— Жуга! — Ну? — Расскажи о себе. Жуга блеснул белками глаз, опустил голову. — Зачем? — Сдается мне, ты что-то знаешь про Ганну, да и вообще. Откуда ты? Чего ищешь? Почему с гор ушел? Может, навредил кому? — Вреда не чинил, — криво усмехнулся Жуга, — да только люди сами на тебя грех повесят, дай только повод. Дед Вазах все понимал. Много знал старик, ох, много… Жуга говорил медленно, нехотя, словно пересиливая боль, часто сглатывал сухим ртом, умолкал на полуслове, глядя в темноту и думая о чем-то своем. Реслав слушал, затаив дыхание. Жуга и вправду был подкидышем. Старик Вазах — деревенский знахарь — взял его к себе. Маленькая деревушка высоко в горах, козы да овцы — вот и вся жизнь у горца. Жуга рос, непохожий на других детей — длинный, рыжий, молчаливый. Был он сметлив не по годам и знахарскую премудрость усваивал быстро и с охотой, а со временем пришло к нему и умение. Да и Вазах заметил в приемыше какую-то силу: и наговоры его были крепче, и дело ладилось лучше. Сам все творил, по чутью своему. Как подрос — пошел в пастухи, отличился и тут. У других то овца пропадет, то волк повадится, то болезнь какая стадо косит, у Жуги — словно бережет кто. А своим так и не стал среди волошеских поселян — уважали, но и побаивались: не он ли, мол, на соседские стада порчу наводит? Была в том селе одна девушка — дочь деревенского Головы. Всем взяла — и красой, и умом, и умением, да замуж все не спешила. Парни из соседних селений свататься приходили, да все без толку. — Ну, а ты? — спросил Реслав, когда Жуга умолк. — А что — я? — горько усмехнулся тот. — Они все на приданное зарились, да на хозяйство. А я… Любил я ее, понимаешь? Любил я Мару! — А она? — Бог ее знает… Встречались, верно. А только глупо все. За меня, сироту, только рябая пойдет — кто я такой? Пастух, приемыш, травник-недоучка… дурак рыжий… Отец ее не позволил бы. Реслав вдруг почувствовал, как что-то тревожное, непонятное ширится и растет в груди. Страх! — внезапно понял он. Зачем же спустился в долину этот странный паренек с глазами древнего старика? — С ней что-то случилось? — словно по наитию спросил он. Жуга вскинул голову: — Откуда ты знаешь?! А, не все ли равно… В тот вечер Жуга встретился с Марой в последний раз. Они расстались перед тем, как стемнело. Больше ее никто не видел, лишь слышали за околицей чей-то крик, да полуслепая бабка Ляниха божилась, что «вихорь девку унес». Искали — не нашли. — А ты, стало быть, на поиски ушел? — предположил Реслав. — Н-не совсем, — замялся Жуга. — Тогда, в горах, все также было — людей ведь долго поднимать не надо, кликни только — все налетят, и крайнего найдут, и судилище учинят… На меня поклеп и навели. Вазах заступился было — не пощадили и его. Много ли старику надо? Крепко били, в полную силу — со страху, должно быть; всем миром навалились, с камнями, с дубьем. — А потом? — Потом? — с усилием переспросил Жуга. — В лесу я прятался. Сдох бы, наверное, с голоду, да повезло — родник был поблизости, да лабаз я нашел беличий — орехи, там, грибы… Как раны подживать стали, я в деревню ночью пробрался. Дом стариковский растащили, унесли кто что мог, только травы не тронули — я собрал, да посох, вот, взял… У дверей сарая внезапно послышались тихие шаги. Заскрипел засов, дверь приоткрылась, и чей-то голос позвал: «Жуга! Реслав! Вы здесь?» Реслав сердито засопел — будто они могли быть где-нибудь еще! — Кого там принесло? — буркнул он. — Это я, Балаж… Где вы тут? Дверь открылась шире, в прямоугольном проеме показалась понурая фигура. Разглядев пленников в темноте, Балаж опустился наземь рядом с ними, обхватил голову руками и замер так. — Чего пришел-то? — спросил Реслав. — Нашли Ганну? — Нет… — Балаж всхлипнул. Голос его дрожал. — Я Влашека домой услал, сказал — сам постерегу… Что