольно округлившимися глазами. Спокойный голос без оттенка каких-либо эмоций взрезал мой неокрепший мир тектоническими разломами, выбив холодную испарину под тонким дизайнерским шелком платья. Я не раз рисовала в воображении наше столкновение, но реальность расставила все на свои места. Мне вновь захотелось стать невидимой и забиться в угол. Кажется, я готова была закричать, когда сильные руки развернули кресло на себя и я оказалась перед обжигающим огнем черно-кофейного взгляда. И как всегда, я бы под дулом пистолета не призналась самой себе, что непроизвольная дрожь была вызвана совсем не страхом. - Оставьте нас на несколько минут, - приказы мэра не подлежали анализу и обсуждению. Стилист с визажистом испарились моментально, Доминика попыталась что-то пискнуть по поводу нашего скорого дефиле, но так и осталась неуслышанной. Несколько зависших секунд, чтобы первый шок улегся, а я не запуталась в силках прожигающего взгляда. Я сейчас видела только то, на что не должна была обращать внимание. Усталость в его глазах, которые из последних сил пытаются не дать набирающей силу темноте поглотить платиновые всполохи, и этим выдают его с головой, в отличие от голоса, который он может контролировать. Едва заметные морщины в уголках глаз, совсем не от циничного прищура, к которому так привыкла. Отчаяние на грани фола – не хватает лишь бегущей строки на его лбу с ярким лозунгом «Спаси меня!». Я вижу то, что не предназначено для моего сознания! - Что ты творишь? Какого ты делаешь это с нами обоими? Почему я не удивляюсь? Почему считываю этот непонятный большинству отпечаток страдания с его лица и не испытываю никаких эмоций: ни самодовольства, ни злости, ни слабости и даже страха? Нормальный, совершенно обычный промежуток времени, за который я убедила себя, что его нет больше в моей жизни, дал мне передышку - и моя кровь очистилась от боли и ужаса, связанных с его именем. Все закономерно, даже эта встреча. Человек на пределе? Я вас умоляю, у киборгов не бывает предела. - Это преимущество всех политиков - врываться в гримерку к моделям? У меня через пятнадцать минут выход, я не задохнулась от шока и не забыла. Я говорю это только потому, что неосознанно прикоснулась к грани, пока что оцарапала ее щит идеальным маникюром и поспешно отошла обратно. Когда ты на одной арене с убийцей, человечность замирает. Все твои защитные силы мобилизуются и приводят организм в полную боевую готовность. А сейчас я понимаю, что могу спокойно добить его словом. Ласковая убийца, которая подрывала его защитные крепости день за днем и практически подобралась к самому эпицентру. Нет больше страха, сожаления или желания в любом его проявлении. Только здравый рассудок, который отравлен спасительным цинизмом. Да, Юля, ты сейчас для кого-то целый мир, и только тебе решать, расколешь ты его на части одним словом или благосклонно согласишься дать иллюзию тепла. Я понимаю, что могу и то и другое, и каждый из этих вариантов вызывает одинаковые эмоции. Этот исход был предрешен с самого начала. Вероятность пятьдесят на пятьдесят: либо да, либо нет. Третьего не дано. - Ты ошибся, - вспоминаю о первом вопросе и благосклонно прощаю то, что на свой риторический так и не получила ответа. - Мы не расстались, я просто не планировала связывать себя узами брака снова. Мне просто надоело внимание прессы. Знакомый прищур возвращается. Черта с два я его обманула. Он все знает, наша тесная связь не прерывалась ни на секунду. Диаграмма моей боли и чувство неловкости начали стремительно снижаться, стоило Марко подписать контракт с норвежским футбольным клубом, а мне понять, что любовь на расстоянии - не моя участь. Я смотрю в потеплевшую гладь разбавленного эспрессо и понимаю, что он знает это так же, как знаю я сама. Мои стрелы достигли цели, возможно, он понимал, что это была жестокая игра с моей стороны, но она все равно наносила ему один за другим сокрушительные удары. Моя месть была тоньше, коварнее и опаснее. Она называлась равнодушием, тогда как его вендетта была одержимостью, исключающей бесстрастность. - Никогда больше не смей мне врать! - теперь дрогнул даже голос. - Тебе самой не надоело отрицать неизбежное? Ты же просто делаешь это мне назло! Я устал ждать, когда тебе это надоест! - А ты отбей у меня эту охоту тем, что до сих пор лежит в твоем столе. - Даже воспоминание об этом уже не бьет по