Поиск
×
Поиск по сайту
Часть 3 из 37 В начало
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Реслав помолчал, заглянул в кружку, покачал на ладони тощий кошель. Вздохнул. — Лет-то тебе сколько? Жуга пожал плечами: — Я не считал, другие — и подавно. А тебе? — Мне-то? Девятнадцатый идет… Ты, я слыхал, подработать хотел? — Было дело. — А что ты делать умеешь? Грамоту, цифирь знаешь? — Какой же пастух счета не знает! Только, наверное, ни к чему это здесь. Что умею? Ну… Пасти могу, само собой. Белить-красить тоже. Дрова рубить могу, сено косить… Изгородь ставить… — А крышу? — Что? — Крышу крыть можешь? Меня тут один хуторянин зазывал — хату у него наново перекрыть нужно. Я бы взялся, да одному вот несподручно. Видишь, вон он сидит, усатый. Жуга печально покачал головой: — На крыше не смогу. — Он похлопал ладонью по ноге. — Боюсь: не дай бог грохнусь, колено век не заживет. Реслав посмотрел с пониманием, кивнул. — Где калечил-то? — спросил он. Жуга закряхтел, но ничего не ответил. — Ну, ладно, на крышу я сам полезу. Снизу-то подмогнешь? — Надо думать… А платят сколько? — Сейчас прознаем… — Реслав повернулся к соседнему столу. — Довбуш! Эй, Довбуш! Через полчаса оба уже шагали вслед за Довбушем на недалекие выселки, подрядившись работать за харчи, ночлег и десять менок на брата — хозяин клюнул на дешевизну. Стемнело. Высыпали звезды, яркие, мерцающие в теплом воздухе. Реслав старался не спешить, приноравливаясь к спутникам. Жуга, казалось, видел в темноте что твоя кошка, в то время как хуторянин поминутно спотыкался и поругивался втихомолку. Довбуш был полноват, пыхтел, отдувался — немудрено, что сам не мог починить крышу. — Эй, чудодей, как там тебя… Жуга! — окликнул он. — Посветил бы — луны-то нет сегодня… А, пропасть… — Нога его попала в очередную колдобину. Жуга задумался на секунду. — Альто-эйя, — негромко сказал он. Макушка его посоха осветилась синеватыми сполохами. «Эва!»— ахнул позади хуторянин. Жуга повел пальцами, попытался сделать свет поярче, но добился лишь того, что тот вообще погас. — Ах, незадача… — Реслав остановился. — Теперь не повторишь. Ну-тко, я попробую… — Он забормотал что-то вроде: «Это сюда… надыть на конец, значит… От… Ага…»— затем скомандовал: «Эт'Северерес!»— и замер в ожидании результата. Перед лицом его заплясал в воздухе на тоненьких своих крылышках ночной светлячок. Реслав крякнул смущенно. Довбуш хохотнул. Появилась вторая светящаяся точка. Через миг к двум добавилась третья, пятая, десятая. Вскоре перед Реславом клубилось, плясало в воздухе целое светящееся облачко. «Хватит! Довольно!»— замахал он руками, но облако продолжало расти. «От черт!» — ругался теперь уже Реслав, отмахиваясь от мошкары, и лишь когда все трое добрались до хаты Довбуша, махнул рукой: «Сгинь!» — и светлячки рассеялись в ночи. — Ну, это… — Да, дела, — крякнул хозяин. — Вы тут со своими наговорами не очень-то, не очень! И мне спокойнее будет, и вам охоты озоровать меньше. Для ночлега Довбуш выделил обоим сеновал. Реслав долго ворочался, бормотал что-то, шлепал комаров. Окна хаты давно уже погасли. Где-то далеко стонала ночная пичуга. — Жуга, — позвал Реслав. — Эй, Жуга! Или спишь? — М-мм… чего? — Я все спросить хотел — если у тебя в мешке всякая там дребедень, что ж ты на задиралу того так осерчал? — Травы у меня там, — сонно ответил Жуга, — колено лечить, да и вообще. Я и забоялся — ну как этот дундук со злости все повыбрасывает, денег не нашедши… Можно, конечно, еще потом насобирать, но ведь год на это уйдет… А зачем ты два «ре» в наговор поставил? Реслав смущенно заворочался. — Это когда «Северерес»? Ну, эт-та… навроде эха, значит. Эх, забыл, как по-научному. Ранез… Ноза… Чтоб сильнее было, в общем. Ах, леший! — он даже сел, с шорохом разметав сено. — Так вот отчего светляков не остановить было! Жуга помолчал. — Мудрено, — наконец сказал он. — А цвет?
