– О, эта история намного мрачнее. – Снорри повернулся в седле и посмотрел на нас. – Но если я буду рассказывать правду, то у вас в головах не останется места больше ни на что. Вы не сможете думать о том, как Хель выйдет из Колеса, потому что я и так раскрою её перед вами. Вот так, направляясь верхом в сторону Ошимского Колеса, Снорри вер Снагасон впервые заговорил о своём путешествии по Хель. Возможно, способность Снорри рассказывать истории всегда-то была чем-то сродни магии, а в такой близости от Колеса эти лёгкие чары превратились во что-то могущественное. Я знаю лишь, что слова текли вокруг меня, и словно в плохом сне, я снова был в Аду, видя лишь то, что открывала мне история Снорри. Снорри отворачивается от здания с множеством колонн – зала судий, – и смотрит в Хель, в ночь, которая ожила от порыва ветра её приближения. Ялан! Это кричит сухой воздух. Ялан! И вот она стоит перед ним – ребёнок не старше его милой Эйнмирьи, бледная как призрак, но с каким-то внутренним свечением. Исчезла. А теперь завихрение ветра открывает её справа – стройная юная женщина, с пустыми глазами, одетая лишь в жгуты того, что её оседлало. Она наклоняет голову набок, изучая Снорри с чужеродным любопытством. Снова заговаривает ветер, его голос жалит песком и холодом. Теперь она – бледный и тихий младенец, лежащий справа от Снорри, и смотрит на него глазами, которые темнее ночи в Хель. Усики связанной с ней нежити поднимаются вокруг неё, словно прозрачные змеи, а их свет лишён теплоты. Ребёнок, который никогда не видел мира, и нежить, которой она была отдана – обе сплетены вместе, ждут, когда станут нерождённым в землях живых. Ялан! – Я не он, – говорит Снорри. Нерождённая шипит, её очертания искажаются в какую-то уродливую тварь без постоянных чётких форм, и на передний план выходит нежить. – Ты же чувствуешь это, не так ли? – Говорит Снорри. – Что кто-то из твоих уничтожен? Он вышел в Хель против меня, и теперь он – ничто. – Снорри поднимает топор. – Хочешь тоже попробовать? Ветер взвывает, призрачная нерождённая разлетается на части, и, кружась, мчится в сторону зала судей. Снорри содрогается и опускает топор, надеясь, что ему удалось купить Ялу достаточно времени, чтобы он сумел вырваться. Вдали – там, где стих ветер, и темнота снова опустилась на землю, с которой поднялась, – виднеется мёртвое небо. Оно цвета печали и нарушенных обещаний. Снорри снова начинает идти, и боль, жажда и голод Хель проникают в его тело, так что каждый шаг – это для него очередное сражение. Он надеется, что Ял пробьётся – парень вырос за то время, пока они путешествовали вместе. Прошло меньше года, но вся мягкотелость из него исчезла, открыв в нём ту же сталь, что так очевидна в Красной Королеве, хотя возможно Ялу ещё только предстоит самому понять это. Без постоянных жалоб принца в загробной жизни так тихо. Снорри уже скучает по нему. Его лицо кривится в ухмылке. Даже в Хель Ял может заставить его улыбнуться. Снорри идёт дальше, в пустоши, где Хель граничит с другими местами – с землями льда и с землями огня, где обитают ётуны, и где они копят силы к Рагнарёку. Здесь есть и другие места, ещё более чуждые, и все связаны между собой корнями Иггдрасиля. Земля вздымается и раскалывается, словно замёрзла в смертных муках, изломана гребнями сжатия, изранена глубокими расщелинами, и ступенями поднимается к пугающим высотам. Здесь мало кто странствует, лишь изредка встретится душа, устремлённая к своей цели, и пару раз попадаются сгорбленные тролли, проворно двигающиеся среди разбросанных камней. Иногда встречаются монолиты – башни чёрного базальта, вырезанные в форме глаза, словно показывающие, что богиня