сознанию. Победителей не судят, а моя победа настолько влилась в кровь за время холодного противостояния, что воспринимается как должное. Я спокойно поднимаюсь, даже не замечая, как дрожат ноги. Скоро выход, может, мэру глубоко наплевать на воспитанников детских домов, но лично мне - нет. Благотворительность для меня не пустой звук и я не собираюсь задерживать наш с Доминикой выход. - Юля, перестань. Непонятно, что размывает мое отражение в зеркале в тот момент, когда я слышу его голос. Я больше не умею плакать даже наедине с собой. Я услышала в его голосе то, чего там никогда не было и не могло быть. - Возвращайся. Просто давай попробуем начать все сначала. Когда-то я это уже слышала. Точно, в прошлой жизни. Сколько ни представляла нашу встречу, в моем воображении всегда были долгие переговоры, а угрозы сменялись просьбами, и наоборот. Время вносит свои коррективы во все. Может, сложно было ожидать от политика долгих прелюдий и пояснений. Мне не надоело играть в свои игры. Мне стало скучно играть в них на одном и том же поле. Губы выглядят пересохшими, все, что меня занимает в данный момент - капля блеска. И еще выход на подиум, у стилиста меньше семи минут. Я улыбаюсь своему отражению. Обычная улыбка, но я мысленно добавляю ей демонический оскал. - Ну давай, попробуем все сначала, если у тебя хватит на это сил… В ту ночь мы впервые говорили. Долго. Обстоятельно. И что меня поразило сильнее всего, без желания впиться зубами в его глотку или утопить в упреках. Наоборот, я поражалась своему спокойствию. Легко принимала озвученные доводы, как должное. И в его словах не было ничего того, что я сама не знала. Когда я впервые перешагнула порог его дома с намерением остаться - хоть в этом я не бежала от себя, - я все для себя уже решила. И опять-таки, черта с два я бы призналась себе в этом. - Мои правила никто не отменял! – это, я так понимала, был аналог ритуальному поднятию на руки, переносу через порог и кота на счастье вперед. Тогда моя уверенность в том, что я поступаю правильно, несколько пошатнулась. Зря я ожидала, что он сразу упадет к моим ногам за одно только появление на его территории. Заявление о правилах показалось мне несколько преувеличенным. Теперь в доме двое детей, ни о каких ошейниках, цепях, позах покорности и прочих прелестях ЛС не могло идти и речи. Как и о том, чтобы расслабиться окончательно и сдаться на милость победителя. Возможно, я считала свое возвращение чистой воды авантюрой и уповала исключительно на время, которое расставит все по своим местам. Стена непонимания и прошлых обид не рухнула с первыми шагами по коридорам его особняка, она, может быть, только слегка пошатнулась, после того как я почувствовала кожей расположение Данила… дети никогда ни в чем не виноваты. Даже если бы у меня возникла когда-либо мысль заставить его ребенка испытать то, что коснулось Евы, я бы никогда не позволила ей укрепиться в сознании. Вместе с неуверенностью и сомнением в том, правильно ли я поступаю, вернулся страх. Были моменты, когда он засыпал окончательно, и тогда сознание подпитывалось триумфом. Несмотря на то, что я не прекратила ощущать довлеющую, не всегда дискомфортную власть сильного мужчины, чувство собственной победы никуда не уходило. Стать центром вселенной того, кого ты не переставала любить никогда, как бы в себе ни отрицала подобного, – то, что должно было поддерживать ужас на пике самого высокого градуса, сейчас стало предметом гордости и самодовольства. Шаткая система, которая еще долго не обретет своей окончательной стабильности. Его одержимость уснула, мне хотелось верить, что в этот раз надолго. Непривычная прежде нежность затопила мои оборонные баррикады волнами растерянности и смятения… это могло стать моей реальностью гораздо раньше, исключить тот кошмар, через который я прошла снова и выстояла. Все еще сомневаясь в правильности своего выбора и успокаивая себя тем, что могу уйти в любой момент и никто меня не остановит (обманчивое заблуждение – все, что сейчас не давало мне сорваться), я перешагнула самый высокий барьер своего сознания. В самую первую ночь на вражеской территории, когда вначале просто оцепенела, не в состоянии пошевелиться, меня пугал полумрак, хоть это и не была всепоглощающая тьма. Я даже не вздрагивала от его прикосновений и старалась не показать, какой ужас вызывает во мне одна только мысль о предстоящем. Кажется, я