– Кричала моя мать, звала меня. Обычно она никогда меня не звала, даже не разрешала входить в лабораторию, так что я поняла: случилось что-то действительно ужасное, – за пределами ее спальни тени превращали мебель в чудовищ. Одно, длинное, кралось к подножию лестницы, другое, сгорбленное, притаилось на веранде, третье скребло в окно скрюченными пальцами. И все они казались в ту ночь злобными и голодными. – Когда я открыла дверь лаборатории, там было невероятно жарко и пахло так противно. Как алхимия. Как кровь. Прошли годы с тех пор, как она позволяла себе копаться в подробностях воспоминаний, и уже сейчас ей кажется, будто она задела солнце. В груди теснит, следующий вдох дается с трудом. – Я увидела свою мать, лежащую на полу. Почему-то отчетливее всего мне запомнились ее волосы. Она всегда была такой собранной и аккуратной, а в тот раз ее волосы разметались и были пропитаны кровью. Поначалу мне показалось, что она мертва. Сальная копна ее волос распласталась по полу вокруг головы, как нимб. А рядом с ней цикл трансмутации, начерченный мелом и забрызганный кровью, излучал зловещий багровый свет. Но хуже всего было то, что дымилось в самом центре круга. Нечто почерневшее, бесформенное, словно дышащее сквозь судорожные всхлипы. Оно источало жидкость черную, как мокрая земля, как море среди ночи. Вспомнить его очертания Маргарет не могла, как ни силилась. Помнила только, что его вид наполнил ее ужасом, от которого тогда возникла страшная пустота внутри, а сейчас кружилась голова и накатывала паника. – Что она сделала? – хрипло спрашивает Уэс. – Не знаю. Это было… бесформенное нечто. Вообще ничто. Оно казалось злом. Словно не должно было существовать. Словно ее наказали уже за саму попытку. Когда она перевернула мать, лицо той было пепельным, глаза запавшими, в лиловых кругах. «На этот раз у меня почти получилось, – сипло выговорила она. – Я чувствовала это. Я слышала его». «Ну же, мама, – сказала Маргарет тоном, который вошел у нее в привычку за последние несколько месяцев, – мягким, но непреклонным, каким часто говорил отец, прежде чем ушел. – Пойдем в постель». Она вспоминает, как поставила Ивлин на ноги, как та обмякла в ее объятиях, словно переутомившийся ребенок, льнущий к матери. – На миг я закаменела. А потом вдруг перестала бояться. Я больше ничего не чувствовала. Все казалось нереальным, даже я сама. Я просто делала то, что должна была. Вывела ее из лаборатории, повела в ванную. А она снова и снова повторяла одно и то же – «мне жаль». Потом Маргарет сходила на кухню и налила воды в ведро. Поднялась по шаткой лестнице, больше не высматривая чудовищ в темноте. Вошла в лабораторию, все еще полную дыма, и выплеснула на пол всю воду из ведра. Она хлестнула ее по босым ногам, пропитала подол ночной рубашки, когда она встала на колени. Пол она скребла и скребла до тех пор, пока не стерла руки в кровь, пока на нем не осталось никаких следов алхимической реакции. – А что ты сделала с?.. – Уэс не договаривает. – Сожгла в лесу. Он бледнеет. – Теперь ты понимаешь? – Маргарет не знает, как звучит ее голос – убедительно или отчаянно. – Когда-то я верила во всю эту ложь. О том, что алхимия предназначена для высшего блага. Что это путь к возрождению, совершенству или истине. Но нет. Она мостит дорогу в ад. Я видела это той ночью. Алхимия чуть не убила ее. – Маргарет, то, что она сделала… – Он колеблется. – Не знаю в точности, что это было такое, но что бы ни было, не алхимия заставила ее. Алхимия лишь дала ей возможность. Прибегла к той трансмутации она по своей воле и собственному выбору, и если бы знала, что это опасно, то никогда не подвергла бы тебя такому риску и не заставила устранять последствия. Но нет, выбор сделала не она. Потому что, если так, если женщина, в которую превратилась ее мать, выползла из какого-то гнилого уголка ее души, тогда Маргарет непонятно, как быть. Она не знает, как высосать этот яд. Алхимия растлила Ивлин. Наверняка она. Иначе что она была за