Нет. Мой офис в Нью-Йорке был большим, больше, чем моя спальня. С белым раскладным диваном, стодолларовыми подушками, вышитым вручную покрывалом и двумя одинаковыми креслами напротив друг друга. Из окна открывался вид на парк. Вдоль стены стоял стеллаж с потрепанными экземплярами моих любимых книг. И еще один стеллаж с моими книгами, потому что иногда, в моменты неуверенности в себе, я поднимала глаза и вспоминала, что способна написать книгу. Что я делала это много раз. Мой письменный стол был маленьким. Дорогим и конечно же со вкусом. Не загроможденным. Лампа от Тиффани. Мраморная подставка. Настольный компьютер. Роскошное кресло перед ним. Я не знала зачем оно мне, так как никогда по-настоящему не писала, сидя в нем. Обычно я валялась на диване. Стол же был предназначен для ответов на электронные письма, для исследований и фотосессий, когда приходили журналисты из Vogue, чтобы написать обо мне статью. Нынешний кабинет совсем не походил на тот, что остался в городе. Маленькая комната для гостей, из которой я убрала кровать — кто стал бы оставаться у меня на ночь? — и поставила письменный стол. Такое же роскошное кресло, что и у меня в Нью-Йорке. Больше ничего моего не было. Всюду были свалены стопки моих книг, без всякого порядка, просто сложенные так, чтобы я могла получить их энергию. Комната, из которой я сделала кабинет, была оформлена так же, как и весь остальной дом. Богемный гламур. Старинные ковры. Картины в разномастных рамках на стенах. Я сняла многие из них, чтобы украсить материалами по убийству Эмили. Несмотря на то, что не писала, я сделала все это, говоря себе, что это хобби, любопытство, но это было исследование. Не для того, чтобы раскрыть убийство, я была слишком эгоистична для этого. Мне хотелось лучше понять Эмили и способ ее убийства. Потому что дело было даже не в ней или в других убитых женщинах. Дело было в нем. Я предполагала, что убийство совершил мужчина, потому что женщины очень редко становились серийными убийцами. Итак, я решила для себя, что это был мужчина. Монстр внутри одного из них. Мне хотелось узнать его получше, потому что собиралась писать от его имени. Я хотела написать о монстре. Хотела, чтобы все были вынуждены сопровождать его в этой истории, были пойманы в ловушку его сознания. Я хотела, чтобы мои читатели ненавидели его, но также ненавидели и самих себя за то, что он им нравится. За сочувствие к нему. И в конце концов мне хотелось обмануть их, заставив думать, что этот монстр — герой. Я не спала всю ночь, занимаясь этим. Я писала монстра, была этим монстром. Так что мне больше нечего рассказать о себе, кроме того, что визит отца мертвой девушки только мотивировал меня. Я съела сыр и вино на своего рода «завтрак» и чуть позже выпила кофе. После отмокала в ванне, уставившись на свой компьютер до прихода Марго. Мы устроились во внутреннем дворике, потому что по обе стороны от плетеной мебели стояли огромные газовые обогреватели. Марго достала из сундука рядом с кучей дров толстые одеяла. Я не знала, что они там были. — Слышала, прошлой ночью у тебя был гость, — сказала она, потягивая вино и глядя на озеро. Вот кто мог это делать. Марго была из тех людей, кто смотрели на панораму и позволяли ей успокаивать их. Впрочем, у меня не было достоверной информации, чтобы прийти к такому выводу. Я не задавала почти никаких вопросов этой женщине о ее жизни, так же, как и она не задавала их мне. Я знала, что на безымянном пальце левой руки у нее надето только одно золотое кольцо, что было необычно, потому что остальные ее пальцы усеяны кольцами с яркими, дорогими камнями. Тем не менее, Марго не говорила ни о муже, ни о жене. И в глубине ее глаз таилась глубокая печаль, мертвенность. Я не ответила ей, потому что она не задавала вопроса. Она знала, что у меня был гость, потому что весь город, вероятно, знал. — Дикон поговорил с ним, предупредил его. Тот человек скорбит о потере, которую никогда не переживет. Город итак многое ему простил за последний год, но он должен остановиться. Слова Марго привлекли мое внимание. — Дикон предупредил его? Она кивнула, в ее глазах появилось немного больше любопытства. — Мне казалось он наоборот поздравит его, — пробормотала я. — Ты в ссоре с нашим постоянным барменом? Я поковыряла камамбер17. — Можно и так сказать. Я не стала вдаваться в подробности, потому что не слишком хотела рассказывать своей подруге, что почти обвинила Дикона в убийстве ее настоящей подруги. Несмотря на то, что любила говорить себе, мне нравилось проводить время с Марго и я немного боялась думать о том, где бы оказалась без нее. Она была странной, сильной женщиной и, казалось, не обращала внимания на мои недостатки, так что мне не хотелось испытывать предел ее терпения. Марго не стала настаивать на продолжении рассказа, и именно поэтому я хотела, чтобы она была рядом. Потому что она приносила выпивку и составляла компанию, не требовавшую от меня затрат энергии. Мы молчали, потягивая вино и позволяя холоду, с которым не могли бороться обогреватели, не дать нам уснуть. Я погрузилась в мысли о своей истории. Продумывала идеи и сцены, которые, возможно, захотела бы объединить. Я не смотрела на мерцающее озеро и заходящее солнце. Мой взгляд был сфокусирован немного левее, на ничем не примечательном участке, где произошло довольно примечательное убийство. — Не думала, что ты такая неопытная, — сказала Марго, прерывая мирное молчание. Я