могла думать только о том, сколько боли причинила любимому мужчине своим поведением по возвращении в Харьков от Крамер и чем мне это сейчас обернется на том поле боя, где я никогда не умела выигрывать. Я не имела права даже на крики и истерику, не столько потому, что боялась напугать детей, а лишь от мысли, что добровольно согласилась и на это тоже, когда пришла сюда по собственной воле. Если бы в нем было хоть на несколько процентов больше той самой одержимости, которая едва не разрушила мою жизнь, я бы умерла от остановки сердца в ту самую ночь. Если нежность и власть можно соединить, расплавить в одном котле и изваять нечто новое, именно это в итоге и унесло мой ужас окончательно, отправив в глубокий сабспейс без каких-либо физических и психологических воздействий. Все движется по кругу. Утром я понимала, что перешагнула точку невозврата окончательно… и впервые в жизни это сделало меня окончательно счастливой. Если страх и остался в сознании, он стал совершенно иным: сладким, будоражащим и манящим, как персональный сорт эксклюзивного наркотика. Уже спустя несколько недель бесконечная нежность и обращение, как с фарфоровой статуэткой династии Минь, начали вызывать тихое раздражение. Я скучала по проявлениям первобытной страсти, по тому накалу эмоций, когда останавливается сердце, бесконтрольная дрожь берет власть над телом, а чувства мечутся по огромной вселенной, которая сейчас скомпонована до размеров обычной коробки, и в ней безумно тесно. Наверное, я уже не могла жить без его одержимой любви, которая требовала постоянного доказательства… Мои крылья выросли и приобрели широкий размах. Иногда мне кажется, что они пылают огнем преисподней даже сейчас, когда трепещут от страсти, а я забываю себя в его руках. Это уникальное время, пожалуй, единственное, когда моя сущность заключает с ним временное перемирие… но все равно я позволяю себе отрывистые контрудары по сознанию мужчины, который очень виноват передо мной. “Я хочу поиграть”, - мне в последнее время кажется, что он боится кодовой фразы, а вовсе не того, что я рассыплюсь на осколки от санкционированного вторжения тьмы. В ту ночь я все это получила сполна. После того как я обнаружила особо не скрывающихся надсмотрщиков, во мне клокотала ярость: - Ева, мы уезжаем! Мне не пришлось даже собирать вещи или вызывать такси. Наши дома располагались в одном коттеджном поселке на расстоянии километра. Я сцепила зубы, когда Ева вместе с Данилом, два маленьких манипулятора, залились слезами. Лавров все услышал по телефону, сейчас я была избавлена от необходимости устраивать сцену перед детьми. «Дома поговорим», - кажется, я оторвала его от очередного заседания горсовета. У меня сжалось сердце, и я едва не произнесла ругательство вслух, когда Ева, маленькая предательница, вырвала свою ладошку из моей руки и бросилась к Лаврову, размазывая по лицу слезы. Словно для того, чтобы добить меня сильнее, моя дочка позволила Диме поднять себя на руки и уткнулась заплаканным личиком в его плечо, обвив шею руками. Ничего наигранного я в этом не увидела. - А если мы попросим тебя вместе? – я не заметила в хищном прищуре Димы ни малейшей угрозы, злость застила мои глаза. Может, я не уловила невысказанного предупреждения еще и потому, что в этот момент его рука с неподдельной нежностью гладила волосы моей дочери, и она стремительно успокаивалась у него на руках. Не в состоянии принять увиденное до конца, перевела взгляд на Данила и едва не вздрогнула от зеркально похожего выжидательного взгляда. - Никакой охраны. – Мой голос все-таки дрогнул, когда я уже в который раз произнесла свое условие. - Мы поговорим с тобой об этом позже. Так ты остаешься? В конце концов, глупо было бегать от дома к дому при первом столкновении интересов. Давно миновал тот момент, когда я могла уйти, не разрывая собственную душу. - Ты нарушила мои правила! – я все еще не видела угрозы даже тогда, когда Ульяна забрала на день Данила, а Ева якобы невзначай уснула в доме матери. В ту ночь в меня буквально вколотили основные правила с каждым размеренным ударом стека, рывком за волосы и монотонным повторением основных постулатов. Я не принадлежала сама себе, когда меня захлестывали рыдания, которые были по своей сути освобождением, и я пыталась разорвать крепления цепи, чтобы вцепиться в его колени и уверить в том, что никуда уже не могу