человек? Что за мать? Маргарет не выдержит, если то же самое ей придется увидеть вновь. Да еще с Уэсом. – Мне нужно на воздух. Уэс издает сдавленный возглас, она вылетает из лаборатории. Вся она обливается холодным потом, голова кружится, грудная клетка сдавливает легкие, словно корсет. Несмотря на то что солнце уже садится и тучи сгущаются, она не в силах остаться в этом доме ни единой минуты. Это убьет ее, она точно знает. У себя в спальне она хватает ружье с настенного крепления, натягивает куртку и вываливается за дверь. Бедокура она не зовет, но он сам следует за ней по пятам, беспокойно помахивая хвостом. Солнце томится над самым горизонтом, сочится красным светом, как ломоть мяса кровью. Ветер свистит в деревьях, зовет ее. – Подожди! – кричит Уэс с веранды. Он обувается на ходу, вдев руку только в один рукав тренчкота. Ветер швыряет волосы ему в лицо, уносит голос. Она лишь слабо различает, как он зовет ее по имени, и его почти заглушает шорох сухих красных листьев. – Идем, – шепчет она Бедокуру. Тот скулит, но следует за ней как привязанный, а тени деревьев у дома удлиняются, тянутся к ней, пока не поглощают ее целиком. * * * Маргарет бежит до тех пор, пока в голове не остаются лишь мысли об усталости ног, пока все тело не принимается ныть от холода и адреналина, пока каждый вдох не начинает жечь легкие, как крапива. Значение имеет лишь то, что теперь она далеко-далеко от дома и от всех воспоминаний, которые она хотела бы стереть, как меловой круг с половиц. Чувствуя, что ноги уже подкашиваются, она падает на камень. Тяжело отдувающийся Бедокур устраивается рядом. Преданный и надежный, только он один не оставил и не оставит ее. Он кладет голову к ней на колени и горячо, с облегчением выдыхает ей в ладони. Даже ради нее не следовало так гонять его. Маргарет наклоняется и целует его в макушку. – Извини. Как ты, ничего? Деревья стоят над ними как часовые, дрожа на ветру. Свет, который пропускают их кроны, густой и кровавый. В глубине души она понимает, что сделала ошибку, придя сюда одна. Она же видела, какой урон способен нанести хала. Но эти леса когда-то были ее домом, ее святилищем. И если они уже несколько недель не принадлежат ей, то дом в усадьбе прямо сейчас кажется опаснее любого чудовища. Она рада, что очутилась на расстоянии нескольких миль от него. Маргарет поднимает волосы сзади на шее и откидывается назад, пока не ложится на камень, холод которого начинает просачиваться сквозь ее кожу. Волосы она роняет, те свисают на траву. Высоко над головой в фиолетовом небе начинают подмигивать, пробуждаясь, самые яркие из звезд, и каждая сияет холодным и безжалостным серебром. Ее веки, затрепетав, опускаются. А потом вокруг нее начинает распространяться характерный запах серы. Маргарет, Маргарет, Маргарет. Она рывком садится. Температура резко падает. Передернувшись, она делает выдох, перед ее лицом расплывается облачко пара, и мир за ним становится мерцающим, как мираж. В сгущающемся запахе алхимии теперь, когда воскресли ее худшие воспоминания, она в таком замешательстве, что понять не может, что у нее в голове, а что наяву. Ближе, ближе, ближе. Ворчание закипает в горле Бедокура, шерсть у него на загривке встает дыбом. Опавшая листва громко шуршит и шелестит. Здесь. Этот звук эхом отдается повсюду вокруг нее. Здесь, здесь, здесь. Ветка ломается с хрустом, как кость. Перед глазами снова все дрожит и плывет. Где-то в зарослях во мраке сверкает пара непроницаемых, круглых, как мраморные шарики, глаз. До Холодной Луны осталось всего два дня, его магия никогда еще не казалась настолько могущественной – и враждебной. От нее, как от электричества, гудит кожа. Спрятаться, думает она. Надо спрятаться. Она снимает ружье с предохранителя и хватает за ошейник Бедокура. В нескольких метрах от нее начинается ложбина, которая ведет к руслу речушки, заваленному листьями. Других укрытий здесь нет, разве что втиснуться в выеденный пожаром ствол секвойи. Но если ее найдут там, бежать