– Помню. – Я беременна. Моя лучшая подруга ахнула, но, кажется, не удивилась. Крепко обняла меня и прижала к себе в зеленом свете неоновой вывески. Глава тридцать шестая В подзеркалье Дом колдуньи существовал на границе жизни и смерти и прел под гнетом собственной неизменности. Марион вот-вот должно было исполниться восемнадцать; Астрид было тридцать, часы показывали 8:46, а в каждом окне мерцали фиолетовые сумерки давно минувшего вечера. Здесь ни у чего не было смысла и сущности. Можно было пить и не пьянеть. Музыка не трогала за живое, еда испарялась на языке. Даже у безвкусных фруктов из оранжереи не было косточек – внутри зияли лишь черные пустоты. Лишь в библиотеке все было по-другому. То ли Астрид намечтала ее необъятное содержимое, то ли библиотека находилась под действием отдельного заклятья, но книги там были настоящие. Осязаемые, читаемые, доверху наполненные единственной пищей, к которой Марион не утратила вкус: знаниями. Среди гримуаров с пожелтевшими страницами в библиотеке хранились учебники истории, книги заклинаний, сборники легенд и мифов. Ведьмин сад ядовитых цветов. В доме колдуньи было неважно, обладала ли Марион врожденными способностями к магии, хватило бы ей целеустремленности и сил, чтобы справиться с последствиями колдовства, был ли у нее ковен. Само это место было волшебным. Она дышала его ужасным воздухом. Под его воздействием она истончалась и сохла и со временем стала полой и безвкусной, как бескосточковый терн в оранжерее. В пустоте, образовавшейся на месте сердца, она хранила заклинания, проклятья и обряды черной магии, формулы и законы вселенной. Раньше она радовалась любой возможности доказать, что она достойна магии, готова была пострадать за нее, умереть или убить. Теперь же ею двигали чисто практические соображения. Она нуждалась лишь в знаниях и вере, воля закалялась временем. В свободное от чтения время Марион завистливо наблюдала за миром Даны, границы которого с каждым днем расширялись. Она лелеяла свою ярость и не давала ее пламени погаснуть. Из ценного у нее остались лишь ненависть и время. Их она и использовала, зная, что, когда придет момент, она будет готова. * * * По ту сторону серебряной чаши время двигалось с утроенной быстротой. Дана забеременела, вышла замуж, родила мальчика, выскользнувшего на свет ловко, как рыбка. У мальчика был густой пушок темных волос и пронзительно-голубые глаза, как у Даны. Они так и остались голубыми. Когда ее живот округлился во второй раз, она уехала из города и поселилась в доме, где не было пыли, в пригороде с колдовским названием. Вудбайн, шептал проворный мозг Марион. Жимолость, дикий виноград, пятилистный плющ[26]. Вторая беременность проходила тяжелее первой. Она похудела, только живот был огромным. Ее постоянно тошнило. Марион не чувствовала жалости, ни капли. Но когда срок родов подошел, она почувствовала что-то. Волнующее ожидание, приятно щекочущий нервы страх. Марион знала то, чего не знала Дана: будет девочка. Схватки начались глубокой ночью, нарушив сон Даны и превратив ее в мечущегося от боли зверя. По пути от дома до больницы – их разделяла всего миля, – она считала красные светофоры, словно нанизывала бусины на нить. Ее катили по коридору в коляске – визжащую кошку с ножками-палочками, потом уложили на спину в комнате с зелеными стенами. Марион и ее подглядывающая чаша вызывали у Астрид лишь презрение. Но сейчас она встала у ее плеча и смотрела во все глаза. Теперь лишь одно могло пробудить интерес колдуньи – безжалостные законы жизни и смерти. Марион знала, зачем та пришла: хотела увидеть, как Дана умрет. Когда вошла Смерть, Астрид зашипела. Смерть явилась в виде облачка пушистого черного дыма, паутиной повисла в стерильных углах палаты, поглядывая на женщину на койке одним хитрым глазом. Да, подумала Марион, и нет. Она затаила дыхание, сердце билось, как птица в клетке. Она почувствовала себя человеком. Почти. Опять. От напряжения заболели глаза. Астрид так и стояла у ее плеча, и вместе они смотрели на воду и гадали, за кем останется победа. Дана бесстрашно посмотрела в лицо псу Смерти. Она, кажется, его узнала. Губы ее шевелились, но за гудением аппаратов и грубыми испуганными голосами людей, пытавшихся удержать дух внутри тела, ее слов было не расслышать. Никто не понимал, что все сейчас зависело лишь от исхода этой игры в гляделки. На фоне огненно-рыжих волос кожа Даны белела, как манная каша. Она вцепилась себе в волосы и потянула. Она начала тужиться. Глава тридцать седьмая Пригород Тогда Перед тем как Айви очнулась, мир на миг стал пористым. Когда его ткань натянулась, я увидела позади великое зияющее ничто и перестала бояться, потому что почувствовала ее. Ради нее я должна быть храброй. Есть магия предметов, симпатическая магия, зелья, сглазы и заклинания. Есть магия добрая, а есть такая жестокая, что творить ее – все равно что хвататься за лезвие ножа голой рукой. А есть магия, рожденная из чистой воли, безмолвная магия. Хотя воля не может быть совсем без примесей: к ней всегда примешивается горе, страх и любовь во всех ее формах. Призвав на помощь всю свою волю и свое истерзанное сердце, я потянулась к существу, барахтающемуся и борющемуся внутри меня. Иди