наблюдает даже на границах своих земель. После ухода Яла Хель, по которой идёт Снорри, становится всё более и более похожей на истории, которые пели скальды долгими ночами вокруг угасающего костра в медовом зале. Снорри знает, что сама Хель сидит на троне в сердце этих земель, разделённая, как ночь и день, словно Баракеля и Аслауг разрезали от головы до паха и по половинке соединили в одно существо. Снорри, несмотря на всю глубину своей убеждённости, невольно рад, что его путь ведёт к границам, а не ко двору Хель. Он собирается нарушить закон Хель, но предпочёл бы не предпринимать таких попыток, стоя перед ней. Вдали из кровавой пыли поднимаются холмы, темнея угрозой. Равнина перед ним покрыта мёртвыми скрюченными деревьями – они очень старые, но ветра не дают им расти, на них нет ни единого листочка, и во всём этом лесу не видно никакой зелени. Снорри идёт дальше. – Каааааарррр! Снорри оборачивается на внезапный крик, держа топор наготове. Он ничего не видит. Кровавая пыль поднимается ему до колен. – Каарр! – Ворон, чёрный и блестящий, сидит на дереве в нескольких ярдах позади, цепляясь длинными когтями за сухую ветку. – Удивительное дело. Живой человек в Хель. – Ворон склоняет голову набок, потом в другую сторону, оценивая Снорри. – Удивительнее говорящего ворона? – Возможно, все вороны умеют говорить, только большинство не хочет. – Что тебе от меня надо, дух? – Не дух, всего лишь ворон, а хочу я того же, что и все мы: смотреть, узнать, лететь назад и нашептать Всеотцу наши тайны. А ещё, наверное, сочного червяка. – Правда? – Снорри изумлённо опускает топор. – Ты Мунин?.. или Хугин? – Он вспоминает имена двух воронов Одина из рассказов жрецов. Сначала он вспомнил Мунина, а чтобы вспомнить Хугина, пришлось покопаться в памяти. Ворон каркает, топорщит перья и замирает. – Они отец и мать всем нам. Мы все летаем вслед за ними. – А-а. – Разочарование слышится в голосе Снорри. – Значит, с Одином ты не разговариваешь? – Все, кто умеют говорить, разговаривают с Одином, Снорри сын Снаги, сына Олаафа. – Птица вытирает клюв об ветку. – Что ты здесь делаешь? Зачем направляешься в пустоши? Снорри знает пункт своего назначения – он не подвергал сомнению свой путь. – Я здесь ради своей жены и детей. Неправильно, что их у меня забрали. – Неправильно? – Я их подвёл. – Все мы кого-то подводим, Снорри. В конце концов все мы проигрываем. Часто раньше. Снорри обнаруживает, что закрыл рукой лицо, груз воспоминаний тянет вниз, эмоции душат его. – А что ещё мне было делать? Оставить их? Я не мог этого допустить. Победа или поражение, но мой бой здесь. Что ещё мне было делать? Ворон снова встряхивается, среди мёртвых ветвей летит одинокое пёрышко. – Не спрашивай у меня совета. Я всего лишь птица. Всего лишь воспоминание. Снорри обиженно шмыгает носом, стыдясь слёз, для которых, как ему казалось, он слишком пересох, и чувствует себя глупо. – Я думал, они предстанут перед богиней. Думал, они предстанут перед Хель, и она увидит их доброту своим белым глазом, и не увидит никакого зла чёрным глазом. Думал, они будут у Хельгафелл.. – Священная гора ждала малышей и тех, кто не был убит в битве… хотя видят боги, Фрейя наверняка сражалась, чтобы спасти своих детей. Но Хель не стала бы разделять её с Эми и Эгилем… ведь нельзя же так награждать её за бесстрашие? Снорри поворачивает голову, и кажется, Хель вращается вокруг него, так, что они с вороном становятся центром всего, и всё крутится вокруг этого единственного вопроса. – Почему они здесь? Снорри вытирает глаза рукой и делает вдох, чтобы повторить вопрос, но дерево пусто, а на ветке никого нет. Он долго думает, а была ли вообще птица. Потом встаёт на колено и поднимает одинокое пёрышко из рыжей пыли. Поднявшись, он убирает перо в кошель и идёт дальше по мёртвому лесу в сторону далёких холмов. Небо здесь кажется ближе, и хотя оно остаётся одноцветным, но почему-то предвещает грозу. Всё это место предвещает, словно оно затаило дыхание и ждёт. Северянин смотрит на высокий гребень и, стиснув зубы, начинает долгое восхождение. Снорри карабкается, пробирается по неровным склонам, цепляется за скалы, которые беспричинно ранят при одном только прикосновении – словно они сделаны из само?