– Нужно попасть на наш корабль. "Санта Мария" в ожидании прилива стояла там, где я её оставил, и мы поднялись на борт без приключений. Бартоли тоже оказался там, где я его оставил – опирался на поручни, почёсывая свой волосатый живот. Он стребовал с меня две серебряных монеты за разрешение провезти мою гостью в порт Марсейль – и эту цену я заплатил без звука, не желая выглядеть дешёвкой перед Лизой. Перед плаванием нам удалось найти Лизе платье, переговорив с мошенниками на пристани возле корабля. Его наспех подогнали в какой-то спрятанной позади пакгаузов мастерской портного и, наконец, продали. На самом деле выглядело оно как украшенный мешок – но всё же лучше, чем тот мешок, в котором я купил Лизу. Я стоял на страже у своего крошечного шкафа, служившего мне каютой, оберегая честь Лизы от излишне равнодушных моряков, пока она переодевалась. Она появилась, дёргая рукава, но не жалуясь. Даже во мраке под палубой она выглядела больной. – Как ты себя чувствуешь? Она упёрлась рукой в дверь, чтобы не упасть. – Это просто качка. – Мы всё ещё на якоре, привязаны к пристани. Вместо ответа Лиза прикрыла рот и бросилась к лестнице. Два часа спустя, когда пришёл вечерний прилив, и мы ставили паруса, Лиза стояла, свесившись через перила, и стонала. Я стоял за её спиной, радостно наблюдая, как удаляется порт Френч. Возможно, я несколько преувеличивал, когда говорил, что стал хорошим моряком, но в хорошую погоду на Среднем море я могу стоять на ногах и производить впечатление, что наслаждаюсь всеми этими морскими делами. Лиза же оказалась таким моряком, на фоне которого я буду смотреться хорошо и в самый худший свой день. Я-то думал, что никогда у меня не будет товарищей по плаванию грязнее, громче или более склонных к жалобам, чем три верблюда, которых всучил мне Омар, но Лиза превзошла это трио. Как и верблюдов, любое покачивание опустошало её и спереди и сзади, и только мои решительные возражения не позволили капитану Мальтурку содержать её в том же помещении, где раньше пребывали животные. На второй день нашего путешествия я понял, что жёсткая реакция Лизы на путешествие по морю по крайней мере делала её настолько непривлекательной для пиратов, захвативших её судно, что за время долгого путешествия к Островам она осталась нетронутой. Её служанкам не так "повезло", и их продали на разных рынках в первом же порту. Но и Лизе досталось несладко – в порт Френч она прибыла в состоянии настолько близком к смерти, что работорговец едва не предпочёл утопить её в гавани, чем вкладываться в её восстановление. В море ей снова быстро стало хуже, и она провела три дня путешествия в моей каюте, свернувшись в обнимку с двумя вёдрами. Я старался держаться на палубе, и мы мало виделись, пока благословенный крик "Земля!" откуда-то сверху не выманил её наружу. Она стояла, бледная и дрожащая, пока я мужественно сносил её вонь, и показала в сторону невидимого ещё побережья, словно я мог его увидеть. – Порт Марсейль! Возьмём место на когге, что плавают по Селину, и будем в Вермильоне самое большее через два дня! Дом! Я его ещё не видел, но будь я проклят, если его не чуял, и на этот раз я оттуда с места не сдвинусь. СЕМЬ В Марсейле мы с Лизой инкогнито провели два дня и ночь, восстанавливаясь после путешествия. Мы взяли две комнаты (по её настоянию) в прекрасной гостинице "Прада Рояль", которая находится под различными дворцами старых королей Марсейля. Я потратил ещё часть золота Омара на пристойную одежду для нас обоих – прекрасную куртку для меня, в которой количество парчи без излишней вульгарности слегка намекало на военный стиль, серые узкие штаны и высокие чёрные сапоги, отполированные до такого блеска, что в них можно было разглядеть отражение лица. Лиза избавилась от грязного платья и выбрала скромную одежду для путешествий, которая не была постыдной и не привлекала излишнего внимания. Поход в баню, к цирюльнику, чудесный ужин в одном из лучших ресторанов у гавани, и вот уже мы оба стали чувствовать себя чуть более по-человечески. Разговоры между нами по-прежнему проходили неровно, со вспышками неловкости, и вертелись вокруг её замужества – и ясно было что она снова и снова пытается скрыть