уйти, – и совсем не из-за боли, которая сейчас выжигала иную боль и последний барьер между нами. Сколько раз за эти безразмерные часы возведенной в квадрат тьмы мое сердце останавливалось и срывалось снова в хаотичный ритм, сложно было подсчитать. Я была слишком уверена в собственной недосягаемости и в том, что сделала ему одолжение своим возвращением. Когда все закончилось, я не понимала, на каком я свете и что именно чувствую. Отбивалась от его рук, когда с меня наконец сняли цепи, на самом деле желая одного: чтобы обнимали еще крепче, несмотря на мое сопротивление, и ни на миг не прекращали держать в своей багровой обители боли и уникального счастья понятного только нам воссоединения. - Ты едва не убила меня, заставив поверить, что снова убегаешь! Я только уверился, что мы обрели друг друга, новой потери я не выдержу… – какое значение имела моя боль рядом с тем, что я расслышала тогда в его голосе, окончательно успокаиваясь в сильных руках и впервые засыпая с улыбкой на губах без всякого снотворного. Я больше не хотела уходить. Даже если подобное будет повторяться каждую ночь, и Тьма моего любимого мужчины окончательно вытеснит свет. Он это знал без всяких лишних слов. Это было самым желанным и сказочным безумием – наконец принять собственную сущность, запустить подрагивающие пальцы в загривок безумного и одержимого монстра, чтобы подарить ему часть собственного тепла своим прикосновением. Кажется, я в этом несколько преуспела. Иногда мне приходилось все брать в свои руки. «Я хочу поиграть» - ключевая фраза, которой он поначалу сопротивлялся, переживая за мое моральное состояние. Да, раньше подобное причиняло мне боль. Трудно найти в этом удовольствие, когда тебя планомерно уничтожают, не предоставив взамен защиты. Сейчас же у меня было ее в избытке. Единственное, на чем я настояла, - хотя бы в течение года не поднимать вопрос о законной регистрации брака. Осторожность? Сомнения? Или я должна была соблюсти хотя бы одно, пусть и лишенное смысла, условие? Данилка прикипел ко мне куда сильнее, чем я предполагала. Настолько, что это иногда доводило Еву до слез. Ульяну, кстати, тоже. Я не знаю, почему не испытывала к ней ревности или неприязни, – возможно, была настолько уверена, что его одержимость мною не оставляла другим женщинам шанса? Жизнь вошла в привычную колею с попеременными взлетами и падениями, будто чертила причудливую диаграмму. Да, я никогда не умела быть покорной, я буду создавать своему мужчине тупиковые ситуации до самой старости. Меня не пугал даже страх возможных наказаний. Роль покорной тени никогда не была моей ролью. У Лены с Брайаном родилась дочь. Моника Крамер поразительно похожа на отца. Валерия Полякова, убедившись в том, что со мной все в порядке (ей для этого понадобилось немного – просто посмотреть в мои глаза), вернулась в Германию, где продолжила приумножать наши капиталы. Илья, к слову, достиг немалых успехов на этом поприще. А я спустя год вспомнила о собственном клубе, хотя Штейр вывел эту часть бизнеса на более высокий уровень и без моего участия. Он сам к тому времени стал отцом. Роль любимой женщины нового альфы города возносила меня к самым далеким пределам нашей уникальной вселенной, но бездействие никогда не было заложено в моем характере. Фонд. Клуб. Магазин. Все у меня сейчас выходило практически играючи, а разве могло быть иначе на волнах абсолютного счастья? …Я снова опускаю на гранитную плиту букет белоснежных роз, испытав секундный укол вины за то, что непроизвольно погладила золотую печатку с черным бриллиантом. Понадобилось довольно много времени, чтобы я приняла предложение Лаврова. Если мой мужчина считает, что семья будет полной с наличием штампа в паспорте, пусть так и будет. Должна же я идти на компромиссы хоть иногда? - Я понимаю тебя, - если за мной кто-то наблюдает, уже наверняка привык к тому, что я разговариваю с могильной плитой с пугающей искренностью. – Все, как ты и хотел. Я раньше говорила тебе, что никогда не смогу тебя простить и однажды сделаю ему больно снова. – Порыв ветра заставляет меня стянуть отвороты полушубка у горла. В последнее время мне некомфортно здесь. Может, потому, что несколько дней назад Александр впервые за долгое время пришел ко мне во сне и попросил больше его не навещать так часто? – А знаешь, я ничего этого не сделаю. Просто не знала, как тебе сказать. Поняла давно, ты