й боли. Видения Восьми Причалов заполняют его разум, пока он тянется, хватается, подтягивается снова и снова. Его деревня стоит над Уулискиндом, над причалами, что дали ей название – россыпь лачуг, которые он так хорошо знает, что может находить в ней дорогу и самой тёмной ночью, и мертвецки пьяным. Он видит свой дом, и Фрейю у двери, золотые волосы лежат на её плечах, голубые глаза с маленькими морщинками в уголках улыбаются, одна рука на плече Эми, а вторая треплет рыжие волосы Эгиля. Сзади к ней подходит Карл, который на голову и плечи выше приёмной матери. Его волосы светлые, как у его родной матери, и он обещает стать таким же высоким, как и его отец. Даже в пятнадцать он выше большинства мужчин. Каким бы вырос Эгиль из костлявого энергичного ребёнка, который так страстно любил исследовать всё, что мир показывал или прятал? Всегда был готов на какое-нибудь озорство? Мальчишка боготворил Снорри… – Я позволил ему умереть. – Очередной захват. Напряжённый рык. Ещё несколько футов подъёма. – Я всем им позволил умереть. Снорри смотрит вверх, моргая, чтобы зрение прояснилось. Никакая боль, которую он перенёс в Хель, не сравнится с той, что поселилась в его груди в тот день, когда он нашёл Эми в снегу, изуродованную гулями, которых в Восемь Причалов привёл Свен Сломай-Весло. Та боль разрасталась вокруг его сердца – с каждой их смертью она росла всё больше и становилась всё сильнее, не уменьшаясь с течением времени – и стала защитой от всего, что может предложить мир, а ещё тюрьмой. Но она закончится. Здесь, в Хель, она закончится. Снорри не знает, сколько времени занимает подъём. Время идёт странными путями, без смены дня и ночи, без еды и без воды, без единого живого существа поблизости, расстояние до которого можно было бы измерить такой зыбкой штукой, как мили. Снорри не знает, сколько времени занимает подъём, но, взобравшись на гребень, чувствует, что где-то на этом пути он постарел. С гребня открывается вид на складки местности, через которые вдаль к тёмному горизонту тянется лабиринт сухих долин, узких каньонов и глубоких трещин. На небе видны пятна тени, словно по нему разбросаны еле заметные полосы облаков, вцепившихся в подбрюшье мира над Хель. Каждая линия тени образует свою часть узора – огромного вихря, вращение которого слишком медленно для глаза, и его центр где-то во многих милях в вышине над лабиринтом. – Я вижу. – Снорри ненадолго опускает топор, делая глубокий вдох. – Я иду за тобой, Фрейя. – Он стирает кровь с рук. – Я иду за вами. – У него есть цель. Фрейя будет там вместе с детьми. И вся Хель не сможет его остановить. Убийца оступился на камне, и на миг это выбило меня из истории Снорри. Мы зашли глубоко в земли Колеса, возможно так же далеко, как и в первый раз. Камни выше человеческого роста стояли пятью близкими параллельными линиями, словно лучи, которые стремились вперёд и сходились в одну точку в бесконечности. Болезненные скрюченные заросли вереска вымахали выше головы. Я слышал, как среди камней выкрикнули моё имя… поблизости, на одном из них, покрытом древним мхом, сбоку показалась бледная рука с длинными