мне делать теперь, а? Что? Реслав не знал, что и сказать на это. — Что ж ты… — в сердцах бросил он. — Сам же кашу заварил, а теперь к нам… тьфу, пропасть… — Не я это! Янош, старый черт… Как в тумане все! Ганна! Ганночка моя! — он рванулся вперед, схватил Реслава за плечи, затряс. — Помоги, Реслав! Жуга! Меня Довбуш послал к вам, говорит, не виноватые вы! Что с Ганной? Где она?! — Да не ори ты так! — поморщился Реслав. Неожиданно подал голос Жуга: — Селяне спят? — По домам все… — Проведи нас к Довбушу. Балаж кивнул, вынул нож и перерезал веревки. * * * В хате у Довбуша царил полумрак, лишь горела, потрескивая, свеча в глиняном подсвечнике, да теплилась у икон лампада. Темные лики святых еле виднелись сквозь слой копоти. Тускло поблескивал золоченый оклад. Довбуш осунулся и словно бы постарел сразу лет на десять. Усы его обвисли. Грузный, хмурый, небритый, он сидел за столом, не шевелясь, и лишь поднял взор, когда скрипнула дверь. На столе перед ним стояла большая глиняная бутыль и кружка. Реслав сел, растирая распухшие багровые запястья. В драке ему основательно расквасили нос, в усах и бороде запеклась коркой кровь. Заприметив в углу висящий на цепочке медный рукомойник, он оглянулся на Довбуша — тот кивнул, — встал и принялся отмываться. Отпил воды прямо из носика, крякнул. Жуга обошел горницу, пощелкал пальцами, остановился у икон. Обернулся. — Кто заходил в хату? — резко спросил он. Довбуш посмотрел удивленно. — Никто… — Покосился на Балажа. — Только он вот… Он встал, достал с полки еще три кружки, разлил из бутылки густое темное пиво, буркнул: «Пейте!»— и снова сел. Жуга и Реслав жадно осушили кружки, Балаж лишь пригубил и отставил пиво в сторону. — Ну, вот что, — начал Довбуш. — Верю, что вы тут ни при чем. Сказывайте сразу, можно ли Ганну сыскать? Реслав посмотрел на Жугу, Жуга — на Балажа. — Рассказывай по порядку, — потребовал Жуга. Балаж нервно хрустнул пальцами, начал: — Да почти нечего рассказывать. Ну, гуляли мы за околицей, как всегда, потом домой она пошла. Я вслед ей глядел, тут вижу: ровно рябью воздух подернулся, поплыло все, да страшно так, непонятно. Ганна остановилась, назад шагнула… Пыль да листья закружило, словно ветром, я сморгнул, рукой прикрылся на миг, а продрал глаза — нет ее… Нет — и все. А тут и Григораша мать заохала, запричитала — на крыльцо вышла крынку вымыть, да крынку-то так и грохнула. «Балаж! — кричит, — это что ж такое творится, господи боже!» Я туда, я сюда — нет Ганки! Я к Влашеку, а потом уж Янош прибежал… Жуга нахмурился, побарабанил пальцами по столу. — Где это случилось? — спросил он. Балаж вытянул руку: «Там…» — А где тот Юраш живет, у которого пес издох? В той же стороне? Балаж побледнел, кивнул: — Да. Жуга встал, еще раз осмотрелся. Глаза его возбужденно блестели. Он вскинул руки, сплел пальцы в хитрый узел, нахмурил лоб. — Авохато! — вдруг воскликнул он. — Эванна-эвахор! Пол хаты вспыхнул, замерцал голубыми сполохами. Балаж вскрикнул испуганно, влез с ногами на лавку. Довбуш разинул рот, перекрестился дрожащей рукой. — Не двигайтесь! — крикнул Жуга, не расплетая пальцев. — Реслав, соль! Скорее! Теперь стало видно множество пятен на глинобитном полу, больших и малых, светящихся, как гнилушки в лесу. Реслав метнулся к столу, схватил берестяную солонку, глянул вопросительно на Жугу. — Бросай! — Жуга мотнул головой. Реслав швырнул солонку оземь. Мелкая белая соль взметнулась в воздух, растеклась тонким облачком, осела на полу. Жуга разжал пальцы. Призрачное сияние погасло. Стало тихо, лишь под потолком зудели комары. — Свят, свят… — Довбуш перевел дух, нащупал кружку, сделал несколько глотков. Балажа трясло. Жуга взял со стола свечу, осторожно ступая, обошел хату, внимательно глядя в пол, остановился, опустился на колени.