ко мне, сказала я ей. Иди ко мне, маленькая. Существо – дитя – судорожно металось в своей оболочке. Оно боялось. Я знала, чего оно боится, и снова взглянула на черного пса, который часто дышал в углу. Не сегодня, сказала я ему. Безмолвный приказ подействовал на пса, и тот забился в угол. Когда-нибудь. Когда-нибудь. Но не сегодня. Пес повернулся вокруг своей оси. Потом проскользнул сквозь ослабевшую ткань мира, просочился, как дым. Когда он ушел, я снова заговорила со своей девочкой. Иди ко мне. Я не дам тебя в обиду. Если придешь. И Айви пришла. На ее голове алел красный петушиный хохолок, глаза яростно пылали, словно она собиралась подать жалобу на все происходящее – яркий свет, внезапный холод, огромный необъятный мир. Сразу она не закричала – пуповина обвилась вокруг шеи, как двухрядные бусы. Но увидев ее, я сразу поняла: мы не умрем. Когда ее наконец отдали мне, и я смогла ее обнять, я сжала ее, словно мы были двумя половинками грецкого ореха, двумя сросшимися косточками. Потише, машинально сказала я себе – ведь я никогда не хотела, чтобы Хэнк чувствовал себя замученным лаской, а Роб волновался, что я умру, если когда-нибудь он решит, что сыт по горло, и уйдет от меня. Но она была такой маленькой. Она даже меня не видела. И я обнимала ее так крепко, как мне хотелось. * * * Осознание пришло ночью. В одну из первых ночей, что тянулись бесконечно, в хрупкие часы, освещенные сиянием звезд. Я кормила ее перед рассветом – мне казалось, что я единственная во всем мире не сплю, – и страх за то, что я наделала, вдруг захлестнул меня с головой. Я испугалась, что могла изменить Айви, ее природу или биохимию. Потянувшись к ней тогда, вложив в этот порыв всю свою любовь, волю и магию, я могла пробудить что-то, что должно было остаться спящим. Я представила это с ужасом и гордостью. С годами тревога ослабла, но так и не угасла полностью. А когда Айви исполнилось шесть лет, мои подозрения подтвердились. Глава тридцать восьмая Пригород Тогда Айви Чейз было шесть лет. Она любила уточек, пироги со сливками, обожала рисовать и прыгать на малиновом батуте. Впрочем, последнее она делала всего один раз в жизни – на дне рождения своей подруги Шоны. С того дня она засыпала и каждую ночь видела во сне малиновый надувной замок. Уже целую неделю она наводила в нем порядок, и сегодня он наконец достиг финальной стадии совершенства. Он был огромным и возвышался над ней, как корабль. Внутри пахло ванильным кексом. Травка вокруг замка была такой бархатной, что Айви не удержалась, наклонилась и провела ладонью по мягким силиконовым травинкам. Если бы мама увидела, какой прекрасный это замок, она бы поняла, что на день рождения Айви нужен точно такой же. Ее тело во сне запульсировало осознанием. А почему, собственно, мама не может увидеть замок? Она же здесь, совсем рядом, в комнате напротив. Айви уже давно подозревала, что мир ее снов – огромный, реалистичный и пластичный, хотя сама она не стала бы описывать его подобными словами – был не таким, как у других людей. Ей на это намекнула тетя Фи. Однажды Айви рассказывала про сон, в котором сама все сделала так, как ей нравилось, и заметила, что тетя с пристальным вниманием за ней наблюдает. Айви смутилась и замолчала, а тетя улыбнулась. – Невероятно, – сказала она. – Расскажи еще. Но Айви соврала, что больше ничего не помнит. Сейчас она об этом не думала. В своих снах она была королевой. Если хотела, могла сделать траву голубой или заставить пончики падать с безоблачного неба. Могла сделать так, чтобы из малинового надувного замка выбежал щенок и бросился ей в объятия. Если она все это могла, то сможет и достучаться до мамы. Сосредоточившись, она почувствовала маму в комнате напротив. Сны тем ей и нравились, что мама, папа и Хэнк хоть и не были рядом, она чувствовала их присутствие. Три источника тепла разной температуры. Стоя в бархатистой тени надувного замка, Айви закрыла глаза и двинулась на голубое пламя, которым была ее спящая мать. Нашла. Айви ее нашла. Потянула, и долго тянуть не пришлось. Мама шагнула в ее сон. Ее голос был странно пустым. Она стояла на траве, прищурившись от солнца; рассеянный взгляд скользил с одного предмета на другой. Наконец он остановился на Айви. – Привет, мам. Зрачки матери расширились, как чернильные кляксы. Она открыла рот, и Айви услышала два слившихся воедино крика: один во сне, а второй – в комнате напротив. Шок разбудил ее. И звук. Один вздох, два, и мать влетела в ее комнату в майке и трусах. Волосы развевались, как у валькирии. Глаза Айви были распахнуты, но мать все равно накрыла ладонью ее сердце, словно не верила, что с дочерью все в порядке, и хотела убедиться, что сердце бьется. Убедившись, она крепко ее обняла. – Как ты это сделала? – громким шепотом спросила она. – Не знаю, – ответила Айви тоже шепотом. И обиженно добавила: – А что такого я сделала? Мама отодвинулась, провела тыльной стороной ладони по мокрым щекам. Айви видела, как в ее голове складывались части головоломки. Потом мамины глаза медленно закрылись. Но открылся рот, и голова повисла на шее, как обмякшая водоросль в воде. С трепыхающимся как у кролика сердцем Айви за ней наблюдала. Прошла минута. Потом мама открыла глаза.