пальцами. Я закрыл глаза, и история снова меня захватила, закружила в другую сторону. *** Бледная рука с длинными пальцами медленно двигается по валуну. Это движение притягивает взгляд Снорри, заставляя отвести взгляд от пыльного дна ущелья и посмотреть на крутой скалистый бок. Он прошёл уже несколько миль по лабиринту, и вихрь из теней над головой уже выглядит отчётливее, чем когда викинг его впервые увидел. И за все эти пыльные мили он не встретил ни единой души. – Лучше выходи и покажись, – кричит он, поднимая топор. Над краем неровного уступа ярдах в тридцати над дном долины показывается узкая голова. Сначала Снорри принимает существо за нежить, и в его венах стынет кровь, но эта тварь скорее болезненно жёлтая, чем белая – неестественный сплав клюва и головы, а не безглазый клин, как у нежити. Со скрежетом, как ногтями по сланцу, существо вылезает на вид, демонстрируя острые зубы в мясистом клюве и долговязое костлявое тело с гребнем шипов на спине. – Демон. – Ухмыляется Снорри. – Как раз вовремя. Посмотрим, на что ты способен. – Несмотря на улыбку, он знает, что тварь вполне может покончить с ним. Нежить была неодолимой. В мире живых Снорри сражался с троллями и едва выжил – их сила во много раз превосходит человеческую, а скорость поразительна. Но всё равно в нём поднимается кровавая песня войны, а боль, словно испугавшись, уходит из рук и ног. Тварь поднимает голову и издаёт крик, который эхом разносится по ущелью, и этот звук похож на вопль, прерванный, когда перерезали глотку. Демон спускается по утёсу, тут и там перескакивая на несколько ярдов, цепляясь когтями, длинными как пальцы и белыми как злоба. Вниз с грохотом падают камни, касаясь земли за миг до широких трёхпалых ступней твари. Когда демон осторожно приближается, прыгая из стороны в сторону, как хищная птица, Снорри слышит, что на клич твари отвечают несколько голосов – отдалённых, но не достаточно далёких. Тварь бросается на него, и его топор снизу вверх врезается в место, где голова переходит в шею, прорубаясь через дыхательное горло и проходит в мозг. Демон падает, судорожно дёргается, а Снорри выпускает топор, чтобы не попасть под молотящие лапы. Спустя несколько секунд он подходит к трупу через клубы пыли, поднятые предсмертной агонией твари, хватается за древко топора, ставит ногу на морду демона и вырывает лезвие. Из раны неохотно сочится молочная кровь, воняя разложением. Первые демоны, откликнувшиеся на зов товарища, толпой выскакивают из-за резкого поворота ущелья в нескольких сотнях ярдов впереди. Три главных демона мало похожи на убитого викингом, но и среди них нет двух одинаковых. В клубах пыли, поднятых самыми проворными, смутно виднеются и другие твари. Множество тварей. Без лука Снорри остаётся лишь прислонить спину к валуну, а потом следить за их приближением, зная, что с таким численным преимуществом они его победят. Демоны завывают, подбегая пёстрой группой разных оттенков от тёмно-серого до цвета сгущённого молока. Некоторые долговязые, высотой с тролля, другие приземистые и тяжёлые, а некоторые не больше ребёнка и с рудиментарными крылышками. Снорри расправляет плечи и готовится встретить их всех. Его печалит, что придётся умирать в одиночестве, от лап таких корявых кошмаров, но он ведь и не думал, что вернётся из Хель, а битва, в конце концов, возможно лучшее, на что он мог надеяться. – Мы, ундорет, в бою рожденные! Поднимем молот и топор! От нашего клича демоны да дрогнут! В последние секунды перед приближением врага Снорри познаёт миг покоя. Родители не должны жить дольше своих детей. Нет боли сильнее, чем сыновья и дочери, которые умирают, зная, что в конце концов ты их