— Желтый… Как глина. — Мудрено, — задумчиво повторил Жуга. Реслав вдруг захихикал, толкнул приятеля локтем. — Слышь, Жуга, а как ты битюга этого заставил… ну, это… в штаны, а? Как, а? — Не заставлял я, — засопел тот. — Сам он… — И тоже засмеялся. Смех его был тихим, словно бы шуршащим, но искренним. Отсмеявшись, оба зарылись поглубже в сено и погрузились в сон. В раскрытых дверях сарая показался неясный сгорбленный силуэт, постоял секунду-другую, прислушиваясь к доносившемуся сверху сопению спящих, и исчез бесшумно, будто и не был вовсе — только ветерком повеяло. Где-то в деревне — еле слышно было отсюда — забрехал пес, и все стихло. Ночь вступила в свои права. * * * Реслав проснулся поздно и некоторое время лежал неподвижно, полузакрыв глаза. Вставать не хотелось. Под высокой шатровой крышей плясали в солнечных лучах мелкие пылинки — кровля была худой. «Уж не ее ли мы чинить подрядились?»— мелькнула беспокойная мысль, мелькнула и пропала, но наметанный глаз деревенского паренька уже высматривал сам собою дыры и прорехи — вот тут закрыть нужно, и тут, и вот тут… А здесь и вовсе — перестилать… Потревоженный раздумьями, сон ушел окончательно. Реслав сел, разбрасывая сено, потянулся. Зевнул. Осмотрелся по сторонам. Жуга исчез. Примятое сено еще хранило форму человеческого тела, но и только. «Ранняя пташка!» — одобрил Реслав и, подобрав полы длинной своей свитки, подполз к краю сеновала и потянул к себе лестницу. Жуга отыскался во дворе. Длинный и поджарый, одетый в одни лишь выцветшие штаны, он только что вытянул из колодца ведро воды и теперь умывался до пояса, шумно фыркая и тряся головой. Брызги летели во все стороны. Взгляд Реслава скользнул по его спине, невольно задержавшись на чудовищном шраме — такой же белесый и рваный, как остальные, он косо спускался от шеи через лопатку и исчезал, немного не доходя до правого бока. Мышцы здесь срослись неровно, и спина у Жуги казалась слегка искривленной. «Эва, как приложило! — ошеломленно подумал Реслав. — Может, и ребра поломало… Чем же это?» Сейчас, без рубашки, Жуга казался вовсе даже не худым. Мускулы его сидели как-то по-особенному плотно и ладно, жира не было вовсе — он казался гибким и ловким. Реслав, коренастый и широкоплечий, как все северяне, никогда не видел ничего подобного. Заслышав шаги, Жуга обернулся. — А, Реслав! — рыжие его волосы топорщились, словно пакля. — Долго спишь, скажу я тебе. — И тебе доброе утро. Куда спешить-то? — Реслав, тем не менее, почувствовал себя слегка уязвленным. Вдобавок, собственная одежда после ночевки в сене показалась ему вдруг мятой и пыльной до безобразия. Стянув свитку через голову, он остался в одних портках и пододвинул к себе ведро. — И то верно, — согласился Жуга и огляделся. — Какая крыша-то? Эта, что ли? — А? — Реслав покосился на хату Довбуша. Кровля и впрямь была — хуже некуда; рядом, под навесом лежала на земле большая копна свежей соломы на перестилку. — Может, и она… Фс-сс-с! Вода оказалась очень уж холодной. На миг у Реслава перехватило дух, но затем он вошел во вкус, вымылся с головой и лишь после этого напялил свитку, предварительно ее встряхнув. В воздухе облачком заклубилась пыль, бродившие по двору куры в панике бросились врассыпную. Жуга, отставив больную ногу и задравши голову, рассматривал из-под ладони крышу хаты. На голой его груди, на волосяной веревочке висел крестик из прозрачного желтого камня, похожий на букву «т» с ушком на верхушке. Реслав опять же видел такое впервые, но камень признал сразу — электрон. Он подошел ближе и снова не удержался — покосился на шрам. Словно почувствовав, Жуга обернулся, перехватив его взгляд. — Кто это тебя так? — неловко спросил Реслав. — Звери? — Люди, — угрюмо буркнул тот и, подумав, добавил непонятно: — И земля. — А-а… — протянул Реслав. — Эй, работнички! — послышалось за воротами. Оба обернулись. Довбуш на телеге, влекомой серой в яблоках лошадью, привез еще целый ворох соломы, остановился посреди двора, скомандовал: «Сгружайте, я сейчас!»— и направился в дом. «Ганка! Хэй, Ганка!»— послышалось затем. «Оу!»— отозвался звонкий девичий голосок. «Еды работникам дашь, нет?»— «Несу!» Реслав сбросил под навес очередную охапку соломы, поднял руку утереть пот со лба, да так и замер. «Эй, ты че…»— начал было Жуга и тоже смолк. Перед ними, с глиняной миской в руках стояла Ганна. Стройная, загорелая, с лентой в волосах, в простой домотканой юбке и вышитой рубашке, она была необыкновенно, чудо как хороша! Черная коса, небрежно переброшенная через плечо, юная грудь, так и распирающая рубашку, алые губы, а глаза… Казалось, в ней было все очарование юности в тот момент, когда в девочке просыпается женщина, и чувствовалось — еще год-полтора, и не будет краше нее никого во всей округе. Реслав почувствовал, как бьется сердце, и подумал, что еще миг — и он утонет в этих больших, широко раскрытых, васильково-синих… — Ну, что уставились? — рассмеялась она, поставила миску наземь, снова сбегала в дом и тотчас же вернулась с двумя ложками, краюхой хлеба и большим арбузом: «Ешьте, работяги!»— сверкнула напоследок белозубой улыбкой и исчезла совсем. — Дочь его? — спросил Жуга, глядя ей вослед. — Н-да… — вздохнул Реслав. — Хороша Маша, да не наша… Слыхал я про довбушеву дочку, но такой красоты увидеть не чаял! — А что так? Что она? — Да Балаж вроде как к ней посвататься хочет по осени. Слыхал я краем уха, что и он ей люб. Вот…
Перейти к странице:
Подписывайся на Telegram канал. Будь вкурсе последних новинок!