– Я бы лучше дал тебе умереть, но, думаю, Маргарет убьет меня за такое, а этого я допустить пока не могу, – он хлопает его по здоровому плечу. – Зато теперь ты в долгу перед банвитянином. Запомни. Как бы Уэсу ни хотелось задержаться и позлорадствовать при виде горечи и смятения, исказивших лицо Джейме, ему надо отыскать девушку – и убить лиса. 32 Легкие Маргарет жжет, словно они полны морской воды, но она не сбавляет скорость. Стоит ей промедлить всего мгновение, хала скроется из виду. И все их мучения, все, ради чего они сражались, окажутся напрасными. Ветви над головой рвут слабую струйку лунного света в клочки, но его все же хватает, чтобы дорожка крови хала давала маслянистый, переливчатый отблеск. Перед собой Маргарет видит Бедокура и гончую Джейме – рыжее и черное пятна в тумане. Они скрываются в зарослях, и Маргарет вырывается на поляну спустя считаные мгновения после них, отряхиваясь от листьев и паутины. И как раз успевает увидеть, как хала, цепляясь когтями, взбирается по толстому стволу секвойи. Бедокур обегает вокруг дерева и торжествующе лает. Наконец-то хала загнан в угол. Маргарет сдергивает с плеча ружье и прицеливается. Есть что-то душераздирающее в том, как выглядит еще недавно величественный, а теперь раненый и испуганный хала в перекрестье ее прицела. Ее нисколько не радует то, что она положит конец его долгой жизни, ведь она чувствует странное родство с этим существом. Дело не только в ее крови ю’адир, не только в том, что он спас ей жизнь. А в том, что сотни лет он ускользал от каждого, кто надеялся убить его. И выживал. Может, подобно ей, это единственное, чего он всегда хотел. Прерывисто вздохнув, она стреляет. Тонкая ветка, на которой хала нашел убежище, ломается под ним, и он, несмотря на отчаянные попытки зацепиться за что-нибудь когтями, летит вниз, изворачивается в воздухе и с глухим стуком падает на бок. Собаки сразу кидаются в бой. Бедокур хватает хала за загривок, гончая Джейме – за ногу. Хала огрызается, корчится и верещит. Продлевать его мучения таким образом – страшная жестокость, но ей не остается ничего другого, пока Уэс не найдет их. Она добилась своего, но случившееся не ощущается как триумф. Ее мутит от чувства вины и нерешительности. Последний демиург падет от ее руки. Девчонку-ю’адир запомнит вся страна. Семья Уэса будет обеспечена. А сам Уэс… Если он захочет, ему хватит силы подчинить своей воле весь мир. Слова матери мучают ее даже сейчас. «Какой идеалист откажется от власти, позволяющей осуществить любую мечту? Не найдется среди живых человека, который, имея в пределах досягаемости власть, равную божественной, не попытается завладеть ею». Она доверила ему magnum opus, но это случилось еще до того, как он мог претендовать на нечто осязаемое. Теперь же, глядя на самого настоящего хала, орудие ее падения или спасения, она не знает, как последовать мольбам миссис Рефорд – решить, что лучше для нее. Выживание или надежда. Привычная боль или жизнь за пределами Уикдона с ее бесконечным множеством катастрофических и чудесных возможностей. Ивлин или Уэс. Даже сейчас эти двое рвут ее сердце надвое, как гончие. За спиной шуршат листья, Уэс вываливается из подлеска, задыхаясь и держась за бок. Его правый глаз заплыл, но другой широко открыт и сияет от восторга. Синяки, крапчато-лиловые, как галактическая туманность, сбегают сбоку по его лицу. Даже в таком виде он – самое захватывающее зрелище, какое ей попадалось. Больше всего ей хочется удержать его при себе. Но нельзя. Вчера она думала, что ей хватит сил уйти от матери. Всю