различные тревоги о Баррасе и о тех неприятностях, с которыми он мог столкнуться, занимаясь её поисками. Но всё же иногда я видел проблески старой Лизы – она несколько раз улыбнулась и покраснела, когда я говорил о старых временах, тщательно избегая упоминаний её мертвых брата и отца. В конце концов, из-за Лизиного ужаса перед ещё одной поездкой на корабле, пусть и по реке, нам пришлось ехать в Вермильон в почтовой карете, трясясь по разным дорогам, которые идут вдоль Селина на восток в сторону столицы. Несколько дней мы провели бок о бок, напротив старого священника и темноволосого торговца из какого-то отдалённого арабского порта. Повозка везла нас, меняя лошадей на разных почтовых отделениях, а по ночам мы сонно тряслись рядышком друг с другом. Мне было приятно, что Лиза, положив голову мне на плечо, пахла так же хорошо, как в моих воспоминаниях. Настолько хорошо, что уже почти стёрлось воспоминание о том, как сильно от неё воняло, когда она сошла, шатаясь, с "Санта Марии" в Марсейле. Одной из долгих ночей, когда голова Лизы соскользнула с моего плеча мне на колени, мне подумалось, что, хотя все три сестры де Вир после моей предполагаемой смерти выскочили замуж с неподобающей поспешностью – Миша за моего брата Дарина, Шараль за кровожадного графа Изена, а Лиза за моего вероломного друга Барраса Йона (которого я бы никогда не предал) – только о потере Лизы я на самом деле скорбел. Всё будет хорошо. Дом. Мир. Безопасность. Ключ будет в надёжном месте во дворце. Мёртвый Король может представлять угрозу небольшим группам путешественников в глубине пустыни или в диких горных землях, но вряд ли ему удастся провести армию по Красной Марке и осадить столицу Красной Королевы. А что касается более незаметных попыток – так магия Молчаливой Сестры несомненно не позволит некромантии действовать в залах, где обитает она и её родственники. Миля за милей исчезали под нашими колёсами, земли моей бабушки проносились мимо, гипнотизируя привычными зелёными узорами, а в моей голове проносились мысли. Всё, что я видел, люди, разговоры – прокручивалось на поверхности моего разума. Иногда я поднимал шторку и высовывал голову в окно, подставляя её приятному ветерку. И лишь тогда чувствовал лёгкое беспокойство. Дорога тянулась вперёд, вдоль неё по обеим сторонам уходили вдаль живые изгороди, и там сближались и сближались, никогда не встречаясь, и исчезали в будущем. Лишь в такие минуты, когда я смотрел вперёд, мои страхи бросались в погоню, мчались за нашей повозкой. Там, посреди города, меня поджидал Мэрес Аллус. Той пьяной ночью на хамаданской крыше я поделился своей проблемой с Йоргом Анкратом. Этот убийца, покрытый шрамами от шипов, дал мне какой-то совет, и там, в темноте пустыни, он казался здравым решением. В конце концов, разве Йорг не король Ренара? Но с другой стороны он всего лишь мальчишка… А ещё, что бы он там мне ни сказал, всё смыла река виски, и помнил я лишь выражение его глаз, когда он говорил, и ощущение, что он совершенно прав. Карета качалась и тряслась, мили уносились под колёсами, и дом приближался. Мы догнали три длинных колонны солдат, марширующих в сторону столицы. Несколько раз на дороге становилось так многолюдно, что нам приходилось протискиваться среди обозов, бранящихся погонщиков или солдат, передающих команды по шеренгам. И каким-то образом, посреди всего этого грохота и стука, несмотря на жару, шум и предвкушение… я заснул. Мне снился Джон Резчик, огромный и сатанинский, словно реальность была недостаточно страшной. Я видел, как он тянется ко мне оставшейся бледной рукой, увешанной трофеями своего ремесла – губами, которые он отрезал для Мэреса Аллуса и носил как браслеты. Я пытался убежать, но снова оказался привязанным к столу в маковых залах Аллуса. Эти огромные белые пальцы искали меня, приближаясь… приближаясь… а я закричал, и стоило мне крикнуть, как стены и пол исчезли, превратившись в пыль и сухой ветер, открыв небо, освещённое мёртвым светом цве?