— Спасибо, Жуга… Балаж молчал. Выражение лица у него было самое кислое. — Тут, неподалеку, город есть, — сказал после недолгого молчания Реслав. — Вечно с его жителями что-то приключается. Может, там для тебя какое-нибудь дело найдется? — Может быть… Как он называется? — Гаммельн. Жуга покивал задумчиво, посмотрел вдаль: — Пожалуй, я загляну туда… — Прощай, друг, — сказал Реслав. — Я не забуду, как мы вместе ходили по углям. Может, еще свидимся. — Прощай, Реслав. Счастья тебе. И тебе, Ганна. Да и тебе, Балаж, тоже. Жуга повернулся и зашагал вдоль по дороге. Остановился, поднял на руке посох, размахнулся, забросил его в кусты и пошел дальше, уже не останавливаясь больше. Он все шел и шел, а двое парней и девушка все стояли и молча смотрели ему вслед, пока его нескладная фигура не скрылась вдали. Оправа: ГОВОРЯЩИЙ 2 Медведь повернул к травнику перемазанную земляничным соком морду. Фыркнул. «И это все? Ты просто повернулся и ушел?» Жуга пожал плечами. — Нет. Конечно, нет. Но как я мог остаться? Для чего? «Вы, люди, вечно ищете, как обмануть природу. И эти ваши самки тоже… А этого колдуна из старой башни, я знаю,»— задумчиво проговорил медведь. — Ты хотел сказать — знал? «Ах-р! — вздыбился медведь. — Знал, знаю, буду знать — какая разница?! В конце концов, совсем не в этом дело… Тот, кто помог тебе вернуться в мир, мог разъяснить и остальное. Глупая человеческая гордость! Почему ты отказался?» Травник промолчал, и зверь успокоился также внезапно, как и разъярился. «Ну ладно, — проворчал он. — Что там было после?» ТРИ СЛЕПЫХ МЫШОНКА Вывеска была яркая и большая. На серой каменной стене она сразу бросалась в глаза, заметно выделяясь из череды грубых жестяных бочонков, сапог, кренделей и колбас, которых множество висело над дверями других лавочек и мастерских. Чувствовалось, что хозяин не поскупился и нанял умелого рисовальщика — на желтом фоне, в прихотливом обрамлении зеленых листьев полукружьем изгибались красные готические буквы. Надпись гласила: IOGANN GOТTLIЕB FARMACIUS В правом нижнем углу была нарисована медная ступка с пестиком, в левом — стеклянный флакончик. Подойдя ближе, можно было прочесть написанное мелкими буквами: «Мази, бальзамы, порошки, настойки и другие целебные снадобья по доступным ценам. С разрешения Муниципалитета Вольного города Гаммельна». И все. Что тут непонятного? Господин Иоганн Кристиан Готлиб, главный аптекарь города, сидел в большом кожаном кресле и задумчиво смотрел в окно, уже битых полчаса наблюдая, как странного вида паренек на той стороне улицы рассматривает его вывеску. То был высокий, нескладный малый лет двадцати, с копной взъерошенных рыжих волос, ничем особо не примечательный, правда, может быть, несколько мрачноватый для своего возраста. Впрочем, последнее легко было объяснить: на улице шел дождь. Даже не дождь, а холодный осенний ливень, вымывавший из городских стен последние остатки летнего тепла. Небо заволокло тучами от края и до края. Тяжелые, как свинец, капли с тупым упорством долбили черепицу крыш, плясали мелкими брызгами, потоками низвергались в черные жерла водосточных труб, чтобы вырваться из жестяного плена далеко внизу, и бежать вдоль по улицам холодными бурлящими ручьями. Стояла осень, тот период между октябрем и ноябрем, когда уходящее лето еще может на прощанье подарить пару теплых дней, но обманывать себя становится все труднее, да и нет уже бодрящей утренней свежести, лишь висит в воздухе промозглая осенняя сырость, да пахнет прелой листвой. Осень — это такая пора, когда чешутся и болят старые раны, ноют суставы, и выползает невесть откуда застарелый ревматизм, а уж о