Они все не обращали внимания на крики, когда это происходило с кем-то другим. — Господи. — Эндрю посмотрел на фото глубокой раны на ее бедре. — Последние несколько месяцев, каждый раз, когда у меня начинали сдавать нервы, Ник доставал их, чтобы напомнить нам обоим, что с тобой сделал отец. — Эндрю показал Джейн крупный план ее заплывшего глаза. — Сколько раз отец бил тебя? Сколько синяков мы проигнорировали, сидя за завтраком? Сколько раз мать смеялась над тобой, а Джаспер подшучивал над твоей неловкостью? Она попыталась сгладить момент, припомнив свое детское прозвище: — Горе Косорукое. Но Эндрю отозвался: — Я никогда больше никому не позволю делать тебе больно. Никогда. Джейн устала плакать, но не могла остановиться. Она плакала о погибшей семье Лоры Жено. Она плакала о Нике. Она — непонятно почему — плакала о Мартине. А теперь она плакала от стыда. Эндрю громко высморкался. Он снова натянул резинку на снимки и бросил их обратно в ящик. — Я не собираюсь спрашивать тебя, знала ли ты о пистолете. Джейн крепко сжала и закусила губы. Она не сводила взгляда с парковки. — Я тебя тоже не собираюсь. Он хрипло и тяжело вздохнул. — Значит, Ник… — Пожалуйста, не произноси этого. — Джейн снова положила руки на живот. Ей так не хватало непоколебимости Лоры Жено, ее веры в то, что их дело — правое. Эндрю сказал: — У Лоры был выбор. Она могла уйти, когда обнаружила пистолет. Те же слова из уст Ника не успокоили Джейн. Она знала: Лора никогда бы не отступила. Эта женщина была настроена решительно, она не сомневалась в своем выборе. И, наверное, даже радовалась ему. Все-таки это довольно приятно — быть хозяином своей судьбы. Или, как сказал Ник, утащить подонка за собой. — Она показалась мне милой, — сказала Джейн. Эндрю сделал вид, что занят закрыванием крышки и проверкой замка. Она повторила: — Она мне показалась очень, очень милой. Он несколько раз прочистил горло. — Она была замечательным человеком. Голос его выдал. Он страдал. Ник сделал Эндрю ответственным за общение с Лорой. Он был ее единственной точкой соприкосновения с остальной группой. Именно Эндрю посвящал Лору во все подробности, давал ей деньги, сообщал о перелетах, передавал информацию о месте встречи с фальсификатором из Торонто. Он говорил ей, как представляться, какие секретные слова откроют одну дверь и закроют другую. Эндрю спросил Джейн: — Почему ты заговорила с ней в Осло? Джейн покачала головой. Она не могла ответить на этот вопрос. Ник предупредил их, что анонимность — их единственная защита, если что-то пойдет не так. Джейн всегда старалась в точности исполнять его приказы и пряталась в баре, когда туда вошла Лора Жено. До ее выступления на секции оставалось меньше часа. Пить было слишком рано, к тому же Джейн понимала, что делать этого не стоит. Игра на пианино всегда ее успокаивала, но по какой-то необъяснимой причине Джейн все же потянуло к Лоре, сидевшей в одиночестве за барной стойкой. — Нам пора идти, — сказал Эндрю. Джейн не стала спорить. Она просто молча спустилась за ним по лестнице, а потом пошла к машине. Она положила металлический ящик себе на колени, и они направились дальше в город. Джейн изо всех сил старалась не думать о Джаспере. Спросить Эндрю о том, куда они ехали, она тоже не могла. Не только гипотетические подслушивающие устройства заставляли ее брата держать язык за зубами. Она нутром чуяла: что-то происходит. То время, которое Джейн провела в Берлине, как будто отдалило ее от их круга. Она заметила это в Осло, а сейчас, когда они вернулись домой, это стало совсем очевидно. Ник и Эндрю подолгу гуляли вдвоем, шептались по углам и понижали голос, когда Джейн оказывалась рядом. Сначала она решила, что они не хотят растравлять ее чувство вины, но теперь ей думалось, что они скрывали от нее какую-то информацию. Сколько еще было таких вот секретных коробок? Кому еще Ник хотел навредить? Машина заехала на холм. Джейн закрыла глаза, внезапно ослепленные ярким солнцем. Мысли снова вернулись к Лоре Жено. Джейн пыталась понять, что именно заставило ее подойти к женщине в баре. Именно этого делать не следовало: Ник много раз повторял Джейн, что нужно держаться подальше от Лоры, что любое взаимодействие с ней привлечет к Джейн внимание легавых. Он был прав. И тогда она тоже это знала. Может, Джейн просто взбунтовалась против Ника? Или ее привлекла незамутненность мотивов Лоры? В своих зашифрованных письмах Эндрю делал множество комплиментов этой женщине. Он говорил Джейн, что из них всех именно Лора никогда не стала бы колебаться. Почему? — Поищи место, — сказал Эндрю. Они успели добраться до района Мишн. Джейн знала эти места. Когда она была студенткой, она тайком ходила сюда слушать панк на старой пожарной станции. За углом находились бесплатная кухня и приют для бездомных, где она часто работала волонтером. Этот район всегда являлся местом сосредоточения всякого рода маргинальной публики — еще с тех пор, как братья-францисканцы развернули тут первую миссию в конце XVIII века. Медвежьи бои, скачки и дуэли уступили место студентам, бездомным и наркоманам. Заброшенные склады и полуразвалившиеся дома иммигрантов