понял это еще раньше, чем я. Спи спокойно, у меня больше нет желания причинять кому-либо боль. В конце концов, потому что я действительно люблю его… Передаю теплый поцелуй через собственные пальцы, приложив их к холодному камню. В этот раз мне кажется, что мрамор согревает кожу ответным теплом. Последний взгляд в его ясные глаза на фотографии, испуганный рывок сердца, когда кажется, что я вижу в них одобрение и умиротворение… перед тем как развернуться и пойти прочь, сжав ободок кольца и больше не скрывая искренней улыбки, которая, кажется, так неуместна в этом самом месте… Дима Когда моя любимая девочка вернулась в город, шел теплый летний дождь. Затяжной, не прекратившийся даже ночью, смывающий отголоски недавнего прошлого – может, именно в это мне на тот момент хотелось верить. Ее имя всегда будет таять на губах свежестью летнего дождя, она и эта природная стихия уже неразлучны. Он может вызвать катастрофические наводнения. Заставить реки выйти из берегов и прорвать плотины. А может напоить безжизненную пустыню живительной влагой. Это будет еще не скоро. Тогда я знал наперед, каким-то шестым чувством, что засушливый сезон будет длиться не одну сотню часов, которые сольются в дни, недели и месяцы. Я был к этому готов, но не мог предположить, насколько больно будет умирать от жажды в отсутствие моей любимой девочки. Наблюдать за тем, как она отчаянно пыталась сбежать от самой себя… переживать моральную клиническую смерть, когда мне покажется, что ей наконец это удалось. Поначалу я старался не замечать ничего, кроме работы. Ни слез сына, ни надежды в глазах Ульяны, которая была на седьмом небе от счастья, осознав, что я вернулся без Юли, ни ее морального угасания, когда моя бывшая жена наконец поняла, что этот факт ничего не изменит для нее. Увы, скрыть что-то в этом мегаполисе практически нереально. Пресса словно издевалась надо мной, демонстрируя Юлю в компании перспективного футболиста. Когда я впервые после долгой разлуки увидел ее на приеме вместе с ним, не ощутил никакой угрозы. Неизвестно, как бы все сложилось, если бы я тогда разглядел эту зародившуюся симпатию. Жизнь продолжала крутить в своем чертовом деловом колесе. Это было необходимо, чтобы не сойти с ума окончательно. И это не удержало меня однажды от срыва, который не коснулся ее… впрочем, он тоже не имел смысла. Марко Витич подписал контракт с футбольным клубом Норвегии. И тогда от одной только мысли, что Юля может спокойно уехать с ним и я никогда больше ее не увижу, мне захотелось разнести этот город ко всем чертям. Тогда я буквально силой заставил его встретиться со мной, ни на что особенно не рассчитывая. Циничная усмешка центрального нападающего резала натянутые нервы с особым садистским удовольствием со стороны последнего, когда он спокойно выслушивал мои требования оставить Юлию в покое. - А я наслышан о ваших методах, - дипломатично подколол местный Роналдо. – Вы умеете расправляться с каждым, кто посмотрит в ее сторону. И я не от нее это узнал. Что дальше? Сейчас попробую догадаться… Мне переломают ноги в подъезде? Глупо, и в этот раз вам вряд ли удастся остаться в тени. Натравите на меня комиссию по допингу? Низко даже для вас. Можно попробовать дотянуться до УЕФА, только что вы им скажете? Центральный нападающий спал не с той женщиной? - Оставь ее в покое. – В последнее время я не считал нужным размениваться на долгие разговоры. - И речи быть не может. Научитесь красиво проигрывать! – подмигнул мне на прощание Витич. Спустя месяц я узнал, что на тот момент они уже были не вместе, но этот человек готов был стоять до последнего за Кравицкую. Юля всегда умела выбирать исключительно достойных мужчин… Я заслужил эти месяцы ада. Если понадобится, я переживу их еще раз, чтобы наконец обрести уверенность в том, что она больше никуда не исчезнет. Достоин я хотя бы права на счастье или нет, довольно спорный вопрос. Мне проще не искать на него ответа, а пройти этот ад снова, вздрагивая, просыпаясь, обнимая мою ненаглядную девчонку и сходить с ума от мысли, что она со мной и никуда больше не денется. Попытки с ее стороны были и будут. Но в этом я всегда останусь непреклонен. Если понадобится, посажу на цепь в подвале – мне все равно, как это будет выглядеть, потому что я не имею права потерять ее снова, я точно свихнусь. И будь я проклят, но цепи и подвал в последнее время не вызовут