* * * Что ты сделала? – Не знаю, – повторяла Марион. – Не знаю. Как ты это сделала? Ее ботинки запачкались в блевотине. Она вытерла их о бордюр. – Хватит меня спрашивать, правда. Я не знаю. По голосу мы поняли, что она не врет. И на время замолчали – пока сил хватило терпеть. А потом выпалили: А нас можешь научить? Мы сидели на краю парковки у кафе «Доминик». Под ногами валялись пустые пакетики из-под чипсов. Фи сбегала и купила воды для Марион, а еще кукурузных чипсов, снэков и печенья. Они показались мне страшно вкусными, восхитительными, напичканными искусственным усилителем вкуса сверх всякой меры, так, что язык защипало. Мы изумленно смеялись, набив рот солеными крошками, и вспоминали, как Хорек упал на колени, а потом зарылся лицом в песок. – Да, – вдруг сказала Марион, и голос ее прозвучал робко, как у стыдливой невесты. – Если хотите, научу. Можем делать это вместе. Если хотите, сказала она. Да кто ж не хочет научиться внушать страх, иметь силу, ставить ублюдков на колени? Мы хотели этого больше всего на свете. Глава десятая Пригород Сейчас Я подъехала к дому и увидела брата – он сидел на солнце и сворачивал косяк. Завидев меня, прищурился. – Твоя губа уже лучше. Но разве тебе можно выходить из дома? Я бросила велосипед у гаража. – Подумаешь. Тебе вот все сходит с рук, даже кое-что похуже побега из дома. Хэнк пожал плечами, словно говоря: ну да, сходит. – Папа рассказал, что у вас случилось с этим мешком дерьма, твоим парнем. Хочешь, я ему наваляю? – Бывшим парнем. Нет, не хочу. – В следующий раз просто позвони мне, тупица. Я за тобой приеду. – Так и сделаю, но ты уж, пожалуйста, возьми трубку. – Я присела рядом. – Ну что, Хэнк… – Что, Айви? – Знаю, ты не любишь эти разговоры. Никогда не любил. Но надо поговорить о маме. Он старательно набивал косяк и не смотрел на меня. – А может, не надо? – Я серьезно, – не унималась я. – С ней что-то происходит. Ты в последнее время с ней не говорил? – Говорил? С мамой? Смешная ты. У них с мамой были своеобразные отношения, и я старалась в них не лезть. Обычно старалась. – Слушай. Вчера я видела, как она закапывала что-то во дворе. Я пошла и раскопала. Он не сразу ответил. – И что? – Там была банка с кровью. И осколками зеркала. Кровь, Хэнк! Что это может быть? – А вчера было полнолуние? Сердце забилось сильнее. – Не знаю. Кажется, нет. А что? – Белая женщина из пригорода, увлекающаяся эзотерикой – что еще она может делать в полнолуние? Небось вычитала в книжке заговор на изобилие. В его словах была логика, и меня это разозлило. Я достала телефон и показала ему фото мертвого кролика. – Хорошо, но на днях я нашла вот это перед нашим домом. И я только что ездила в лавку. Она почему-то была закрыла, но я уверена, что там тоже был кролик. Такой же, на полу. Он взглянул на экран и отдернулся. – Бр-р. Зачем это фотографировать? Насчет кролика не знаю, но видел, как папа поливал дорожку из шланга. Думаю, это дети кукурузы сделали. Тот странный мальчик из голубого дома. – Питер. – Ага, Питер. Но если боишься, поговори с тетей Фи. – Я ей написала. Она обещала перезвонить. – Вот и хорошо. – Он смотрел на меня затуманившимся взглядом. Потом покачал головой. – Если бы что-то стряслось, она бы сказала. Мама ни за что не признается, но тетя Фи – та сказала бы. – Наверно, – ответила я и засомневалась. Рассказать о сейфе в шкафу или нет? Пока рано, решила я. Он сам захочет туда заглянуть. Или скажет, что я делаю из мухи слона. В любом случае я только разозлюсь. Хэнк взял свернутую самокрутку. – Хочешь? – Нет, спасибо. – Ну и ладно. – Он положил косяк в жестянку из-под мятных драже и смахнул крошки травы с коленей, словно собирался встать. Но я еще не закончила, поэтому открыла рот и выпалила первое, что пришло в голову. Что давно крутилось в голове, как вода в раковине вокруг слива. – Помнишь Хэтти Картер? – спросила я. – О боже, – он рассмеялся. – Кто не помнит Хэтти Картер. – Да, но ты знал, что она надо мной