будет некуда. – Бедокур, идем, – шепчет она. Она съезжает по откосу, морщась от боли в подвернутой ноге. На дне ложбины земля холодит ей спину, ботинки вязнут в иле. Черная вода журчит вокруг ее подошв, похожая на кровь из раны. Сквозь ее бормотание она различает лишь стук собственного сердца и стесненное дыхание Бедокура. Маргарет осторожно прикрывает ладонью его пасть. И слегка отворачивается, избегая его обиженного взгляда. Наконец наступает полная тишина. Она испускает срывающийся вздох облегчения – и как раз в этот момент ползучая полоса тлена выпирает на откосе, как согнутые длинные пальцы. Она растворяет землю, лижет ее, как огонь растопку, как гниль разъедает переспелый плод. Блестящая жидкость скапливается в бороздах, стекает по ним вниз, капает Маргарет на голову. Здесь. Маргарет прикусывает язык, чтобы не издать ни звука. На поляне с треском ломается еще одна ветка. Caput mortuum осыпает ее, как пепел с неба во время лесного пожара. Прошу, уходи, думает она. Прошу, пожалуйста. Она решается поднять голову. Он смотрит прямо на нее. Маргарет отшатывается, сдавленно вскрикнув от страха. Хала стоит совершенно неподвижно, а деревья изгибаются, словно стараясь очутиться подальше от него, стонут и потрескивают, как старческие суставы. Его взгляд, непроглядно-белый и бездонный, вбирает ее, пока ее мысли не вытягиваются в острый и жуткий металлический вой. Его черные губы приоткрываются в кривой усмешке, показывая зубы. Бедокур рычит. – Бедокур, стой! Она неловко вскидывает ружье, но с таким же успехом могла бы держать в руках ветку. Что толку от пули, если она не заряжена алхимией? Ведь еще даже не полнолуние. Но если она ничего не предпримет, то умрет, и что тогда будет с Уэсом? Чертыхаясь, она вскидывает ружье, заглядывает в прицел. Стреляет, и пуля рассекает лису плечо чуть в стороне от жизненно важной точки. Он не взвизгивает, у него не идет кровь, только все тело передергивается, словно кости меняют положение. Она делает шаг назад и спотыкается на корне. Ударяется об землю, поднимая брызги холодной воды из речушки. И прежде чем успевает перевести дух, Бедокур с лаем и рычанием устремляется вверх по склону. Хала, кажется, вообще не двигается. Но только что он был здесь, а теперь его нет. Она видит его вновь лишь в тот момент, когда он вонзает зубы в плечо Бедокура. Тот взвизгивает и корчится, скатываясь вниз. – Бедокур! У нее трясутся руки, но она берет хала на прицел. Не думает, просто действует. Нажимает спусковой крючок еще раз, и еще, и еще, и так до тех пор, пока ей есть чем стрелять. Когда дым рассеивается, хала уже исчез. Только несколько клочков белой шерсти плывут по ветру. В ушах звенит, слышатся далекие раскаты грома, и она не может понять, кто скулит – она сама или Бедокур. Бедокур. Он лежит неподвижно, его медно-рыжая шерсть – как сгусток крови на траве. Она бросает ружье. – Нет, нет, нет… Она повторяет это слово как молитву, пока ползет к нему. Бог никогда раньше ее не слушал, как бы она ни умоляла. После того как ее мать постигла неудача в лаборатории, после всего, что она вынесла во имя него, она не уверена, что он даже вообще существует или ему есть хоть какое-то дело до них. Если катаристы правы, они всего лишь несовершенные люди, подобие несовершенного божества. Какой интерес они могут представлять для него? Но если у него есть хотя бы толика доброты, он позволит ей сохранить Бедокура. Лишь его одного, единственное, что по-настоящему принадлежит ей. Маргарет роняет на него голову и испускает прерывистый вздох, чувствуя, как его живот нерешительно поднимается, толкая ее ухо. Серебристая жидкость и кровь сочатся из рваных ран и прокусов на плече, но он жив. Слава богу, жив. Рана довольно глубокая, придется зашивать, но она справится своими силами. – Бедокур… – шепчет она. – Ты как, ничего? В ответ он слабо стучит хвостом по земле. Впервые за долгое время, кажется, за много лет, она плачет. От раскаяния, страха и облегчения. Хала пощадил его.