ночь ей казалось, что его любви достаточно, чтобы спасти ее. Но если она вновь позволяет себе так легко усомниться в нем, неизвестно, сумеет ли она когда-либо стать чем-то большим, чем сгусток страха у нее внутри, чем бесстрастное, дикое стремление выжить. В облаках возникает прореха, холодный свет луны омывает поляну. Как будто они очутились в самом центре гигантского цикла трансмутации. Магия искрится в воздухе, покалывает Маргарет руки. – У нас получилось? – Голос Уэса благоговейно трепещет. – Почти. – Все, что ему осталось сделать, – привести в действие схему, начертанную на рукоятке ножа. Он делает шаг к хала, и Маргарет вскидывает ружье, целясь в него. – Ни с места. Щелкает предохранитель, Уэс медленно оборачивается, вскинув руки. Его лицо непроницаемо. – Я же предупреждала, что застрелю тебя, если ты дашь мне повод, – говорит она. – Предупреждала. Но разве я дал тебе повод? – Нет, – она вглядывается в его лицо. – В том-то и беда. Растерянность смягчает его черты. – Не понимаю. – Ты обещал мне все, – ее руки дрожат. – И все же я не могу… я не знаю, как должна поступить. Не знаю, как мне поверить, что ты не нарушишь свои обещания. Не знаю, как поверить, что ты не уйдешь в тот же миг, как я сегодня закрою глаза, или что не создашь камень, или что мы сможем быть счастливы. Что я смогу быть счастливой. Откуда мне знать? – Неоткуда. Маргарет, пожалуйста… что мне сказать? Что ты хочешь, чтобы я сделал? – Ничего! Ты ничего не можешь ни сделать, ни сказать. Я никогда не изменюсь к лучшему. Я всегда буду сломленной. В этом я вся. Ветер налетает из-за деревьев, шуршит и шипит. – Ты не сломлена. А удивительна. Ты проделала такой долгий путь с тех пор, как я встретил тебя, хоть тебе до сих пор страшно. Хоть тебя и одолевают сомнения. Глядя на тебя, я вижу не сломленного, а раненого человека, чьи раны уже затягиваются. Для этого понадобится время, но от меня это не зависит. – Уэс робко подступает ближе, пока дуло ее ружья не упирается ему в грудь чуть выше сердца. – Я люблю тебя. Прошу, позволь мне. От этих слов она пятится, но он сжимает пальцы вокруг ствола ружья и удерживает его на месте. Выражение лица у него нестерпимо искреннее, глаза теплые, сочного кофейного цвета. – Я уже говорил об этом и скажу еще раз. Я люблю тебя, Маргарет Уэлти. Видимо, люблю с того самого момента, как впервые увидел. Я люблю тебя сейчас, буду любить, когда мы вернемся в Уикдон и весь мир нас возненавидит, буду любить, что бы ни случилось завтра. Посмотри мне в глаза и назови меня лжецом. Она не может. – Как только он умрет, он твой. Можешь отдать его матери, если хочешь. Да мы сегодня же можем сжечь его целиком до caput mortuum и развеять пепел над морем, если надо. И больше никаких слов. Никаких обещаний. Никаких шансов для алхимиков вроде твоей матери. А если этого мало, я… – У него срывается голос. – Мы могли бы нарочно проиграть. Романтичный болван, неужели он не шутит. Какое дурацкое обещание, сделанное себе во вред. Если ее мать не станет учить его и он не добудет труп хала в доказательство своих способностей, путь в алхимики для него закрыт навсегда. – Если мы не победим, ты не станешь алхимиком. Не станешь политиком. – Знаю. – И не сможешь заплатить за операцию своей матери. На этот раз он медлит дольше. – Знаю. Маргарет крепко зажмуривается. – Нет. Так нельзя, Уэс. Я не могу просить тебя об этом. Не могу просить отказаться от всего ради меня. – Это единственная гарантия, которую я могу тебе дать. – В таком случае я ее не хочу. Как только эти слова вырываются у