издевалась? – Над тобой кто-то издевался? Серьезно? – В школе все над кем-то издеваются. Или над тобой, или ты сам. – Я старалась быть невозмутимой, но Хэтти Картер причинила мне немало зла. Заливала мне в шкафчик вишневую колу. Рассказывала всем, что я шлюха. По воскресеньям накануне новой учебной недели у меня от страха болел живот. А главное, я не понимала, зачем она это делала. Из общих предметов у нас был только спорт, и Хэтти терроризировала меня неделями, пока учительница не застала ее в тот момент, когда она посылала мое фото из раздевалки в нижнем белье своим друзьям. Это уже тянуло на подсудное дело, так что администрация в кои-то веки решила вмешаться. И вмешалась: однажды нас забрали с урока и вызвали в кабинет директрисы вместе с родителями. Директриса произнесла речь, в которой не было никакой конкретики. Кажется, она обвиняла и меня – про школьные группировки, ответственное пользование телефоном и о том, какие мы все разные и как важно относиться к этим различиям с пониманием. Мама смотрела на нее так, будто хотела убить взглядом. Хэтти написала письмо с извинениями зеленой гелевой ручкой и украсила его стикерами-щеночками с блестками. Директрисе это показалось милым, но я-то знала, что это проявление пассивной агрессии со стороны чудовищной хабалки, которая полгода бросалась на меня в коридорах и совершенно не раскаивалась. Мой отец сидел с негодующим и хмурым лицом, обняв меня за плечи. Отец Хэтти смотрел ленту в телефоне и даже не притворялся, что слушает. Ее мать не пришла. Моя сидела с вежливой миной, сложив руки на коленях и со странной улыбочкой на губах. В конце она встала и с той же улыбочкой сообщила директрисе, что ее так называемое «вмешательство» – фарс и до конца года она вылетит с этой работы, затем вцепилась мне в плечо и вывела меня прочь. Мама оказалась права. Через несколько месяцев директриса уволилась «по собственному желанию» после волны слухов, связанных с сообщениями сексуального содержания, которые она посылала бывшему ученику, только что закончившему школу. Может, мама просто угадала, что ее уволят, а может, скандал с перепиской сыграл ей на руку: если бы не он, мама наверняка подложила бы директрисе в машину героин. От Даны Новак можно было ждать чего угодно. А вот Хэтти поплатилась раньше. Школьное шоу талантов состоялось теплым апрельским вечером всего через неделю после того, как она хищно скалилась на меня в кабинете директрисы. Я пела в хоре – мы подпевали красивой десятикласснице, которая выбрала песню «Ты не можешь всегда получать желаемое» и ни разу не попала в ноту. Когда на сцену поднялась Хэтти, я уже сидела в зале и потела под накидкой из полиэстера. Хэтти пела под фонограмму. Ее голубые глаза были жирно подведены глиттером, выпрямленные волосы струились блестящим водопадом. Я знала, что внутри она прогнила насквозь. Это настолько не вязалось с ее внешней красотой, что мне хотелось кричать. На сцене она держалась деревянно, без всякого изящества, хотя ее друзья всю дорогу подбадривали ее криками. Пока она не замерла посреди подмостков. Музыка играла, но Хэтти не шевелила губами. Она схватилась за живот. Мне показалось, что ее сейчас стошнит. Но ее не стошнило. Она неуклюже потрусила влево на ватных ногах; глаза, обведенные глиттером, испуганно смотрели в зал. Никто не понял, что произошло, но это было неважно. К утру вся школа до последнего первоклассника знала, что несгибаемая Хэтти Картер на сцене наложила в штаны. Когда она убежала за кулисы и все принялись растерянно оглядываться, ерзать в своих креслах и нервно посмеиваться, я взглянула на мать. Мне казалось, что мама ненавидела Хэтти не меньше моего. Я ждала, что она посмотрит на меня и улыбнется, подмигнет, прошепчет: так ей и надо. Но она смотрела прямо перед собой, странно вздернув подбородок, и не сводила глаз с того места, где только что стояла Хэтти. А на губах играла та же зловещая улыбка, как тогда, в кабинете директрисы.