нахмурилась. — Ты о чем? Она указала на внутренний дворик. — Сад, он еще живой. Полагаю, что к этому времени ты бы уже уничтожила его. Не могу представить, как ты ухаживаешь за цветами. Я моргнула, наконец-то поняв, о чем она говорила. Яркие цветы, окружающие внутренний дворик, не увяли и не осыпались, как этого следовало ожидать, учитывая, что я даже не взглянула на них после того, как переехала. Хотя погода была холодной и прогнала большинство ярких форм жизни — как мне и нравилось — на маленьком заднем дворе по-прежнему росла парочка жизнерадостных растений. Я прищурилась, глядя на цветы, на их красоту. И подумала о человеке, который, как я подозревала, был ответственен за это. — Вот мудак, — пробормотала себе под нос. — Дикон? Я все еще смотрела на цветы. — Как сказала ранее, он скорее поджег бы их, чем стал ухаживать за ними. — Я сделала паузу. — Сент. Марго подняла бровь. — Ах, значит, сюжет усложняется. Я закатила глаза. — Если бы. Мой сюжет сейчас так же хрупок, как и мое терпение. Марго смотрела на меня тем острым взглядом, которым я так восхищалась, но все же заставляла меня чувствовать себя неловко. Потому что, когда все ее внимание было приковано к тебе, от него было не скрыться. Казалось Марго на сквозь видела во мне все то, что я так тщательно скрывала. — Значит, с попытками писать все так же плохо? — Я бы не сидела здесь, не пила вино и не ела чистый жир и молочные продукты, будь это не так, — ответила я с горечью в голосе. Только меня могли злить вино, еда, хорошая компания и красивые цветы. — Так вот почему у тебя неразбериха с этими двумя мужчинами? — спросила Марго после паузы. Я перевела на нее взгляд. Марго не обвиняла и не осуждала. Она воздерживалась от этого, хотя я давала ей множество причин. — Наверное, — согласилась я, удивляясь своему честному ответу. Но какой смысл притворяться хорошим человеком рядом с кем-то, кто увидел мое истинное лицо, как только я отказалась от ее булочек и доброты? Марго отхлебнула вина. — Ты как ребенок, отрывающий крылья бабочкам, потому что не знает, что с собой делать. Я сделала глоток, хмуро глядя на почти полностью съеденный кусок сыра. — Ты скорее описала серийного убийцу, — пошутила я. Почти. Было бессердечно даже говорить подобное, учитывая то, как умерла Эмили, и тот факт, что я использовала жертв серийного убийцы, чтобы вдохновиться на свою историю. Конечно, Марго об этом не знала. Я была уверена, что даже у нее имелись пределы тому, с чем она могла смириться. Марго пожала плечами. — Мы все склонны вести себя как социопаты, если наши страсти не подогреваются. Благословение и проклятие творческой личности. Те, у кого нет страсти, таланта, креативности, либо невероятно удачливы, либо в высшей степени неудачливы. Я еще не совсем решила, как правильнее. — Тогда в чем твоя страсть? — спросила я, снова удивив себя этим вопросом и любопытством к ее жизни. Конечно, многие люди засыпали друзей вопросами в соответствии с правилами приличия. Но едва ли кому-то из них было действительно интересно слушать. В основном люди просто ждали момента, когда смогут поболтать о себе. Внезапно мне стало любопытно узнать о Марго больше. Я нашла ее слово, когда впервые увидела ее. Не из любопытства, а потому что у меня для каждого волей-неволей находилось слово. Ее слово — «спокойствие», что не имело смысла, учитывая ее вьющиеся волосы и огромное количество аксессуаров в любое время суток, но что-то внутри меня знало, что я угадала верно. Потому что за то время, что мы знакомы — не очень долго, если честно — никогда не видела ее взвинченной, маниакальной или в истерике. Или печальной. Либо у нее был рецепт на «Ксанакс», либо она так контролировала свою жизнь, как я никогда бы не смогла. Как бы то ни было, мне хотелось знать о ней больше. — Я рисую, — ответила Марго. — Впрочем, вряд ли это тебя шокирует. Я улыбнулась. — Да, рисование было в моей тройке лучших догадок. Ты напоминаешь мне моего школьного учителя рисования. Пусть так и не звучит, но я сделала тебе комплимент. Она была единственной, кого я не ненавидела. Марго улыбнулась в ответ. Я знала, что ее стиль был более практичным, естественным, искренним. — Ну, я была учителем рисования в средней школе, так что не могу винить тебя в этом. Говорят, что те, кто не может делать — учит, что в большинстве случаев правда. Но с искусством все иначе. Напоминает людей, которые учат писать. Одно дело быть талантливым, но в мире много талантливых художников. И совсем другое — заставить мир обратить на себя внимание, сделать так, чтобы мир захотел заметить твои работы. — Она пожала плечами. — Я счастлива, что меня не заметили. Молодой вышла замуж, учила детей, которые иногда были талантливыми, но в основном просто засранцами. — Подруга посмотрела на меня. — Некоторые из особенных были талантливыми засранцами. Я удивила саму себя, снова улыбнувшись. По-настоящему. Потому что Марго была права. Я как раз из этих «талантливых засранцев». — Мое дело приносило мне радость. Помощь, оказанную ученикам, которые в ней нуждались, даже одному из тысячи, того стоила. Зарплата была отстойной, но нам не нужны были деньги. Я продавала картины и получала за них достаточно денег, чтобы прокормиться. Мне хватало и на большее. Мой муж был моей полной противоположностью. Надевал костюм на работу. Относился к себе довольно серьезно. Заработал кучу денег. И не мог отличить Моне от картины, нарисованной пальцами.