излучали темную энергетику. Повсюду виднелись анархистские граффити. Мусор скапливался прямо на улицах. На углах стояли проститутки. Даже утром на всем лежал тусклый и мрачный закатный свет. Джейн сказала: — Нельзя парковать здесь «Порше» Джаспера. Его украдут. — Раньше они его не трогали. Раньше, — подумала про себя Джейн. — Ты имеешь в виду те случаи, когда твой брат, которого, по твоим словам, ты ненавидишь, приезжал сюда посреди ночи тебе на помощь? Эндрю приткнул машину между мотоциклом и каким-то драндулетом. Он было вышел из машины, но Джейн положила свою руку на его. Кожа сухая и шершавая. Прямо под часами на его запястье появилось раздражение. Она начала что-то говорить об этом, но он не хотел, чтобы сейчас звучали какие-то лишние слова. Они не оставались вдвоем с того момента, как уехали из дома. С тех пор как Лора Жено пустила пулю себе в череп. С тех пор как полици увели Джейн и Ника из зрительного зала. Полицейские приняли Ника за Эндрю, и когда до них дошло, почему Джейн зовет своего брата, Эндрю уже колотил кулаками в дверь. Он выглядел совершенно обезумевшим. Вся его рубашка была в кровавых пятнах, кровь стекала с рук, впитывалась в брюки. Кровь Мартина. Когда все отхлынули от сцены, Эндрю побежал к ней. Он оттолкнул охранников. Упал на колени. На следующий день Джейн увидела в газетах фотографию с этим моментом: Эндрю держал на коленях то, что осталось от головы их отца, подняв глаза в потолок и раскрыв рот в отчаянном крике. — Забавно, — внезапно произнес Эндрю. — Я и забыл, что любил его, пока не увидел, как она целится пистолетом в его голову. Джейн кивнула, потому что она тоже это почувствовала — разрывающееся пополам сердце, потное и холодное сомнение. Когда Джейн была маленькой, она садилась к Мартину на коленки и он ей читал. Он посадил Джейн за ее первое пианино. Он выписал Печникова, чтобы тот с ней занимался. Он приходил на репетиции, концерты и выступления. У него был специальный блокнот в нагрудном кармане, куда он записывал ее ошибки. Он тыкал ее в спину, когда она сутулилась перед инструментом. Он хлестал ее по ногам металлической линейкой, когда она мало занималась. Он не давал ей спать несколько ночей кряду, кричал на нее, называл никчемной, говорил, что она разбазаривает свой талант и делает все неправильно. — Я столько всего хотел сказать ему, — произнес Эндрю. Джейн снова не смогла остановить слезы, побежавшие по ее щекам. — Я хотел, чтобы он мной гордился. Не сейчас — я знал, что сейчас это невозможно, — но когда-либо. — Эндрю повернулся к ней. Он всегда был худым, но после всего, что он перенес, его щеки совсем ввалились: она видела кости его черепа. — Как ты думаешь, могло бы такое когда-нибудь случиться? Смог бы отец мною гордиться? Джейн знала правду, но ответила: — Да. Он снова посмотрел на улицу. — А вот и Паула, — сказал он. Волосы у Джейн на руках и шее встали дыбом. Паула Эванс выглядела как обычно — армейские ботинки, грязная рубашка до колена, перчатки без пальцев, — и поэтому идеально вписывалась в местный ландшафт. Ее кудрявые волосы были жутко растрепаны. Губы выкрашены в ярко-красный цвет. Она неизвестно почему рисовала себе синяки под глазами угольным карандашом. Она увидела «Порше» и помахала им обеими руками, но вместо того, чтобы пойти к машине, побежала к складу. — Она меня пугает. С ней что-то не так, — сказала Эндрю Джейн. — Ник доверяет ей. Она сделает все, что он попросит. — Вот это меня и пугает. — Джейн передернуло, когда она увидела, как Паула исчезает за стеной склада. Если Ник играл в русскую рулетку с их будущим, то Паула была единственной пулей в барабане. Джейн вышла из машины. Удушливая вонь вокруг напомнила ей о Восточном Берлине. Она положила металлический ящик на сиденье, чтобы надеть куртку. Достала из сумки кожаные перчатки и шарф. Эндрю сунул ящик под мышку и запер машину. — Держись рядом, — велел он Джейн. Они пошли насквозь через склад. Джейн не была здесь три месяца, но помнила маршрут наизусть. Они все его помнили, потому что Ник заставлял их изучать планы, бегать туда и обратно по переулкам, пробираться на задние дворы и даже лазить по канализации. До нынешнего момента это казалось полной шизофренией. Джейн охватил страх, пока они пробирались по этому пути. Переулок выходил в конец следующей улицы. Здесь они казались своими, несмотря на дорогую одежду. Местные дешевые магазины и обшарпанные квартирки кишели студентами из Сан-Франциско. В разбитые окна были запихнуты смятые газеты. Мусорные баки переполнял строительный мусор. Джейн чувствовала тошнотворный сладковатый запах сотен косяков, с которыми местные жители встречали новое утро. Их явочная квартира располагалась в доме между 17-й улицей и Валенсией, в квартале от Мишн. Когда-то это был викторианский особняк для одной семьи, но потом его разделили на несколько однокомнатных квартир, которые сейчас, кажется, занимали драгдилер, компания стриптизерш и молодая пара со СПИДом, потерявшая все, кроме друг друга. Как и многие другие постройки в этом районе, дом предназначался под снос. Как и во многих других постройках в этом районе, его обитателям было все равно.