простуде и говорить нечего: каждый второй кашляет и чихает. В такие дни в аптеке у Готлиба не было отбою от покупателей, но сегодняшний ливень отпугнул, кажется, всех. Редкие прохожие кутались в тяжелые намокшие плащи и шли быстро, чуть ли не бегом, и лишь рыжий паренек напротив аптеки был недвижим, стоял, о чем-то размышляя. Часы на городской ратуше пробили половину шестого. Иоганн Готлиб покосился на камин, где догорали последние угольки, вздохнул и плотнее запахнул подбитую мехом накидку — его знобило. Аптекарю было пятьдесят восемь лет, а это уже не тот возраст, когда организм способен сам себя обогреть, да так, что можно даже стоять на улице под проливным дождем… Да что же он торчит там, у стены, словно привязанный? Готлиб заерзал, устраиваясь поудобнее в скрипучем кресле, и в этот момент незнакомец, словно услышав его мысли, вдруг перешел улицу и направился к дверям аптеки. Звякнул колокольчик. Иоганн Готлиб встал, неторопливо спустился по лестнице и сам открыл дверь — прислуги у него не было, лишь приходила готовить и прибирать престарелая фрау Марта. За дверью было сыро и холодно. — Добрый день. Стоявший на пороге юноша был на полголовы выше старого аптекаря. Яркие голубые глаза смотрели цепко и внимательно. У правого виска белел узкий рваный шрам. Одежда его была мокра. С волос капало. — Добрый день, — с легкой улыбкой согласился Иоганн Готлиб, хотя по всему было видно, что день сегодня выдался — хуже некуда. — Чем могу служить, молодой человек? Юноша остался серьезным, лишь переступил неуверенно и снова покосился на вывеску. — Мне сказали, — медленно выговаривая слова, произнес он, — что здесь живет господин Готлиб, городской знахарь. Это так? Тот кивнул с медлительной важностью: — Да, это я. Но я не знахарь, юноша, я служу фармации именем Господа и науки. Среди моих клиентов много городских вельмож и даже — сам граф Генрих фон Оппенгейн… Мне показалось, ты долго раздумывал, прежде чем постучаться. Тебя смутила моя вывеска? — Я плохо умею читать, — хмуро признался тот. — Да еще эти рогатые буквы… — Вот как? — Готлиб поднял бровь. — Думаю, в любом случае трудно пройти мимо такой яркой надписи. Паренек замялся смущенно. — Видите ли… э-ээ… — Он замешкался, провел рукой по мокрым волосам. Стряхнул с ладони холодные капли. — Как бы это сказать… В общем… Аптекарь умоляюще воздел руки: — Довольно. Довольно, юноша. Кажется, я совсем тебя запутал… У тебя, наверное, какое-то дело ко мне? — Да, я… — Пройдем-ка в дом — мои кости уже не те, что были раньше, и не выносят такой сырости, да и ты слишком долго пробыл под дождем, чтобы нормально соображать. — Спасибо, — сказал тот, перешагивая через порог. — По правде сказать, я люблю дождь. — Неужели? — Иоганн Готлиб закрыл дверь. — Ха-ха! Кто бы мог подумать… Многие говорят, что любят дождь, сидя при этом у зажженного камина, но я впервые встречаю человека, который признался в этом, промокнув предварительно до нитки… Поднимайся. Сейчас, когда между ними не было запотевшего оконного стекла, Иоганн Готлиб смог лучше рассмотреть своего нежданного гостя. Теперь аптекарь понял, что первое впечатление его обмануло: юноша был не столь уж высок, как казалось, но странное сочетание худобы и угловатости создавало иллюзию большого роста. Резкие черты лица и шрам на виске слегка старили его; рыжие всклокоченные волосы и пух на подбородке, наоборот — делали моложе. Одежда и чересчур мягкое произношение выдавали в нем южанина, а легкая походка — уроженца гор. Э-э, да он хромает! «Сколько же ему лет?»— неожиданно для самого себя задумался вдруг Готлиб, и понял, что не сможет пока ответить на этот вопрос.