– Злой? – Не обязательно. Просто такой. * * * Обед прошёл немного натянуто. За стол был приглашён и министр иностранных дел Владимир Николаевич Ламсдорф – как раз его автомобильчик, сердито пыхтящий и веющий вонючим сизым выхлопом, подали к парадному. Присутствовала фрау Гессен-Дармштадтская, немногословно, но забавно лопоча с акцентом, иногда вворачивая изящные немецкие обороты, вполне возможно, что-то по-бабьи чувствуя и пытаясь внести лёгкость. Однако всякие и без того не принятые за столом деловые разговоры при женских ушах исключили вовсе (по причине досадных моментов узкого круга… о чём позже). Лишь император, стараясь показать незначительность, обронил, обращаясь к Гладкову: – А ведь в упомянутом вами вопросе об изобретательствах затронута немалая казуистика. Сии комиссии (по адмиралтейству, главному артиллерийскому управлению и другие) существуют на казенный кошт. И немалое финансирование на иные проекты выделяют. Как избегнуть тупиковых направлений, не тиражируя особыми циркулярами секретные сведения и не расширяя посвящённых в… хм? Сложно-с. Проблема… * * * Да, это была проблема. Правитель империи, имеющий эксклюзивные материалы, дающие пищу для размышлений, выводов, предоставляющие определённые преимущества – политического, экономического и технического характера, был вынужден ограничиваться узким кругом осведомлённых. С кем ему приходилось делить знания, советоваться, принимая решения? С Ширинкиным? Который чуть ли не умолял «не ширить список доверенных лиц». В первую очередь, опасаясь за жизнь монарха. Обоснованно – за козырь под названием «Ямал» табакеркой можно получить и от своих – ближайших и «великих», науськанных из-за бугра. С Авеланом? Который при всей адекватности, оставался военным моряком с необузданной потребностью в плавающей броне и пушках. С Гладковым? Чужим и в чём-то непостижимым пришельцем. Который познал Россию под отвратительной властью большевиков и, не скрывая, восхвалял многие достижения Советов. Даже министр иностранных дел Ламсдорф выпадал из обоймы! Довольствуясь уже априорными данными, порой вызывавшими у него недоумение: «Откуда досель не блиставший политической смекалкой государь Николай черпает ту или иную информацию? Чем он руководствуется, задавая императивы, выбирая направление государственного курса, с заглядом на ближайшие десять (как минимум) лет?» Романов прекрасно осознавал эту ограниченность, особенно в вопросах геополитики, где остро необходимы были взгляд, знание, дипломатическое чутьё, аналитическая работа и прогнозы профессионала. Отчасти, а где и в полной мере, неполноценность такого положения компенсировалась всё той же поистине великолепной информационной составляющей, в которой собран практически весь политический расклад на ближайшие годы, выявленные и обсосанные историками скрытые помыслы государств, мотивации их правителей. И известные последствия. Однако Николай ни на минуту не забывал, что изменение исторических событий, возможно даже один неосторожный непродуманный шаг могут привести к тому, что всё пойдёт по-иному! Когда уже не будешь знать, что же там за новым историческим поворотом! А ещё боялся, если всё вообще пойдёт вразнос! И не остановить. Так же, как случилось с Великой войной! Когда все интересанты рассчитывали на скорую победу, а затянуло… И последствия оказались поистине ужасными. Именно потому Первая мировая занимала его думы едва ли не больше, чем текущая русско-японская. Так как знал, что даже при всех известных неудачах война с японцами и первая русская революция не грозили полным крахом. Конечно же исход войны на востоке увязывался в общую конфигурацию геополитического расклада, дальнейшего промежуточного межвоенного периода с критическими точками вероятных конфликтов и заключённых союзов – с кем-то и против кого-то. Но итогом была Первая мировая война. И великие потрясения для империи. И его личные. Как там однажды высказал ему этот нигилистически и безбожно ужасный человек: «Да, мы все умрём. Мы, без всякого сомнения, все рано или поздно умрём! И понимая это, и ощущая это как неизбежность, цепляясь за жизнь, мы сознательно ли, или неосознанно делаем свой исключительный нравственный выбор. Правители мыслят не тысячными категориями, а жизнью-смертью десятков, сотен тысяч. А кто и миллионами погибших. Но кто подводил баланс? Кто считал, как аукнулись те или иные решения? Единственные правильные или бездарно ошибочные? Сколькими-то смертями сейчас, но зато столькими-то счастливчиками потом? Как бы там ни было, в государственных устройствах случается всякое: революции, тирании, демократии… империи процветают, увядают или вовсе рушатся под варварскими волнами. Но это ничто по сравнению с твоей личной смертью». * * * Императорский стол как всегда был на высоте – вкусно, разнообразно, гармонично. И никакого лишнего пресыщения – в подаче блюд и порциях. И даже во времени, отведённом на то или иное кушанье. Впрочем, Гладкова на таком «преступлении» не поймаешь, и без того был научен и своеобразно искушён. Ещё в той жизни. И не обязательно на занятиях по этикету рестораций в военном училище (до того ли им тогда было – курсантам-офицерикам в вечной «нехватке» молодых организмов). Он просто помнил, как его супругу на семейном юбилее поучала её породистая и выдержанная в манерах бабка – из благородных, из-под дворян: – Локотки у талии, милочка, осанка прямая! Насытившись, ни в коем случае не откидываться на спинку стула – это признак азиатского варварства и извращенцев-чревоугодников римлян. «С постоянной подтянутостью за столом, лишка в тебя просто не полезет», – вспоминая, соглашался Александр