нее, слезы затуманивают зрение. Она не желает жить в мире, где он страдает из-за нее. Ей невыносимо думать, что именно она должна задушить его мечты. Гарантия того, что он уже поклялся не совершать, этого не стоит. Ничто не стоит, особенно потому что в действительности душевный покой ей невозможно обеспечить. Она всю жизнь провела в ожидании очередного удара, но никакие приготовления или предосторожности не удержали их от падения. Всю ее жизнь любовь была скудным и ценным ресурсом, которого заслуживали или лишали, тем, чего она жаждала каждый день. А с Уэсом любовь другая. Безрассудная и неиссякающая. Она достается даром. Просто существует. Раз за разом он оставался рядом с ней вопреки всем ее сомнениям. Он показал ей, что ее достаточно, что она может быть любимой, несмотря на все опасения и стены, которыми она себя окружила. Что она – не просто события ее жизни и приложенные ею старания избежать их повторения. И теперь он дал ей шанс доказать это самой себе. Она так долго выживала. Теперь она хочет просто жить. – Все, чего я хочу, – чтобы ты был счастлив. Так что я должна тебе доверять. И я тебе доверяю. – Мне легко угодить, – негромко отзывается он. – Просто позволь заботиться о тебе. Клянусь, я не обману твоих ожиданий. Не оставлю тебя, пока ты об этом не попросишь. – Тогда не оставляй. – Маргарет бросает ружье и обнимает его за шею обеими руками. – Я тоже люблю тебя. Уэс ошеломлен, румянец заливает его лицо. Потом он улыбается ей так лучезарно, что больно смотреть. – Хотел бы я лечь с тобой прямо здесь, но нам надо еще победить в охоте. Он неисправим, а она так влюблена. Приятные ощущения в ее груди рассеиваются, стоит ее взгляду упасть на хала в лужице лунного света. Его бока тяжело вздымаются, но он уже не сопротивляется собакам. За такую добычу половина сегодняшних участников охоты готовы на убийство. Последний демиург: последний из лжебогов для катаристов, последний из детей Божиих для сумистов, последний из божественных даров для ю’адир. Почти весь его боевой дух улетучился, но деревья все еще шелестят и вздрагивают, когда оба охотника подходят ближе. Маргарет опускается рядом с хала на колени, и голос ветра, со вздохом шепчущий ее имя, чуть ли не утешает. Он узнает ее. Однажды она спросила отца, как может быть даром нечто столь ужасное и губительное, даже если Бог вложил в его сердце тайну сотворения мира. И вот что он ответил: «На языке ю’адир есть слово «хохма» – мудрость. Писание учит нас, что хохма – чистое зеркало могущества Бога, образ его благости. Страх Божий – основа понимания. Мы всегда должны стремиться к хохма, даже если это нам дорого обходится». Уэс берется за рукоятку ножа, все еще торчащего в спине хала. Между его пальцами Маргарет видит ярко поблескивающий цикл трансмутации. Он смотрит на нее сквозь упавшую на глаза прядь волос, словно просит разрешения. Она кивает. Он затаивает дыхание. Лезвие наливается светом, белым и слепящим, как молния, белым, как глаза хала. Он испускает сдавленный, скорбный вой. Содрогается, замирает и больше уже не шевелится. Собаки отпускают его. Проносится ветер, трепетный, как давно сдерживаемый вздох. И магии в этом мире становится меньше. Уэс тихонько всхлипывает. Маргарет придвигается к нему, наклоняется, чтобы стереть слезы с его щек. Он вытаскивает нож из раны и роняет его между ними. Лезвие покрыто черной caput mortuum, осыпающейся, как ржавчина. – Он говорил со мной. – И что сказал? – Точно не знаю, – он грустно улыбается. – Я понимаю, что так надо было, но все равно кажется, что это неправильно.