та несчастья. Рука Резчика отдёрнулась, и в тот миг, зная, что я снова в Аду, я крикнул ему, чтобы он схватил меня и вернул обратно. Меня уже не волновало, что меня ждёт, поскольку, пожалуй, лучшее определение Ада состоит в том, что нигде нет такого места и такого времени, куда бы ты не захотел сбежать из Ада. – Что-то не так. Я поднял глаза и увидел, что Снорри остановился передо мной и смотрит на окружающие холмы. – Всё не так. Мы в Аду! – Словами этого не выразить, но даже если вы просто идёте по пыльной канаве вслед за потоком душ, Ад хуже всего, что вы когда-либо знали. Вам так больно, что хочется рыдать, вам хочется пить, вы страдаете от голода, горе давит на вас, словно на шее висят цепи. И даже когда просто стоишь там, чувство такое, будто смотришь, как всё, что ты когда-либо любил, невыносимо умирает прямо у тебя на глазах. – Там! – Он указывает в сторону зазубренного скопления камней на гребне слева от нас. – Камни? – Я больше ничего не вижу. – Что-то. – Снорри хмурится. – Что-то быстрое. Мы идём дальше, уставшие до изнеможения. Земля тут и там разорвана и покрыта трещинами. Вырываются языки пламени, тянутся в сторону неба, и в воздухе пахнет серой, от которой щиплет глаза и лёгкие. Канава расширяется, превращаясь в пыльную долину, усеянную валунами. Ветер придал им чужеродные формы, многим – тревожно похожие на лица. Я слышу шёпот, сначала неразличимый, а потом, когда пытаюсь разобрать слова, которые становятся всё отчётливее. – Плут, лжец, трус, прелюбодей, богохульник, вор, плут, лжец, трус, прелюбодей… – Снорри, ты слышишь? Он останавливается и дожидается, пока я его нагоню. – Да. – Он испуганно оглядывается. – Голоса. Они называют меня убийцей. Снова и снова. – И всё? –…богохульник, вор, плут, лжец, трус, прелюбодей… – Ты не слышишь "плут" или "вор"? Снорри хмуро смотрит на меня. – Нет. Только "убийца". Я прикладываю ладонь к уху. – А-а, да, теперь слышно лучше. Мне тоже говорят "убийца". – …трус, прелюбодей, богохульник… – Богохульник? Я? Я? – Я оборачиваюсь и сердито смотрю на каменные лица, направленные в мою сторону. Кажется, каждый валун в пятидесяти ярдах вокруг щеголяет набором гротескных черт лица, которые смотрелись бы к месту на статуях, украшающих башню моего двоюродного деда. – Гнев: ты повинен в грехе гнева… – доносится из пары десятков ртов. – Блядь, да я не гневаюсь! – Кричу я в ответ, даже не зная, зачем отвечаю, захваченный потоком обвинений. – Похоть: ты повинен в грехе похоти… – Ну… технически… – Ял? – Рука Снорри ложится мне на плечо. – Жадность: ты повинен в грехе жадности… – Ой, да ладно! Все жадничают! Я хочу сказать, покажите мне человека… – Ял! – Снорри трясёт меня, поворачивая меня к себе лицом. – Да. Что? – Я удивлённо смотрю на него. – Похоть: ты повинен в грехе похоти… – Ладно! Ладно! – Я перекрикиваю голоса. – Я испытывал похоть. И не раз. Соглашусь со всеми семью грехами, только заткнитесь. – Ял! – Пощёчина, и моё внимание резко возвращается к северянину. – Богам наплевать на все эти вещи. Это твоё вероисповедание. Об этой чепухе стенают церковники. В этом есть смысл. – И что? – Земли мёртвых созданы ожиданиями, но нас здесь двое, и наши веры вступают в противоречие. – Он отпускает меня. – Здесь мы во владениях Хель, где она правит надо всеми мёртвыми. Но… – Но? – Думаю, мы сбились с пути и попали в твой Ад. – О, Боже. –… не поминай имя Господа всуе… – Голос епископа Джеймса, хотя помощник моего отца никогда не говорил так, будто хочет содрать кожу с моего лица. Преисподняя, которой правит Хель, двуликая богиня Снорри – довольно жуткое место. Но у меня есть чувство, что мой Ад с огнём и серой, набитый грешниками, которых поджаривают черти, превзойдёт ад викингов по части жути. – Давай вернёмся. – Я поворачиваюсь и начинаю отступать тем же путём, которым мы пришли. – Как мы вообще здесь оказались? Ты же тут верующий… – … неверный, неверный, сжечь неверного… – Я к тому, что у тебя здесь самая сильная вера. – неверующий, неверующий, пытать неверующего… – Я бы не сказал, конечно, что моя вера совсем уж слаба, слава Иисусу! – Я крещусь во имя Отца, Сына и Святого Духа, причём это не то равнодушное движение руки, которое исполняет отец, но тщательное и точное действие, которое использует епископ Джеймс. – Ял, возможно дело не в тебе. – Рука Снорри снова на моём плече, не даёт мне двигаться. Я оглядываюсь, а он кивает, указывая вперёд.