Алфеевич, отложив очередной прибор, повинуясь условностям этикета – сигнал дан: «главный за столом» уже макал губы в салфетку, тонко звякали ложечками остальные. Стало быть, оттрапезничали. Оставив ощущение лёгкого недоедания. Но всё равно желудок приятно грел всё тело, и мысли ворочались куда как медленней. Да ещё под рюмку-две чего-то градусного, не коньяк-вино – исконно русская наливка. После столовой и курительной комнаты снова был кабинет императора. Ламсдорф привёз пришедший курьерской диппочтой пакет от адмирала Небогатова. Вскрыв письмо, Николай погрузился в чтение. Авелан и Гладков терпеливо ждали. Ламсдорф томительно и скромно стоял в сторонке – он всё ещё находился под впечатлением от недавнего, совершенно дурного конфуза, инспирированного службой безопасности Ширинкина. Суть – случилось, что при работе секретного отдела с известными материалами выплыло упоминание о дневниках министра, часть которых была опубликована в 1926 году (что понятно случилось уже после смерти Владимира Николаевича)[29]. Ширинкин пройти мимо этой информации ни в коей мере не мог. Заручившись дозволением императора, провёл с министром крайне неприятную беседу, вынудив предоставить для досмотра все имеемые на руках документы, включая личные записи. Правда в изъятых бумагах ничего особо компрометирующего не обнаружил – лишь намёки и догадки. Тем не менее доложил, что «попади документы в руки вражеской разведки, при должном пристальном изучении сии записи могли навести на правильные, невыгодные нам выводы». Пристыженный Ламсдорф заверял, что «и в мыслях не было», немедленно попросил отставки. Прошение Николай отклонил, сочтя дело незначительным, а самого министра соответствующим своей должности, а главное с профессионально правильными взглядами на политический курс государства. Впрочем, и доверием особым так и не оделили. Однако эта история имела продолжение, вылившись в «высочайший» закрытый скандал. Ширинкин пошёл дальше – в порыве сторожевого рвения осмелился предложить императору проверить почту императрицы. Благородное монаршье негодование не помешало мужу Николаю предпринять личное дознание, а затем провести серьёзную (по-семейному) беседу с императрицей! В ходе которой под покорные слёзы он бесцеремонно вытряс её переписку, где обнаружил… О! Нет! О «Ямале» она честно «ни словом». Но было там о «пророчествах этих людей», где предупреждала родню о будущей войне, бедственной для фатерлянда: «Ах, какое несчастье, что моя родная Германия и новая родина, родина моих детей Россия, вскорости сойдутся в смертельной войне». Николай пришёл в неописуемый ужас – своими предупреждениями императрица выдавала будущие политические приоритеты державы! Когда Ширинкин по секрету обо всём этом поведал, Гладков вдруг представил орущего Николая (ну точно Никулин в «Бриллиантовой руке»): «Как ты могла?! Ты, жена моя, мать моих детей!» Хотя кричащий на свою дражайшую Аликс Николай – это, пожалуй, перегиб. Но сокрушённо покачав головами, единым мнением с Ширинкиным сошлись – насколько всё висит на волоске… и ходим по ниточке… и всё тайное на тонкой грани провала. Сейчас же, глядя на бледного Ламсдорфа, вспоминая, сколь непринуждённа за столом была императрица, Алфеич с безысходностью констатировал: «А этой курице хоть бы хны». Закончив чтение, государь передал бумаги Авелану: – Сами потом на досуге перечитаете. Небогатов со своей эскадрой уже должен быть в Индийском океане? – Скорее всего, – подтвердил адмирал, – последняя телеграмма приходила из Джибути. – Это письмо тоже передано оттуда через русскую миссию. Видимо, Небогатов не спешил со своими выводами. И не желал доверяться телеграфу. Да и объём не мал. Тут во второй части соображения чисто на флотские и корабельные темы – ваша, Фёдор Карлович, епархия. Но главное… – Романов сделал многозначительную паузу, бросил косой взгляд на министра и особый на доверенных, зная, что выдаёт маленькую, но сенсацию, – Гулльский инцидент! – Что-о?! – протянули оба, и только Ламсдорф, ясное дело, что ничего не понял. – Северное море близ Доггер-банки! – стал намекающе и почему-то торжественно перечислять Романов. – Шумиха по поводу угрозы японских миноносцев, рыбацкие суда. Знакомо, да? Только Небогатов сумел воздержаться от обстрела (потому и в прессе скандала не случилось!). Высланный в досмотр крейсер обнаружил миноносец! Под британским флагом. И нет сомнения, что это было именно английское судно с английской командой. Но ещё адмирал пишет… тут он подчёркивает, что данные не совсем подтверждённые – обнаружены признаки подводной лодки. И якобы даже след от мины. Что, возможно, воспалённому сигнальщику и померещилось. Однако… – Гулльский шиворот-навыворот! – бестактно перебил императора Гладков. – То есть, вполне вероятно, что никаких японских миноносцев и в помине не было! – Ни тогда, ни в этот раз, – тихо добавил Авелан. – Погодите, погодите, – снова вскинулся Александр Алфеевич, – получается, слух о японских миноносцах бритты распустили намеренно. А сами отрабатывали тактику засады средствами подплава в реальных условиях – оружие-то новое! А заодно тем самым пытаясь и союзникам помочь! Однако жу-ки-и-и! А знаете… Как-то мимоходом попалась мне информация о субмаринах англичан на Тихом океане, на коммуникациях близ Порт-Артура. Уж правда ли, нет, но в свете открывшихся подозрений… – Чёрт! – вырвалось у Авелана. – Надо будет обязательно предупредить Рожественского. – Если все эти сведения верны, – покачал головой Романов, – сие весьма скверно и тревожно. Поскольку выбивается из наших политических и стратегических расчётов. Неужели они всё же решатся на вмешательство?