в ее сознании ничего иного, кроме восхищения с примесью сладкого страха… Моя любимая девочка уникальная. И я никогда не захочу менять какие-либо черты в ее неспокойном характере. Это маленький дикий котенок, который вопьется когтями в шею перед лицом угрозы потерять то, что ей так дорого. Моя задача сейчас в ином. Если ее выбор – идти навстречу счастью самым изматывающим и долгим путем, то я должен постараться сделать все, чтобы она не сорвалась с обрыва, смягчить острые углы ее собственного маршрута, который был изначально предназначен ей. Не разжимая собственных пальцев на ее подрагивающих запястьях, но в то же время делать это незаметно, балансировать на грани двух крайностей – между собственной одержимостью и осторожностью, чтобы никогда больше не причинить ей боль. Этого не должно быть в нашей обновленной вселенной. Поначалу был страх. Страх за то, что однажды я открою глаза, и все окажется иллюзией, продолжением ее психической вендетты с одной только целью – показать, как мы могли быть счастливы, и скрыться в решающий момент. С этим я никогда не буду мириться. Любой компромисс, даже в ущерб себе, ради ее счастья – но никогда не будет места подобной манипуляции в любом ее виде. Ты чувствуешь, что сердца начали биться в одном уникальном ритме? Ты осознаешь, что эту связь уже не разорвать никаким обстоятельствам? Мне хочется задавать ей подобные вопросы каждый день, даже когда я понимаю: она ощутила это гораздо раньше, чем я. Страх не исчезает вдруг, в какие-то моменты мне кажется, что я вновь срываюсь в собственную бездну без права на ее прощение и тепло. А потом она просто садится на руки, обнимая за шею и прижимаясь к груди. Ее сердечко бьется вровень с моим, подстраиваясь под его ритм. В ее глазах иногда стынет лед, а в такие моменты я просто уверен, что он тает без следа. Может, именно поэтому она боится смотреть мне в глаза? Мне хочется сжать ее до хруста в костях и не шевелиться, мне никогда не будет много доказательств ее ответных чувств, и в то же время я готов утопить ее в нежности, которую я в себе никогда прежде не подозревал. Ее глубина безгранична. «Я хочу поиграть». Ее эротичный шепот сводит меня с ума. В первые дни я даже слегка боялся ее невинной просьбы. Знал, что не перенесу, если это окажется вовсе не ее желанием, а вынужденной попыткой утихомирить мою тьму, которая до сих пор вызывает в ее сознании панический ужас. Иногда мне, при виде ее слез и желания уйти в свой замкнутый мир, где боль и освобождение идут рука об руку, скрепя сердце приходится идти наперекор себе и непроизвольно заставлять ее испытывать эти эмоции снова. Пока есть угроза того, что я могу ее потерять, я соглашусь на все. Остается надеяться только на то, что в этот раз я не повторю прошлых ошибок и смогу удержаться от шага за финальную черту… Счастье иногда приходит даже к тем, кто этого не заслуживает. Я до сих пор не понимаю, что же именно произошло и как мне удалось достучаться до высших сил, которые вновь после таких испытаний подарили мне уникальную возможность и право на любовь самой дорогой женщины в этом мире. В это было очень сложно поверить, понадобился не один месяц для того, чтобы холодный блеск и отстраненная задумчивость в глазах Юли сошли на нет. В последнее время я вижу только ее улыбку, и у меня больше нет оснований сомневаться в ее искренности. - Почему ты не сделал лазерный шов? – спросила однажды моя девочка, осыпая невесомыми поцелуями след от лезвия катаны. Свою коллекцию она отказалась перевезти ко мне в дом, как я ее ни уговаривал. «Я же тебя когда-нибудь просто зарежу к чертовой матери. Не искушай», - во время подобных шуток она всегда смеется счастливым смехом. Вряд ли в этой шутке есть хотя бы капля правды. - Может, чтобы всегда помнил о том, что готов на все ради тебя? – я до сих пор уверен, что это безумное решение не было напрасным. Я не рассчитывал, что, увидев подобное, она сразу вернется. Это был всего лишь шанс на то, что она согласится меня выслушать. - Мне тогда показалось, что ты окончательно тронулся головой… - Ты всегда обладала уникальным даром сводить меня с ума! Она больше не боится. А мне сложно поверить в то, что я когда-то пил ее страх, рискуя захлебнуться в его источнике, и получал от этого извращенное удовольствие. Куда сильнее иной спектр эмоций: любить самую прекрасную из женщин и насыщаться ее взаимной любовью.