подвёл. Снорри умрёт, сражаясь ради их спасения – он не может сделать ничего лучше, чтобы исправить всё, сделанное неправильно. Первый демон теряет протянутую руку, а мгновением позже теряет и голову от того же удара. Второй демон, крупный и похожий на волка, останавливает лезвие Хель своим черепом и мозгами. Снорри припадает к земле, и третий демон, прыгнувший на него, пролетает над его головой и врезается в валун сзади. А потом уже все они десятками набрасываются на него. Снорри почти немедленно отбегает от валуна. Когда нападающих так много, важно, чтобы тебя ни к чему не прижали. Крутящийся топор – отличное средство устрашения, но если он застрянет в теле соперника хоть на миг, то его владельца сметёт волной нападающих. Викинг разворачивается на неровной поверхности ущелья, а за ним в пыли дёргаются отрезанные конечности демонов. Их кровь воняет разложением, и его едва не тошнит, когда он отступает. Снорри добирается до отвесной стены и сражается возле неё, чтобы держать нападающих с одной стороны, и в то же время иметь возможность махать топором, всё время отступая. Облако пыли скрывает от него всю массу врагов, хотя они остаются поблизости, слепо отыскивая его. Их крики и завывания наполняют ущелье. Какое-то громадное создание с нескладными руками, комковатой кожей и головой, похожей на валун, наносит удар, оставив борозды на груди Снорри и не попав по венам и сухожилиям в шее на считанные дюймы. Снорри бьёт по нему снизу вверх, разрубает в ответ грудь и отхватывает нижнюю часть челюсти. Отскакивает назад, ударив обухом топора по усеянной клыками морде другого демона справа. Большой демон отступает, став тенью, которая неуклюже двигается в облаке пыли. В лицо Снорри летит дубиноподобная рука, её владелец чёрный и мускулистый с прочными сияющими пластинами на теле и конечностях. Викинг двигается слишком медленно, и скользящий удар отбрасывает его к скале. В глазах двоится, из шеи течёт кровь. Всё больше фигур толпится в пыли, их шум и вонь ошеломительны. Потрошащий удар вскрывает животы двум демонам, а третий – коричневый и весь в струпьях – прыгает на него и хватает топор, которым викинг пытается отогнать тварь. Демон-ребёнок, покрытый шипами, хватает его ноги, и Снорри падает назад к скалам, вызывающе рыча. Его ноги изранены шипастым ребёнком, он теряет равновесие и падает набок, ударившись об камень. Над ним нависает тёмная фигура – существо размерами с тролля, у которого огонь тлеет в пустых глазницах и вырывается изо рта. Оно поднимает деревянную дубинку, усеянную острыми осколками кремня. Демон в струпьях по-прежнему дёргает топор Снорри, и у викинга нет сил вырвать оружие. – Ундорет! – Издаёт он последний клич, а горящий тролль поднимает дубинку, чтобы прикончить его. Блестящий меч отрубает твари голову, тело начинает падать, из обрубка шеи плещется пламя. Рядом движется фигура в сияющих доспехах, прочный сапог топает по затылку шипастого демона, а меч опускается на грудь демона в струпьях. Спустя миг фигура исчезает, поглощённая облаком, но по сменившемуся тону рёва и лая демонов Снорри понимает, что новоприбывший несёт там опустошение. Снорри вырывает свой топор и отпинывает шипастого демона – как раз вовремя, поскольку в поле зрения на ощупь выходит новый враг. Секунды или часы Снорри сражается. Теперь у демонов два противника, и на Снорри они уже бросаются не так часто, и группами поменьше. Но всё равно, несколько раз они едва его не достают. Он продолжает пятиться, отрубая головы и конечности, быстро крутя перед собой восьмёрками бритвенно-острый топор. Из дюжины ран течёт кровь, дыхание становится неровным, руки и ноги ослабли, глаза заливают кровь и пот.